часть двадцать пятая
Года 1811 июля 28-е число
Сегодня от мсье Брантьена доставили платье, которое я сразу же надела – именины Платоши требовали особого наряда. Платье было двойным, нижнее, с тонкими бретелями, сшито было из плотного атласа цвета чистой воды, с изумрудным отливом, а верх состоял из искусно драпированного прозрачного белоснежного муарового чехла, перетянутого под грудью широкой атласной лентой. Создавалось впечатление того, что платье было ледяным. В жаркий летний вечер – самое своевременное сочетание. К тому же сюда изумительно подошли тяжелые хрустальные серьги, наполовину скрытые выпущенными локонами.
К Толстым я приехала раньше, чем следовала, поскольку хотела немного поговорить с П. наедине. Однако из моего намерения ничего не вышло – дом был полон приехавших из Польши дядюшек и тетушек. Платон встретил меня в дверях и почему-то попросил относиться ко всему философски.
Не понимая его беспокойства, я вошла в залу. Мгновенно воцарилось полное молчание, резко сменившееся оживленным гулом. Такого количества косых взглядов я не ловила на себе со времени своей свадьбы, когда съехались родственники Дмитрия! Кузены, кузины, двоюродные и троюродные дяди и тети – все они оглядывали меня, не скрывая жадного любопытства. Я изумилась собственной наивности – ну конечно, а чего еще можно ожидать от родственников умершей жены своего любовника? Я скривила губы, выдохнула, гордо расправила плечи и прошла сквозь шумную толпу людей (право, да зачем же их приехало столько?). Ни одного знакомого лица! Ничего, Ксаночка, мы и не такое терпели! Я нашла глазами стоящего в окружении бесчисленных тетушек Платошу и подошла прямо к нему. При виде меня он заметно обрадовался, отчего на душе сразу потеплело.
-Оксана Андреевна!
Я улыбнулась ему и, наклонившись, вручила увесистую коробку.
-Поздравляю тебя, друг мой. Надеюсь, это будет тебе полезно! (Тетушки смерили меня пренебрежительным взглядом).
Он зашуршал бумагой:
-Ой, как здорово! А какой большой! А я до него дотянусь? А на нем удобно рисовать? А…
-Все художники используют мольберт, думаю, он и тебе пригодится!
Незаметно подошедший сзади Платон одобрительно оглядел мольберт:
-Гляди-ка, Платоша, как тебя Оксана Андреевна поощряет!
При виде него дамы вокруг оживились и недовольно закашляли.
-Платон Платоныч, - проворковала наконец одна из них, похожая на обиженную сову, - не представите ли вы нас очаровательной пани?
Он смущенно почесал затылок:
-Проше бардзо, совсем закрутился! Княгиня Оксана Андреевна Маковская, старинный друг нашей семьи. Пани Матильда Кшжиновская (сова); пани Фелиция Кшжиновская (внушительная матрона с упрямым выражением лица, очевидно, сестра пани Матильды); пани Дорота Ройковская (худая, словно жердь, с кислым видом сжимающая веер); ее дочь – панна Кристина Ройкувна (миниатюрная красавица с отрешенным лицом); пан Томаш Плущак, пани Алиция Плущевская (чета надменных аристократов), панна Ева Плущакувна (Нет-нет, не дочь. Видимо, сестра пана Томаша, перезрелая нимфа с хищным выражением лица, поедающая глазами Платона).
Я вежливо наклонила голову:
-Весьма польщена нашим знакомством.
Пани Дорота проскрипела, пронизывая меня взглядом:
- Для нас тоже большая честь познакомиться с другом семьи нашего дорогого зятя. Вы были знакомы с Сюзанночкой?
-К сожалению, нет. – С достоинством ответила я, в душе проклиная Платона за это приглашение.
-О, Сюзанночка была прекрасной, просто исключительной! Конечно, никому с ней не сравниться, - с плохо скрытым злорадством заключила пани Дорота. – Кстати, Платон Платоныч, вы обещали моей Крысеньке показать малую гостиную.
Тот с недоумением воззрился на витающую в облаках паненку, по виду которой нельзя было сказать, что ей можно обещать хоть что-нибудь, она все равно ничего не заметит. Однако предложил той свою руку, на которую она равнодушно оперлась, и они отошли.
-А где ваш муж, дорогая Оксана Андреевна? – продолжила атаку пани Фелиция.
-Я вдова. – Дамы многозначительно переглянулись.
-Сожалеем, однако, поверьте, со смертью мужа жизнь не заканчивается, даже в вашем возрасте, - произнесла пани Фелиция, что было оскорбительно по крайней мере потому, что она была меня старше по меньшей мере на сорок лет.
Я кротко кивнула, решив во что бы то ни стало, сдерживаться, иначе не миновать скандала, а это все же Платошкин праздник.
-Можно устраивать счастье других, например, этих голубков, - пани Фелиция показала на удаляющихся Платона с Кристиной, - чем не готовая пара? А как хорошо смотрятся вместе! Вы не находите?
Вот ведь старая змея! Я, широко улыбаясь, кивнула, стараясь не тянуть руку к сморщенной шее своей собеседницы.
Эстафету подхватила и пани Алиция:
-Право, они просто созданы друг для друга! Я давно догадывалась, что между ними что-то есть, но, вы же меня понимаете… - дамы понимающе закивали друг другу, я же с беспокойством поглядела вслед Платону – может, в их словах есть доля правды? И тут же одернула себя – уже через месяц это будет не важно.
Тут подала голос панна Ева:
-И совсем не обязательно! Между прочим, многим нравятся зрелые, умные женщины, - она томно изогнула шею, отчего стала похожа на хорошо откормленного гуся.
Пани Алиция фыркнула, задрав подбородок.
Я же, боясь, что больше не выдержу ни минуты в этой паучьей склянке, извинилась и отошла к окну.
Грустно глядя на улицу, я через некоторое время заметила еще одно отражение в стекле. Повернув голову, я увидела стоящего рядом молодого мужчину, долговязого и худого, с располагающим к себе лицом и большими добрыми глазами:
-Простите ради бога, я не хотел вас напугать, просто было так жаль нарушать ваши размышления. Позвольте представиться – поручик Яцек Кшжиновский, брат Сюзанны, да будет земля ей пухом.
-Княгиня Оксана Андреевна Маковская. Приятно познакомиться с вами, поручик.
-Совсем вас замучили эти мегеры, да простит меня господь за такие слова?
Почему-то ему хотелось сказать правду.
-Совсем. – Вздохнула я.
Он улыбнулся:
-Вы не расстраивайтесь, они всегда так себя ведут. А почему вы стоите одна? Где Платон Платоныч – если я не ошибаюсь, именно благодаря ему вы оказались здесь?
-Ушел показывать комнаты панне Кристине.
Поручик рассмеялся:
-Похоже, тетка Дорота с теткой Алицией все не оставят попытки женить несчастного Толстого на Кристине! А зря, единственный удачливый сват в нашей семье - я! Это ведь я сосватал Сюзанну Платону.
-Так это вы – тот самый поручик? – изумилась я.
-К вашим услугам! – он поклонился.
Я замолчала, не зная, что сказать. Однако пан Яцек истолковал мое молчание по-своему.
-Не подумайте ничего предосудительного, пани Оксана, мы были молоды, и все казалось несерьезным, в том числе и брак. Мы считали это все шуткой, а оно вон как все обернулось.
Он обернулся – Платоша с застенчивым видом дергал его за подол сюртука.
-О, молодой офицер! – он с серьезным лицом пожал руку радостно зардевшемуся мальчику, - как поживаете, юноша?
-Хорошо, дядя Яцек.
-Как продвигаются твои уроки живописи?
-А Оксана Андреевна меня рисовать учит, - похвастался Платоша.
-Как здорово! – Он с интересом посмотрел на меня.
-Совсем немного, - проговорила я, покраснев.
Они проговорили несколько минут, после чего Платоша отошел, а поручик повернулся ко мне:
-А вы очень ему нравитесь. Больше того, он вами восхищен.
-Мне очень приятно.
-У мальчика немного радостей в жизни, и будет жестоко, если лишить его еще одной…
У меня перехватило дыхание – как он догадался, неужели прочел мои мысли, или просто попал пальцем в небо?
-…Поэтому я очень рад, что он нашел себе такого изумительного учителя.
Я вздохнула с облегчением.
Пан Яцек оказался замечательным собеседником, и два часа пролетели незаметно.
- Кшжиновский, дамский угодник! – Платон подошел незаметно, - каков!
Он говорил с улыбкой, однако я почувствовала тщательно скрытый гнев.
-Ретируюсь, ретируюсь! Пани… – поручик щелкнул каблуками, поклонился и ушел.
Платон подозрительно посмотрел на меня:
-О чем это вы тут разговаривали?
-Ни о чем серьезном, - сдержанно ответила я.
-И поэтому ты так весело смеялась?
-А ты хотела, чтобы я проплакала все то время, что ты демонстрировал Крысеньке задние комнаты? – я начала медленно закипать.
-Я ничего не мог сделать! – Он нарочито вежливо взял меня под руку и вывел на балкон.
-Право, а зачем? – Я ехидно улыбнулась, - По-моему, тебе очень понравилось подобное общество!
-Не больше, чем тебе – общество Яцека!
-А вот и понравилось! - я уже серьезно разозлилась.
-Даже так?
-Именно так!
-Тогда и я признаюсь – мне тоже понравилось беседовать с панной Кристиной!
-Рада за тебя. Думаю, в моем присутствии больше нет нужды. Я отправляюсь домой. – Я демонстративно сделала шаг к двери.
-Хорошо, уезжай. – Платон гордо скрестил руки на груди.
Я, стараясь ступать величественно, медленно прошла мимо него, попрощалась с гостями и особенно тепло – с поручиком Кшжиновским, вызвав волну перешептываний среди стоящих рядом дам.
Выйдя в коридор, я подошла к зеркалу и замерла. На душе было тяжело. Внезапно сзади меня обняли сильные знакомые руки.
-Прости, Ксаночка. Я виноват. Просто у меня в глазах меркнет, когда я вижу тебя рядом с другим мужчиной.
-Глупый, - нежно вздохнула я.
Стоя сзади, Платон покаянно уткнулся в мое плечо, я же глядела на наше отражение в зеркале, стараясь запомнить этот момент навсегда.
-Платоша, придется все же отпустить меня.
Он поднял голову:
-Ты все-таки уедешь?
-Уеду, но не из-за тебя. Твои, с позволения сказать, родственницы, меня взглядами уже испепелили. Не расстраивайся, у нас еще будет время.
Мягко чмокнув его, я уехала домой, почему-то чувствуя себя при этом последней обманщицей.
Часть двадцать шестая
Года 1811 июля 30-е число
Однако, к моему сожалению, на этом общение с польскими родственниками Платона не закончилось.
Вчера, когда он, лежа головой на моих коленях, грустно поглядел на меня и умоляюще попросил:
-Ксаночка, душенька, пожалуйста, они же съедят Платона Толстого, и даже не подавятся! Последний обед, и после этого они уедут! Да и то – половина уже отбыла!
Я не смогла ему отказать.
Зайдя в гардероб, я придирчиво оглядела свои платья – что бы такое надеть, чтобы эти пресловутые гарпии были довольны? Все казалось либо слишком ярким и вызывающим, либо слишком безликим. В конце концов я остановилась на простом бархатном платье цвета шампанского, со сложнокроеным вырезом, задрапированном для скромности длинным легким шарфом медового цвета. К нему я приколола чудную брошь с искусно разрисованной эмалью, и надела маленькие аккуратные золотые сережки с желтыми топазами.
Как оказалось, большая часть родственников и вправду отправилась в Польшу. В доме остались только супруги Плущак, сестра пана Плущака, задумчивый пан Яцек и какая-то молодая девушка, почти девочка, маленькая, прозрачная, не сводящая с него влюбленных глаз.
-Панна Агата Курчакувна. Княгиня Оксана Маковская.
Девушка, мило покраснев, склонилась в почтительном книксене.
За столом нас рассадили согласно непонятной мне схеме: в основании стола сел Платон, справа от него, на конце длинного края стола, было мое место. Слева от меня сидела Светлана, приглашенная Платоном, видимо, для того, чтоб хоть немного скрасить мое времяпрепровождение. На левом конце нашего края сидела надутая, словно мышь на крупу, пани Плущевская. На другом конце стола, напротив Платона, сидел сам пан Плущак, буквально излучающий понимание собственной значимости в этом мире. На четвертой стороне стола, напротив пани Алиции, примостилась, съежившись, панна Агата, затем Яцек и, напротив меня, панна Эва.
Пока за столом шла обычная застольная беседа (пан Томаш важно высказывал свое мнение по вопросам мировой политики), я тихонько поинтересовалась у П.. что это за девушка – позавчера я ее не заметила.
-Ах, Агатка? Это воспитанница Плущаков, дальняя их родственница, сирота. – Он вздохнул, - Жаль ее. Живет в чужом доме, ни родителей, ни братьев, ни сестер, ни приданого.
-А почему она так смотрит на пана Яцека? Здесь имеет место быть какая-нибудь романтическая история?
Платон покачал головой:
-Если бы. Какая уж тут романтика. Ты, наверно, заметила – Яцек очень тонко чувствующий, внимательный, понимающий человек. К сожалению, только, когда дело касается других людей. Сам он уже давно и безнадежно влюблен. В Варшаве живет одна дама, пани Ванда… кажется, она до сих пор Стюарт. Нет-нет, она полячка, просто двое из трех ее мужей были иностранцами. За это ее прозвали Иностранкой, но кровь в ее жилах польская, без единой примеси. Когда-то юная Вандзя приехала в Варшаву к родственникам, в надежде найти себе достойную партию и поправить бедственное материальное положение своей семьи. Поскольку девицей она была, да и осталась просто исключительной красоты, - поймав мой возмущенный взгляд, он добавил, - правда, не для всех. Тонкая до нездоровья, с белоснежной кожей, черными, словно смола, волосами, с огромными черными глазами и маленькими капризными губками. Скоро Варшава лежала у ее ног, а она сама вышла за неприлично богатого магната Пшжецкого, который, впрочем, довольно быстро умер при загадочных обстоятельствах. Поговаривали, что его застрелил застигнутый врасплох любовник Ванды, но лично я в этом сомневаюсь – она слишком умна, скорее всего сама все подстроила. Оставшись богатой вдовой, она некоторое время весело прожила в Польше, а потом уехала путешествовать в Европу. Вернулась уже с другим мужем, австрийским графом. Тот тоже не замедлил покинуть этот мир, оставив ей круглую сумму. На этот раз она не стала никуда уезжать, со своим последним мужем познакомившись уже в Варшаве - он оказался английским герцогом. Спустя год он таинственно исчез, и с тех пор она живет одна, предается всевозможным увеселениям и разбивает сердца мужчинам.
-Не слишком привлекательную даму ты мне описываешь, - протянула я под монотонный аккомпанемент сентенций пана Томаша.
-Всецело согласен с тобой, однако Яцек нас не поддержал бы. Он влюбился в нее безнадежно, с первого взгляда, еще когда она первый раз осталась вдовой. Это было еще тогда, когда наш полк квартировал в Польше. – Он слегка покраснел, - когда я выиграл в карты Сюзанну. А он тогда увидел ее в первый раз – и пропал. А Ванда им играет, жестоко играет – то приблизит к себе, то оттолкнет. И так уже десять лет. Сколько она ему боли доставила – не счесть, сам не раз у него из руки пистолет выбивал!
-А при чем тут Агатка?
-Яцек ведь родственник Плущаков. Агатка, несчастная, давно в него влюблена, только он не замечает ничего.
Я оглянулась на нее. Нужно быть слепым и глухим, чтобы не видеть буквально плещущего из нее обожания.
-Да-да, вся семья знает, да и все вокруг, однако у бедняжки нет никаких шансов – даже забыв о Ванде. Яцек – завидный жених, и невесты вокруг него вьются, только успевай отгонять. Какая уж тут бесприданница. В общем, грустная история.
Тут мы отвлеклись и заметили, что панна Эва как-то судорожно мигает, глядя на Платона, широко улыбаясь:
-Секреты, секреты изволите иметь, Платон Платоныч… - вкрадчиво заметила она, - А дорогую кузину в них посвятить?
Платон закашлялся:
-Да ничего, в общем-то, особенного, проше панны…
Панна Эва, доверительно улыбнувшись мне, манерно взмахнула рукой:
-Вечно он кокетничает со мной, негодник!
Платон поперхнулся, я закусила губу, чтобы не улыбнуться.
Панна Эва не торопясь поправила складки на атласном платье, обтягивающем ее дородную фигуру, словно перчатка (с размером которой прогадали в меньшую сторону), выпучила глаза на П, что видимо, должно было изображать томный взгляд, и провела ладонью по его подбородку, проворковав:
-Каков проказник, ну да все равно я тебя раскусила, мяу-мяу…
Платон лихорадочно отшатнулся, я же изумленно подняла брови – это было уже слишком. Не могу я смотреть, как Платошу мучает этот позор семейства кошачьих! Мягко поведя головой, я как бы невзначай расстегнула брошку и развязала шарф, мягко набросив его на плечи, и заметив шепотом «боже, здесь так жарко», легко провела пальцами по ключице.
На щеках П. явственно проступили желваки, панна Эва же густо покраснела, и натужно пробасив «и правда, жарко», топорным движением расстегнула верхнюю пуговицу на воротнике-стойке своего глухого платья.
Платон изумленно переводил взгляд из стороны в сторону.
Я ослепительно улыбнулась, провела рукой по шее и запустила ее в волосы, слегка откинув голову и чуть приоткрыв губы.
В это время Света толкнула меня за столом и прошипела:
-Ксана, окстись! Прекрати, если не хочешь конца семейства Плущаков!
Я повернула голову – и только светский опыт помог мне удержаться от возгласов.
Пан Томаш замолчавший, видимо, на полуслове, и забывший закрыть рот, упоенно лелеял взглядом мое декольте, обретя при этом вид, необыкновенно близкий к барану. Сидевшая рядом пани Алиция догнала по цвету хорошо созревшую свеклу, и испепеляла, впрочем, абсолютно бесполезно, взглядом своего супруга. Пан Яцек, прикрыв рот рукой, отвернулся, и только его плечи судорожно подрагивали от сдерживаемого смеха. Панна Агата вжалась в стул, стараясь, очевидно, сделаться невидимой.
Я неторопливо накинула шарф и невозмутимо заметила:
-А вот и ветерком повеяло.
При этих словах Светлана издала какой-то невообразимый звук и, поспешно извинившись, выбежала из-за стола. В коридоре мы услышали ее громкий смех. В этот момент все заговорили одновременно.
Яцек, вежливо: - Обед был чудесен.
Пан Томаш, с воодушевлением: - Так вот, позиция Англии…
Пани Алиция, оскорблено: - Мы завтра же уезжаем, Томаш. Агатка!
Платон, сконфуженно: - Надеюсь, десерт был вкусен.
Панна Эва, игриво: - Шалун, шалун!
Пан Томаш, упорно: - Позиция Англии…
Яцек, давясь от смеха: - О да, десерт был исключительным!
Я, ехидно: - Была так рада знакомству с вами, пан Томаш.
Агата, испуганно: - Да, тетя.
Пан Томаш, монотонно: - Позиция Англии…
Платон, светски: - Думаю, можно пройти в гостиную.
Пани Алиция, тоном опытного полководца: - Иди и собирай вещи – нам следует поторопиться. Томаш. Томаш! Да замолчишь же ты когда-нибудь?!
Наконец всеобщий гул прекратился, мы поднялись и переместились в гостиную, причем пани Алиция виртуозно усадила мужа подальше от меня, я же, не обладая подобным опытом, потратила гораздо больше усилий на то, чтобы изолировать пышущую чрезмерно теплыми родственными чувствами кузину от Платона.
Пан Томаш снова пустился в свои рассуждения о судьбах мира, я же подсела поближе к Светлане и поведала ей печальную историю пана Яцека и паненки Агаты. Света кивнула:
-Я немного знакома с этой Вандой. Между прочим, твой скромник умолчал о том, что и сам был ею немного увлечен, но не волнуйся – совсем недолго. Просто перед нею сложно устоять. О ней много говорят в Варшаве. Что она убила своих мужей, что она держит в подвале своего дома провинившихся перед нею мужчин, даже то, что она – шпионка какого-то ордена. Но это все не более чем слухи, хотя особа она и вправду незаурядная. Жалко пана Яцека, и девочку эту тоже жалко.
Потихоньку мы перешли на светские слухи, а потом незаметно подошло время ехать домой.
Провожая меня до кареты, Платон, усмехнувшись, заметил:
-Все-таки, Ксана, ты у меня - ураган. Нигде без следа не пройдешь!
Домой я возвращалась в преотличном настроении.
Часть двадцать седьмая
Года 1811 августа 20-е число
И все-таки порой очень полезно возить с собой несколько нарядов!
Позавчера, когда я приехала в одно из поместий Платона, Мещерово, я и предполагать не могла, что задержаться придется на большее время. Хоть и находилось оно в двух часах езды от Петербурга, и возвратиться я рассчитывала к вечеру, но Платон уговорил меня остаться на ужин, а потом не отпустил уже Платоша, так что пришлось переночевать в Мещерове. А посему сегодня утром я обрадовалась собственной запасливости, ибо недостаток нарядов – единственное, что могло испортить настроение в этом поистине райском уголке. Дом расположен на пологом холме, у подножья которого раскинулся свежий, сочный луг, огороженный небольшой березовой рощею, плавно перетекающей в поле. Вид с крыльца дома открывается просто изумительный, и потому я не удивлена, что П. увез сына сюда из душного Петербурга, пусть и несколько дней.
Проснувшись, я первым делом подставила лицо горячим лучам утреннего солнца и вдохнула дивный, вкусный воздух. После чего надела абрикосовое легкое платье, отороченное кокетливыми кружевами цвета слоновой кости, и соломенную шляпку, повязанную лентой того же цвета, и спустилась к завтраку.
За столом царило благодушие – немного возбужденный Платоша воодушевленно рассказывал о том, как будет после завтрака рисовать этот прелестный вид; Платон же, еще сонный, с улыбкой слушал сына.
После полудня он предложил мне немного прогуляться по окрестностям. Мы чинно вышли на крыльцо, помахали глядящему на нас с балкона Платоше, и двинулись по аллее. Спустившись с холма, мы свернули на тропинку, пересекающую луг, и углубились в рощу. Платон попытался обнять меня, я же со смехом вывернулась. Он попробовал снова, и я вновь увернулась, на этот раз отбежав немного дальше. Он весело подбоченился, хмыкнул и побежал за мной, протянув ко мне руки, я же, радостно смеясь, пряталась от него за березами.
-Ну погоди, несносная девчонка, не век же тебе от меня прятаться! – Прогремел он, хохоча, я же, затаившись за толстым белым стволом, зажала себе рот рукой, стараясь не дышать громко. Однако через минуту все вокруг затихло, и недоуменно высунула лицо из-за дерева. В этот момент сзади меня подхватили крепкие руки, и Платон резво сгреб меня в охапку:
-Попалась! – жарко прошептал он в мое ухо, и обнял так, что не освободиться, - вечно приходится ловить, ну да я тебя! Вот возьму и не отпущу!
Я коварно улыбнулась, извернулась и просунула пальцы ему подмышки.
-Да что ты делаешь, Ксаночка? Прекрати! Аах!..- он вскинул олову и захохотал, - Прекрати же! Прошу, перестань!... Молю, хватит! Пожалуйста, ну пожалуйста, Ксаночка, я для тебя что хочешь сделаю, только прекрати!
Я отстранилась и капризно надула губки, приняв обиженный вид.
-Ну-ну, душа моя, не обижайся, ты же знаешь, Платон Толстой щекотки боится более всего в жизни!
Я игриво отвернулась:
-Значит, ревнивый?
Он подошел сзади и мягко обнял меня за плечи:
-Ты же знаешь, что ревнивый! Да ты и сама…- он быстро скользнул руками по моим бокам, заставив изогнуться от смеха, - впрочем, это меня только радует. Пойдем. – Он взял меня за руку.
Мы пересекли рощу и вышли в поле. Дыхание у меня перехватило от открывшейся красоты – ярко-зеленое поле, ровное, живое, но нем – редкие выпуклости стогов, и над всей этой красотой – безупречно-голубое летнее небо. От масштаба увиденного кружило голову.
-Пойдем же, - Платон потянул меня за руку и мы, шурша послушно расходящейся в стороны травой, приблизились к одному из стогов.
-Право, милый, я туда не полезу, - я упрямо скрестила руки, - я испорчу платье, и вообще…
Что «вообще», я не успела договорить, поскольку он легко подхватил меня на руки и буквально закинул на самую верхушку стога, забравшись следом.
-Да вы, Платон Платоныч, просто мальчишка! – засмеялась я, откинувшись и опершись руками на стог, - Падки на романтику, я посмотрю…
-Смотрите и наслаждайтесь, Оксана Андреевна! – подмигнул он мне, устраиваясь рядом. – Небось ни одна из твоих петербургских подруг такого в жизни не видывала!
Он откинулся на спину, я последовала его примеру, сняв шляпку и махнув рукой на прическу.
-Когда-то мы с Мишелем лежали так же, на этом же поле. Давно, он еще не женат был. Помню, целый день провели, глядя на небо да на облака. Лугин, тот в каждом облаке фигуры видел, одна другой диковиннее, а я просто любовался такой красотой.
Я молча подвинула кисть и взялась за его руку.
В какой-то момент мне подумалось, что и я могла бы до скончания веков лежать вот так, глядя на неторопливо проплывающие облака, сливаясь с небом, в состоянии какой-то блаженной полудремы, слушая рассказы Платона. Мне даже показалось на мгновенье, что это и есть счастье.
Время летело незаметно, ослепительный солнечный диск уже проплыл половину неба, как вдруг все вокруг резко потемнело. Облака внезапно посерели, откуда не возьмись подул резкий сухой холодный ветер. Платон рывком поднялся и, оглядевшись, с беспокойством сказал:
-Вставай, Ксаночка. Надвигается нешуточная гроза, в поле может быть опасно. Нужно идти домой как можно скорее.
Словно в подтверждение его слов с неба сплошной стеной сорвался дождь. В отдалении раздались глухие раскаты грома.
Мы торопливо слезли со стога и, взявшись за руки, быстро пошли в сторону рощи. Струи воды хлестали по лицу, застилали обзор, заливались за шиворот. Платон впереди тихо бормотал что-то неразборчивое.
Роща была уже совсем близко, когда в одну из берез попала молния – все вокруг на мгновение стало ослепительно-белым, а потом береза, вмиг став угольно-серой, мгновенно вспыхнула. Я в ужасе прильнула к П., обняв его что есть сил и укрыв лицо на его груди. Он мягко погладил меня по волосам и нежно, как маленькой, проговорил:
-Ну что ты, милая, испугалась? Все будет хорошо, это просто молния.
Я всхлипнула:
-Мне страшно, Платоша, очень страшно! Молния попадет в нас, и мы умрем!
Платон взял меня за плечи и резко встряхнул:
-Ничего с нами не случится, глупенькая, поняла? Все будет в порядке! – я кивнула, утерев слезы руками. – Держись ближе ко мне, вот так, а теперь идем аккуратно. Аккуратно, Ксаночка, а не медленно!
Обнявшись и оглядываясь поминутно по сторонам, мы кое-как прошли рощу, и выбрались на луг. Сзади нас с глухим треском вспыхнула еще одна сосна.
-Все, Ксаночка, здесь только один путь – взяться за руки и бежать к дому, не останавливаясь, что бы ни случилось, хорошо, милая?
Я кивнула и внутренне собралась:
-В крайнем случае, мы умрем вместе. – Сказала я и внутренне поразилась этой мысли.
Платон внимательно, серьезно оглядел меня с ног до головы и быстро, но крепко поцеловал меня.
-Ну, с Богом.
Мы перекрестились и побежали. Когда мы шли из дому, луг казался мне маленькой лужайкой, сейчас же он тянулся бесконечно. Но вот наконец размытая тропинка пошла в гору, и за минуту до того, как мы вбежали в ворота поместья, я поняла, что мы вне опасности. Дождь лился монотонно, раскаты грома звучали где-то вдалеке. Мы, не разбирая дороги, прямо по газону подбежали к крыльцу и зашли в дом.
Навстречу нам выбежал взъерошенный денщик Платона, Фома, кто-то из домашних слуг, но впереди всех показался перепуганный Платоша. Обхватив меня одной рукой за пояс, второй он обнял за колени отца, едва не свалив его с ног, и заплакал, заговорив что-то по-польски.
-Платон Платоныч! – грозно произнес Платон, - что за слезы? Мужчине не пристало плакать! И потом, разве мы не говорили о невозможности разговоров на польском в России?
-Простите, папенька, - разрыдался Платоша, - просто мы так волновались за вас…
Я вступилась за мальчика:
-И вправду, Платон, не будь так строг.
Тот открыл было рот, чтобы возразить, но лишь махнул рукой и сказал:
-Плед Оксане Андреевне и мне, чай и водку – в гостиную. И живо, живо!
Слуги мгновенно разбежались кто куда, я же, с накинутой на плечи непонятно откуда взявшейся шалью и Платошей, не желавшим отпускать мою руку, прошла в гостиную. Мы расселись на диваны. Напряжение внутри медленно отступало, сменяясь какой-то усталой расслабленностью. Не хотелось ничего, просто молча сидеть и наслаждаться теплом и безопасностью. Принесли чай - никогда я не пивала ничего вкуснее и приятнее!
-Ты согрелась? – заботливо произнес Платон.
-Да, пожалуй.
-А теперь иди спать, Оксана. Тебе надо отдохнуть
Я возразила:
-Но я не хочу спать!
-И все же иди. – Произнес он спокойно, но твердо. – Ты наволновалась, это может быть вредно для твоего здоровья. – И тихо, целуя мою руку, - пожалуйста, душа моя, а не то я буду за тебя волноваться.
Я покорно встала и, сопровождаемая услужливой служанкой, поднялась в свою комнату. Очевидно, Платон был прав – едва моя голова коснулась подушки, я мгновенно уснула, и спала крепко, провально, без всяких снов.
Часть двадцать седьмая
Года 1811 августа 20-е число
И все-таки порой очень полезно возить с собой несколько нарядов!
Позавчера, когда я приехала в одно из поместий Платона, Мещерово, я и предполагать не могла, что задержаться придется на большее время. Хоть и находилось оно в двух часах езды от Петербурга, и возвратиться я рассчитывала к вечеру, но Платон уговорил меня остаться на ужин, а потом не отпустил уже Платоша, так что пришлось переночевать в Мещерове. А посему сегодня утром я обрадовалась собственной запасливости, ибо недостаток нарядов – единственное, что могло испортить настроение в этом поистине райском уголке. Дом расположен на пологом холме, у подножья которого раскинулся свежий, сочный луг, огороженный небольшой березовой рощею, плавно перетекающей в поле. Вид с крыльца дома открывается просто изумительный, и потому я не удивлена, что П. увез сына сюда из душного Петербурга, пусть и несколько дней.
Проснувшись, я первым делом подставила лицо горячим лучам утреннего солнца и вдохнула дивный, вкусный воздух. После чего надела абрикосовое легкое платье, отороченное кокетливыми кружевами цвета слоновой кости, и соломенную шляпку, повязанную лентой того же цвета, и спустилась к завтраку.
За столом царило благодушие – немного возбужденный Платоша воодушевленно рассказывал о том, как будет после завтрака рисовать этот прелестный вид; Платон же, еще сонный, с улыбкой слушал сына.
После полудня он предложил мне немного прогуляться по окрестностям. Мы чинно вышли на крыльцо, помахали глядящему на нас с балкона Платоше, и двинулись по аллее. Спустившись с холма, мы свернули на тропинку, пересекающую луг, и углубились в рощу. Платон попытался обнять меня, я же со смехом вывернулась. Он попробовал снова, и я вновь увернулась, на этот раз отбежав немного дальше. Он весело подбоченился, хмыкнул и побежал за мной, протянув ко мне руки, я же, радостно смеясь, пряталась от него за березами.
-Ну погоди, несносная девчонка, не век же тебе от меня прятаться! – Прогремел он, хохоча, я же, затаившись за толстым белым стволом, зажала себе рот рукой, стараясь не дышать громко. Однако через минуту все вокруг затихло, и недоуменно высунула лицо из-за дерева. В этот момент сзади меня подхватили крепкие руки, и Платон резво сгреб меня в охапку:
-Попалась! – жарко прошептал он в мое ухо, и обнял так, что не освободиться, - вечно приходится ловить, ну да я тебя! Вот возьму и не отпущу!
Я коварно улыбнулась, извернулась и просунула пальцы ему подмышки.
-Да что ты делаешь, Ксаночка? Прекрати! Аах!..- он вскинул олову и захохотал, - Прекрати же! Прошу, перестань!... Молю, хватит! Пожалуйста, ну пожалуйста, Ксаночка, я для тебя что хочешь сделаю, только прекрати!
Я отстранилась и капризно надула губки, приняв обиженный вид.
-Ну-ну, душа моя, не обижайся, ты же знаешь, Платон Толстой щекотки боится более всего в жизни!
Я игриво отвернулась:
-Значит, ревнивый?
Он подошел сзади и мягко обнял меня за плечи:
-Ты же знаешь, что ревнивый! Да ты и сама…- он быстро скользнул руками по моим бокам, заставив изогнуться от смеха, - впрочем, это меня только радует. Пойдем. – Он взял меня за руку.
Мы пересекли рощу и вышли в поле. Дыхание у меня перехватило от открывшейся красоты – ярко-зеленое поле, ровное, живое, но нем – редкие выпуклости стогов, и над всей этой красотой – безупречно-голубое летнее небо. От масштаба увиденного кружило голову.
-Пойдем же, - Платон потянул меня за руку и мы, шурша послушно расходящейся в стороны травой, приблизились к одному из стогов.
-Право, милый, я туда не полезу, - я упрямо скрестила руки, - я испорчу платье, и вообще…
Что «вообще», я не успела договорить, поскольку он легко подхватил меня на руки и буквально закинул на самую верхушку стога, забравшись следом.
-Да вы, Платон Платоныч, просто мальчишка! – засмеялась я, откинувшись и опершись руками на стог, - Падки на романтику, я посмотрю…
-Смотрите и наслаждайтесь, Оксана Андреевна! – подмигнул он мне, устраиваясь рядом. – Небось ни одна из твоих петербургских подруг такого в жизни не видывала!
Он откинулся на спину, я последовала его примеру, сняв шляпку и махнув рукой на прическу.
-Когда-то мы с Мишелем лежали так же, на этом же поле. Давно, он еще не женат был. Помню, целый день провели, глядя на небо да на облака. Лугин, тот в каждом облаке фигуры видел, одна другой диковиннее, а я просто любовался такой красотой.
Я молча подвинула кисть и взялась за его руку.
В какой-то момент мне подумалось, что и я могла бы до скончания веков лежать вот так, глядя на неторопливо проплывающие облака, сливаясь с небом, в состоянии какой-то блаженной полудремы, слушая рассказы Платона. Мне даже показалось на мгновенье, что это и есть счастье.
Время летело незаметно, ослепительный солнечный диск уже проплыл половину неба, как вдруг все вокруг резко потемнело. Облака внезапно посерели, откуда не возьмись подул резкий сухой холодный ветер. Платон рывком поднялся и, оглядевшись, с беспокойством сказал:
-Вставай, Ксаночка. Надвигается нешуточная гроза, в поле может быть опасно. Нужно идти домой как можно скорее.
Словно в подтверждение его слов с неба сплошной стеной сорвался дождь. В отдалении раздались глухие раскаты грома.
Мы торопливо слезли со стога и, взявшись за руки, быстро пошли в сторону рощи. Струи воды хлестали по лицу, застилали обзор, заливались за шиворот. Платон впереди тихо бормотал что-то неразборчивое.
Роща была уже совсем близко, когда в одну из берез попала молния – все вокруг на мгновение стало ослепительно-белым, а потом береза, вмиг став угольно-серой, мгновенно вспыхнула. Я в ужасе прильнула к П., обняв его что есть сил и укрыв лицо на его груди. Он мягко погладил меня по волосам и нежно, как маленькой, проговорил:
-Ну что ты, милая, испугалась? Все будет хорошо, это просто молния.
Я всхлипнула:
-Мне страшно, Платоша, очень страшно! Молния попадет в нас, и мы умрем!
Платон взял меня за плечи и резко встряхнул:
-Ничего с нами не случится, глупенькая, поняла? Все будет в порядке! – я кивнула, утерев слезы руками. – Держись ближе ко мне, вот так, а теперь идем аккуратно. Аккуратно, Ксаночка, а не медленно!
Обнявшись и оглядываясь поминутно по сторонам, мы кое-как прошли рощу, и выбрались на луг. Сзади нас с глухим треском вспыхнула еще одна сосна.
-Все, Ксаночка, здесь только один путь – взяться за руки и бежать к дому, не останавливаясь, что бы ни случилось, хорошо, милая?
Я кивнула и внутренне собралась:
-В крайнем случае, мы умрем вместе. – Сказала я и внутренне поразилась этой мысли.
Платон внимательно, серьезно оглядел меня с ног до головы и быстро, но крепко поцеловал меня.
-Ну, с Богом.
Мы перекрестились и побежали. Когда мы шли из дому, луг казался мне маленькой лужайкой, сейчас же он тянулся бесконечно. Но вот наконец размытая тропинка пошла в гору, и за минуту до того, как мы вбежали в ворота поместья, я поняла, что мы вне опасности. Дождь лился монотонно, раскаты грома звучали где-то вдалеке. Мы, не разбирая дороги, прямо по газону подбежали к крыльцу и зашли в дом.
Навстречу нам выбежал взъерошенный денщик Платона, Фома, кто-то из домашних слуг, но впереди всех показался перепуганный Платоша. Обхватив меня одной рукой за пояс, второй он обнял за колени отца, едва не свалив его с ног, и заплакал, заговорив что-то по-польски.
-Платон Платоныч! – грозно произнес Платон, - что за слезы? Мужчине не пристало плакать! И потом, разве мы не говорили о невозможности разговоров на польском в России?
-Простите, папенька, - разрыдался Платоша, - просто мы так волновались за вас…
Я вступилась за мальчика:
-И вправду, Платон, не будь так строг.
Тот открыл было рот, чтобы возразить, но лишь махнул рукой и сказал:
-Плед Оксане Андреевне и мне, чай и водку – в гостиную. И живо, живо!
Слуги мгновенно разбежались кто куда, я же, с накинутой на плечи непонятно откуда взявшейся шалью и Платошей, не желавшим отпускать мою руку, прошла в гостиную. Мы расселись на диваны. Напряжение внутри медленно отступало, сменяясь какой-то усталой расслабленностью. Не хотелось ничего, просто молча сидеть и наслаждаться теплом и безопасностью. Принесли чай - никогда я не пивала ничего вкуснее и приятнее!
-Ты согрелась? – заботливо произнес Платон.
-Да, пожалуй.
-А теперь иди спать, Оксана. Тебе надо отдохнуть
Я возразила:
-Но я не хочу спать!
-И все же иди. – Произнес он спокойно, но твердо. – Ты наволновалась, это может быть вредно для твоего здоровья. – И тихо, целуя мою руку, - пожалуйста, душа моя, а не то я буду за тебя волноваться.
Я покорно встала и, сопровождаемая услужливой служанкой, поднялась в свою комнату. Очевидно, Платон был прав – едва моя голова коснулась подушки, я мгновенно уснула, и спала крепко, провально, без всяких снов.
Часть двадцать восьмая.
Года 1811 сентября 1-е число
Раннее утро
Ну вот и пришел этот день. Как долго ни тянулось лето, все равно оно прошло. Боюсь, от Платона так и не удалось утаить охватившую меня в последние дни нервозность. Все эти внезапные перемены настроения, неожиданное молчание, взгляды искоса, думаю, заставили его задуматься, однако он ни о чем не говорит мне, и оттого я все более утверждаюсь в своем решении.
Порой я начинаю задумываться – а для чего же я вообще делаю этот шаг, зачем собираюсь принести себе же такие мучения? Когда он обнимает меня, или рассказывает какую-то чепуху о своих приключениях, или гарцует в седле, гордо на меня глядя, я думаю – а стоит ли расставаться с ним? Однако в этот момент как будто сознание затемняется, и я ясно вспоминаю его, говорящего «Нам больше не стоит встречаться, Ксана». В ногах появляется слабость, на глаза сами собой наворачиваются слезы, я постоянно переживаю, мечусь. Глаза мои впали, на щеках появился какой-то лихорадочный румянец, в голосе – надтреснутость. Юлия смотрит на меня с таким состраданием, что я невольно начинаю думать – неужели я так жалко выгляжу?
Порой она пытается меня переубедить, но как всегда, когда ты в чем-то сомневаешься, а тебя начинают отговаривать, ты с удвоенным рвением защищаешь свою позицию. Так и мы с Юлией – похоже, она уже поняла меня, и потому теперь лишь смотрит на меня своим внимательным печальным взглядом, отчего мне становится еще горше.
И наконец настал день, когда я придет конец всем моим мучениям.
Вчера внутри меня как будто что-то оборвалось, все сомнения ушли прочь. Я как будто примирилась со своей судьбой.
С утра я встала раньше обычного, оглядела себя в зеркало – непривычные в последнее время сухие глаза, упрямо сжатые губы. Я сказала своему отражению:
-Завтра ты смертельно обидишь его.
-Завтра ты обидишь его, как он когда-то обидел тебя, - жестко сказало отражение.
Я скривилась.
И действительно, мы будем всего лишь квиты. Вспомнив то, что мне пришлось пережить тогда, в кошмарном 1800-м году, я с отвращением передернула плечами. Глаза мои похолодели, став, казалось, темными льдинами.
Что же там было перед нашим расставанием? Ах да, как же я могла забыть! Ну что ж, не будем отступать от традиции.
Равнодушно смерив взглядом отражение, я подошла к гардеробу. Сегодняшний наряд должен запомниться Платону надолго. Розовые, голубые, персиковые платья были без раздумий отодвинуты в сторону. Вот оно! Это платье я заказала мсье Брантьену, находясь в расстроенных чувствах, и ни разу не решилась одеть его.
Броское, холодное платье из графитно-серого атласа. Сложная драпировка на груди и глухой прямой подол с небольшим шлейфом. Никаких кружев, никакого муара, никаких рюшей. Длинные, выше локтя, перчатки в тон. На шее и на запястьях – гарнитур из обсидиана в серебряной оправе. Упрямо убранные со лба локоны, собранные сзади в пышный узел.
Все свои эмоции я решительно заперла внутри себя, оставив снаружи лишь крепкую, жестокую оболочку – княгиню Маковскую, равнодушную даму с острым языком.
До самого вечера ходила я по комнатам, убеждая себя в правильности принятого решения, и к вечеру была уже настолько взвинчена, что могла бы с порога сказать Платону «ты испортил мне жизнь, а потому убирайся к черту».
Однако когда он вошел, я лишь молча поглядела на него из-за плеча, не отрываясь от книги.
-Добрый вечер, душа моя. О, право, ты сегодня прекрасна, как…ты удивишься, но словно грозовая туча. Прекрасна и опасна.
Я изогнула бровь, не поворачиваясь и видя его лишь боковым зрением:
-В самом деле?
Он в недоумении пожал плечами:
-А почему бы и нет? Ты сегодня не в настроении?
Я аккуратно сложила книгу и затем повернулась к нему:
-Почему же. Я бываю разной, разве ты не знаешь?
Я поднялась с кресла и неторопливо, покачивая бедрами, приблизилась к нему. Он усмехнулся:
-Кому, как не мне, это знать?
Я молча коснулась рукой его шеи и мягко провела по ней холодным атласом перчатки, зайдя Платону за спину. Он, закусив губу, прикрыл глаза. Я прижалась к нему сзади, наклонилась совсем близко к его уху и прошептала:
-А какая я тебе больше всего нравлюсь? Мягкая? Домашняя? Грустная? Томная? Не отвечай, мне неинтересно.
И я легко коснулась губами раковины его уха, чуть касаясь, провела языком по изгибам, поцеловала мочку. Он вздрогнул и приоткрыл рот, попытался положить руки мне на талию, но я перехватила их:
-Не так быстро, полковник.
Прижавшись грудью к его спине, я медленно провела руками по его груди, по животу, спустилась ниже, чуть нажала:
-Я сама знаю, какой нравлюсь тебе больше всего. Потому тебя ко мне и тянет. Только ты никогда в этом не признаешься, - и я ловко просунула ладонь между застежками кальсон.
Платон запрокинул голову и тяжело задышал. Я чуть ускорила движения руки и прошептала, дыша в его затылок:
-Только у каждой медали есть две стороны.
-О чем… ты… говоришь? – прохрипел он.
Я усмехнулась:
-Потом узнаешь. Я не хочу сейчас об этом говорить.
Резко отняв руку, я толкнула его в спину. П. кубарем упал на постель.
Я смерила его пронзительно-плотоядным взглядом и быстро прошла по комнате, затушив все свечи, кроме одной – соблюдать традиции, так соблюдать. В ее свете атлас моего платья переливался тяжелым, опасным стальным блеском; кожа же приобрела мерцающий медовый оттенок.
Я встала перед кроватью и сверху вниз поглядела на Платона. Аккуратно, палец за пальцем, я стянула с рук перчатки и запустила руки в волосы, освобожденная копна вольготно легла на плечи.
Поддерживая руками платье, я опустилась на постель и на ощупь нашла П. Он постарался было накрыть меня собой, но я вовремя перевернулась и, не снимая платья, села сверху. Вороша пальцами его кудри, я ощутила на коже его жадные поцелуи, поддалась им и едва слышно застонала. Лихорадочно, запутываясь руками в завязках и крючках, он расстегнул мое платье и буквально сорвал его. Облизав сухие губы, я рванула его рубашку и сняла ее, отбросив куда-то в сторону. Легким движением плеча спустив лямку нижнего платья, я остановила его руку, тянущуюся это платье снять. Приподняв подол, так что обнажились завязки чулок, я крепко сжала бедрами его ноги. Каждая клеточка тела уже тонула в болезненно чувствительном томлении, и я не стала этому препятствовать. Изогнув голову, я прижала его руки своими к простыне, различив его лицо совсем рядом со своим. Сдерживаясь, чтоб не поцеловать его, я пристально смотрела П. в глаза, различая в них так хорошо знакомое желание, и стараясь запомнить это выражение навсегда. Однако с каждым движением наслаждение заполняло меня, и скоро я уже не видела ничего, все заволокло какой-то густой дымкой, и я закричала, поддавшись изумительно острым ощущениям.
Почти одновременно мы замерли, обняв друг друга и тяжело дыша.
А потом Платон нежно, тепло поцеловал мою щеку, и тут внутри меня все сломалось. С иступленным пылом я ответила на его поцелуи, мягкие, родные. Деликатно, словно фарфоровую, он уложил меня на спину и лег сверху. Обняв, словно меня сейчас украдут, он начал целовать мои щеки, лоб, нос, глаза. Я растворилась в какой-то первозданной нежности и с готовностью раскрылась навстречу ему. В этот раз не было никаких пульсирующих волн, наслаждение нарастало долго, постепенно, гармонично, было таким естественным, словно испытать его и было моим единственным предназначением, и в конце увенчалось ослепительной вспышкой, заставившей меня тихо простонать и замереть, наслаждаясь постепенно уходящим, словно пена с берега моря, блаженством.
Платон лег рядом и, помолчав, прошептал:
-Все-таки ты удивительный человек, Оксана. Такое чувство, что я сегодня любил двух разных женщин. – Поцеловав мое плечо, он улыбнулся, - может, поделишься секретом?
-Не сейчас, - тихо ответила я, - поговорим об этом завтра.
Платон, кивнув, закрыл глаза и скоро ровно задышал, я же отвернулась, прикрыв щекой предательское мокрое пятно на подушке.
_________________
|