Приехав в Тулу, императрица посетила торжественные мероприятия в ее честь. В то время, как происходил прием и раздавались восторженные речи в честь царицы, обер-шталмейстер Лев Александрович Нарышкин, остряк и шутник, пользовавшийся особым расположением Екатерины и получивший право говорить и делать в ее присутствии все что ему вздумается, оделся в скромный костюм, без всяких знаков отличий и вмешался в народную толпу, окружавшую дворец. Прислушивался к ее говору, пробрался на рынок, расспросил про цены на жизненные продукты и без труда узнал о тяжелом положении, в котором находились крестьяне и бедный люд от недорода и высоких цен на хлеб.
Утомленная приемом и осмотром завода, Екатерина, вернувшись во дворец, сбросила парадное платье и, надев капот, села отдохнуть перед обедом у открытого окна своего кабинета. Вдруг она видит Нарышкина, идущего мимо с двумя кряковыми утками в руке и палкой на плече, на которую воткнута огромная коврига хлеба. Изумленная государыня подзывает его и, догадываясь, что в такой выходке скрывается умысел, приказывает Нарышкину войти к себе с его оригинальной ношей.
— Что все это значит, Лев Александрович? — спрашивает императрица.
— Я принес вашему величеству тульский ржаной хлеб и двух уток, которых вы так жалуете... — отвечает Нарышкин, кладя их на стол.
Екатерина сразу смекнула, в чем дело.
— А по какой цене за фунт купили вы этот хлеб?
Нарышкин докладывает, что за каждый фунт печеного хлеба он заплатил по четыре копейки.
— Быть не может! Это цена неслыханная! — говорит Екатерина и, заглянув в лежавший перед ней рапорт Кречетникова, прибавляет: — Напротив, мне донесли, что в Туле такой хлеб продается не дороже одной копейки медью за фунт.
— Нет, государыня, вам донесли ложно; я сам купил на рынке этот хлеб, справлялся в нескольких лавках, и цена его везде одинакова.
— Удивляюсь, как же меня уверяют, что в здешней губернии обильный урожай?
— Может быть, нынешняя жатва будет удовлетворительна, но в прошлом году был большой недоросль, и теперь народ голодает...
Он пробежал бумагу и, возвращая ее, сказал с улыбкой:
— Может быть, это ошибка... Впрочем, иногда рапорты бывают не достовернее газет.
По лицу Екатерины скользнула тень. Но чувство справедливого негодования против Кречетникова быстро сменилось в ней чувством сожаления к человеку, который был ей предан и который, очевидно, решился скрыть от нее правду единственно из желания не нарушить ее спокойствия и светлого настроения духа.
— Значит, Михаил Никитич обманул меня! — промолвила она. — Но довольно об этом. Подите, пошлите ко мне графиню Скавронскую.
Когда графиня, состоявшая при императрице статс-дамой, явилась, Екатерина объявила ей, что не поедет на бал и, рассказав, в чем дело, прибавила: «Могу ли я принять в нем участие и веселиться, когда, может быть, здешние жители терпят недостаток в хлебе». Она поручила Скавронской отправиться вместо себя и сообщить, что она не в состоянии приехать вследствие внезапного нездоровья.
На другой день рано утром Екатерина, отдав с вечера приказание как можно поспешнее готовиться к отъезду, выехала из Тулы. Прощаясь с Кречетниковым, она обошлась с ним довольно ласково и лишь слегка заметила ему о чрезвычайно высоких ценах на хлеб в городе. Кречетников пришел в величайшее смущение и замешательство, хотел что-то объяснить в свое оправдание, но императрица прервала его, сказав:
— Надобно поскорее помочь этому горю, чтобы не случилось большой беды, — и с этими словами села в свою карету, выразив желание, чтобы никто ее не провожал.
Хотя гроза и благополучно миновала Кречетникова, но все-таки тульский хлеб дал ему себя знать: он не получил никакой награды.
_________________ Третье тысячелетие наступило. Увы, на те же грабли...
|