Адъютанты любви :: Просмотр темы - "Платон Толстой: Как завоевать женщину" - автор Ксюша Живчик

Адъютанты любви http://adjutantilubvi.flybb.ru/

"Платон Толстой: Как завоевать женщину" - автор Ксюша Живчик http://adjutantilubvi.flybb.ru/topic37.html	Страница 1 из 1

Автор:	Аличе [ 24-12, 00:29 ]
Заголовок сообщения:	"Платон Толстой: Как завоевать женщину" - автор Ксюша Живчик
Часть первая. Месяца февраля 1800 года 3-е число …Сегодня отбыла, наконец, кузина Мари. Ах, как же утомили меня эти деревенские упреки о моих занятиях и круге знакомств! Конечно, что же она, бедняжка, видит в своей Маковке, где всех знакомых-то – соседи Линицкие, старуха Мостова да батюшка Алексий! В их глазах княгиня Маковская, стоящая на сцене, – конец славного рода Маковских и позор его! Но, думается мне, не это злит кузину, а то, что муж мой, Дмитрий (царствие ему небесное) все свое состояние оставил мне, и у нее одно лишь из поместий осталось, а все остальное – мне; и теперь я осталась вдовою в двадцать лет, и богатою донельзя, и красоты у меня вдоволь, а она в свои тридцать пять – сухостой, и никто ее, увядшую да бесприданную, замуж не возьмет. А то, что я по прихоти своей театр держу, да еще и сама в нем играю – так то ее в злобе бессильной душит. И даже то до нее не доходит, что сами великие князья, Александр да Константин, на представления мои захаживают, и ничего нет в свете моднее, чем к Оксане Маковской на спектакль быть приглашенным, а потом в салоне остаться. Сегодня посыльный от мосье Брантьена доставил новое платье, право, прелестное – аквамариновой парчи, фасону a la grecue, рукавами-буфф ,с большим вырезом и тончайшими кружевами по кайме, подчеркивающими мои груди, ах, даже неприлично немного, но зато я в нем соблазнительна без всякой меры. Фамильное колье Маковских, с брильянтами и топазом, подходит туда изумительно, и мои волосы золотятся от небесного оттенка платья, и глаза блестят, словно я царица морская! Распорядилась разослать приглашения на мой именинный бал – ах, столько хлопот, нужно подобрать цветы – фиалки нежней, но розы, несомненно, аристократичнее; выбрать меню (не забыть про яйца-пашот, ах, мода, мода!); наказать Матвеичу, чтоб оркестр разучил тот новомодный вальс, что играли у Курагина на святки, настоящая сенсация!.. Нужно прилечь, от всех этих дел мне дурно… Месяца февраля 1800 года 5-е число Вернулась от Аглаюшки Ланской – право, прелестная личность, и новости знает всегда раньше всех! Похвасталась мне новым спутником – хотя, поверьте, не знаю, чем тут хвастаться – Роман Евгеньевич Монго-Столыпин - известный бонвиван, и как бы наша Аглаюшка не осталась на бобах! Аглая говорит, что с вод вернулся князь Истопчин и, по пути домой, в Москву, остановится ненадолго в своем петербургском доме – какая сенсация, не забыть распорядиться, чтоб ему доставили приглашение. Еще в Петербург возвратился с полком племянник соседа Ланских, граф Толстой Платон Платоныч – не знакома с ним лично, но, говорят, он гроза девиц, и это из-за него расстроилась помолвка Катишь Понятовской и князя Вертова, и еще много чего, это так интригует, не так ли? – не забыть и ему послать приглашение. А Жюли Борзова вышла замуж за какого-то польского магната, безродного, но богатого, как Крез – и все, все знают, что она венчалась с ним, только бы спасти семью, и очень ей сочувствуют, ах, это так трогательно, не так ли? Сенсация, настоящая сенсация! Кстати, о поляках: с утра доставили опять цветы от этого князя, как бишь его, ах, да – Адама Чарторыйского, подобраны изысканно, поставила их в гобеленовой гостиной, но через два часа велела выбросить – князь опротивел, он так однообразен, что это даже неприлично! А вот и он – легок на помине! Что ж поделаешь, приму его… Месяца февраля 1800 года 6-е число С утра надела муслиновое платье цвета мятой земляники и камею моей матушки. Вчера приезжал князь Чарторыйский – ах, это настоящая сенсация, это просто смешно, неужели этот самоуверенный шляхтич считает, что я – обычная актриса, гризетка, пошлая женщина? Я – дворянка, княгиня Оксана Андреевна Маковская, и в высшей степени удивительно считать, будто мое расположение можно завоевать цветами и шляпками! Я так разволновалась, что у меня началась мигрень, и я отослала князя, даже не просидев с ним малого срока, дозволенного приличиями. Днем репетировала с театром новую пьесу мосье Мольера – «Мещанин во дворянстве», и весною надеюсь устроить грандиозную премьеру – о, это будет незабываемо; и я уже заказала мосье Брантьену три платья в пасторальном стиле для представления. Вечером того же дня. Сегодня я принимала, и раньше всех приехала графиня Сосновская с дочерьми - занудные донельзя особы, все как одна с неодобрением и завистью смотрели на мои серьги, свадебный подарок покойного Дмитрия (царствие ему небесное). Я бы окончательно заскучала, если бы не презабавный рассказ Анни Сосновской о кутеже, учиненном кавалергардами на квартирах полка, и одним из зачинщиков этой авантюры был поручик Толстой. Положительно, мне все больше интересен этот персонаж – послезавтра на балу следует рассмотреть этого бунтовщика поближе… Часть вторая Месяца февраля 1800 года 8-е число С утра куафюр, завивая мои кудри, рассказал о чудном отваре из зверобоя и календулы, дабы волосам мягкость и пышность придать – распорядилась, чтобы Матрена приготовила его как можно скорее, ибо мне не терпится опробовать снадобье это. Отдавала последние распоряжения к балу, три раза чуть не лишилась чувств – право, эти хлопоты вредят моему хрупкому здоровью, не поехать ли мне весною на воды? Пришло письмо от душеньки Алисы – каково же ей там, на краю света, на Кавказе, без милого нашего кружка и без тех невинных развлечений, коими пестрит наша петербургская жизнь? Однако, к моему удивлению, письмо ее дышит довольствием и покоем. За окном вечереет, и лакеи зажигают в саду фонари - последняя французская мода, настоящая сенсация, каждое дерево светит волшебным светом, и каждый уголок таит в себе возможность упоительного тет-а-тет! Аквамариновое платье положительно идет мне, и я спускаюсь, чтобы принять первых гостей. Ночью того же числа Ах, этот бал был незабываем, незабываем! Первым прибыл князь Истопчин, и привез с собою венгерского графа Луташи, с коим познакомился в время путешествия. Граф был очень мил, восхищался мною и моим домом, улыбался в усы и пил в обилии шампанское. Потом приехали Митусовы, Лисицкие, Сосновские, князь Чарторыйский с прелестным букетом роз цвета летнего рассвета, и вскоре я уже раскланивалась с многочисленными гостями и предоставляла свою руку для почтительных поцелуев. Аглая появилась в темно-пурпурном атласном платье с драпировкой и в гранатовом ожерелье, которые, несомненно, шли ей, хотя и несколько старили. Едва скрывая свое торжество, она подошла ко мне под руку с князем Монго-Столыпиным. Князь учтиво поздоровался, вставил монокль и начал привычно рассматривать публику, так что сконфуженной Аглаюшке ничего не оставалось, как присоединиться ко мне во встрече гостей. -А вот и племенник соседа моего, помнишь, Ксаночка, я тебе рассказывала? Вон он поднимается по лестнице со своим другом, во-он там. Погляди, каков – голову держит так, будто он на этом балу хозяин! К нам и вправду подошли два кавалергарда - один повыше и покрепче, с бесшабашной улыбкой и горящими глазами, второй пониже и потише, со стеснительным взглядом и мечтательным выражением лица. -Гвардии поручик Охотников Алексей! – отрекомендовался тот, что пониже, деликатно прикоснулся к моей руке, и отошел в сторону. -Гвардии поручик Толстой Платон! – громогласно представился второй (тот самый бретер!) и нежно поцеловал мои вздрогнувшие от неожиданности пальцы. Не отрывая губ от моей кисти, он поднял голову и долго, вдумчиво посмотрел в мои глаза. Я смутилась, но быстро сделалась равнодушною – негоже княгине Маковской краснеть от взглядов кавалергардов. Матвеич не подвел, и новый вальс играли выше всяких похвал. Князь Чарторыйский оказался прелестным партнером, и в перерыве между танцами, обмахиваясь павлиньим веером с инкрустациями, доставшимся мне от маменьки, я подумывала, не сойтись ли с ним ближе, когда подошел Тот Самый Бретер Толстой. Предложив тур вальса, он уверенно взял мои руки в свои и повел в середину залы. Ах, никогда в жизни я так не танцовала! Поручик, неожиданно для его крепкого сложения, танцевал словно бог, и я всецело отдалась ему, лишь повторяя его движения. -Оксана Андреевна, поверьте Платону Толстому – такого бала давно никто не видывал и долго еще не увидит! А уж хозяйка – просто жемчужина, я очарован вашей красотой! -Вы чрезвычайно любезны, поручик!- я улыбнулась самою холодною улыбкой, но, не устояв перед его веселым взглядов, мгновенно потеплела. -А танцуете, словно ангел, простите Платону Толстому эти дерзости! – я не могла понять, действительно ли он просит прощения или хочет, чтобы я приняла его комплимент, и это смущало и волновало меня. Когда музыка остановилась, поручик почтительно довел меня до кресла и, к моему удивлению, не продолжил беседы, а удалился. После я подошла к Аглае, и, отведя ее в сторону, поведала: -Глашенька, это просто сен-са-ция, он танцует прелестно, прелестно! -Кто, кто, Ксаночка? -Поручик Толстой, он просто поразил меня своим талантом, однако он говорит комплименты двойного толка, и я смущена, но это, право, интригует меня. Ты же знаешь – все мужчины передо мной словно на ладони, а его я не понимаю, и это даже интересно! -Душенька, да ты влюблена? -Бог с тобой, Глаша! Еще не один мужчина не покорил сердца Оксаны Маковской… -А граф Подольский, Александр Черемшин? -К ним я была благосклонна, и не более! Но сердце мое свободно, и уж подавно им не завладеет этот кавалергард!- произнесла я, может быть, с несколько излишней горячностью. Аглая повернулась в сторону и тонко улыбнулась в веер, а может, мне просто показалось. Ко мне подошел граф Луташи, но мне уже не хотелось с ним танцевать, и я отказалась, сославшись на мигрень. В это время к Аглаюшке наконец повернулся ее князь, и они отправились к танцующим, а я, смущенная предстоящим одиночеством у стены во время польки (невиданно для меня!), вышла на балкон. В саду переливались неровные огни свечей, и я невольно залюбовалась таинственной красотой ночной природы. В этот момент сзади раздались шаги, и, застигнутая врасплох, я недовольно обернулась: -Ах, поручик, это Вы… На фоне яркого света залы его профиль выделялся особенно четко: высокий лоб, орлиный нос, твердый подбородок… От него веяло мужественностью и немного вином. -Простите, Оксана Андреевна, я потревожил Вас.- В его голосе не чувствовалось сожаления.- Любуетесь парком? -Да, красиво, не так ли? -Очень красиво. И эти фонари в глубине сада – просто восхитительно! - Платон Платоныч изменился в лице, и, глядя прямо в мои глаза, спросил: -Вы уже гуляли по этим аллеям с фонарями? -Нет, не довелось… Ах, и правда, даже не прогулялась по собственному саду! -Не будете ли вы так любезны провести меня по этому саду? Я изумилась – какая дерзость, ведь мы знакомы всего день! -Право, не знаю… -Я вас прошу, лишь маленькая прогулка… Ну как я могла устоять? -Ну разве маленький променад... И мы, спустившись по лестнице, медленно прошли в сад. Это была самая волшебная прогулка в моей жизни. Платон Платоныч оказался чудесным собеседником, и я смеялась не переставая, забыв о приличиях и том, что мы знакомы всего несколько часов. А потом, под ивой, в самой глубине сада, он вдруг замолк, остановился и долго глядел на меня, а потом мы пошли дальше. Я тоже молчала, озабоченная лишь тем, чтоб унять стук своего сердца и скрыть охватившее меня волнение. Когда мы вернулись к дому, поручик с сожалением сказал, что вынужден покинуть бал, но надеется продолжить знакомство, и получил приглашение нанести мне визит в приемные дни. Засим он откланялся. Пока я отсутствовала, случился презабавный конфуз – танцевавшая с молодым Лисицким Софи Сосновская зацепилась за его мундир своей брошкою, и расцепить их смогли лишь через час, а к тому времени они уже и сами расцепляться не хотели! Гости разъехались уже на рассвете, а я, довольная и уставшая, отправилась к себе в опочивальню. Часть третья Месяца февраля 1800 года 9-е число Сегодня я проснулась необычайно рано и долго любовалась узорами на стекле, расцвеченными утренним солнцем. Как, право, приятно утро после бала – легкая слабость в теле и ворох воспоминаний, которые можно не спеша перебрать в памяти, со всех сторон оглядев каждое. С улыбкой я вспомнила конфуз с брошкой, торжествующе поморщилась, вспомнив возмутительно безвкусное платье Ольги Бронской. И задумчиво потянулась, вспомнив мою вчерашнюю прогулку по ночному саду с лихим кавалергардом. Не скомпрометировала ли я себя? Право, нет – я покачала головой и поднялась с кровати. А его дурная репутация – не более, чем преувеличение, столь обыденное в свете. Завтракала я с необычайным аппетитом, моего настроения не омрачило даже крыжовенное варенье, пролитое на новый, цвета травы после дождя капот. Сегодня пришло письмо от кузины Мари – добралась она без происшествий, благодарит за предоставленную коляску и жалуется на плохие дороги – право, мне нет никакого дела до того, как она добралась, но не могу же я выказать этого вслух. Перед обедом доставили целую корзину цветов – настоящая сенсация, тюльпаны в феврале, князь Чарторыйский, видно, твердо намерен добиться моей дружбы! Однако, взглянув на карточку, я обомлела – цветы были от моего нового знакомца, поручика Толстого. Боже, как неприлично присылать цветы на второй день знакомства, что бы сказали люди, но несмотря ни на что, мне очень приятен этот маленький знак внимания. Ах! Здесь еще и записка! Как неудобно! Следует, конечно же, выбросить ее, не читая. Сейчас же порву ее… Но только одним глазком сначала взгляну – никто ведь не узнает! «Любезная Оксана Андреевна! Спешу выразить свое восхищение вчерашним вечером – Ваш бал был неописуем! Изящество Вашего вкуса восхищает! Как нежно звучала музыка, как красиво была убрана зала! Однако ничто не сможет затмить красоты хозяйки. Ваш верный слуга Платон Толстой». И все? Где же признания в сердечном чувстве, где просьба о свидании? Ах, какой конфуз! К чему же эта записка? Ах, я так заинтригована, так заинтригована! Вечером того же числа Приезжала Жюли с детьми. Сестра очень располнела после третьих родов, и ее огромные голубые глаза, наша родовая черта, стали казаться меньше, чем я была очень расстроена. Однако, Жюли, по-видимому, очень счастлива – все время смеется, рассказывает забавные истории о маленьких Жане и Андре и жалуется на то, что Жан-старший слишком много времени проводит при службе, совсем не уделяя ей внимание. Я слушала ее, одновременно жалея и завидуя ей: выйти замуж по любви – редкая роскошь… Но, право, нельзя же так запускать себя! Жюли уехала довольно рано, все-таки она еще слаба после рождения Сашеньки. Не забыть распорядиться отослать курьера к Ле Тантену – мои новые туфельки должны были быть доставлены уже позавчера, а я хотела надеть завтра розовое в алых прожилках муаровое платье, к которому они бы подошли самым лучшим образом. Месяца февраля 1800 года 10-е число С утра ездила кататься по Невскому проспекту с Лили Лисицкой – она рассказала, что Грегуар сделал Софи Сосновской предложение, которое было благосклонно принято – ах, это прелестно, я словно Купидон, ведь это на моем балу состоялось их объяснение, и все из-за злосчастной брошки! Я была столь взволнована, что мне сделалось дурно. И я велела кучеру везти меня домой. Ах, как удачно – туфельки от Ле Тантена уже доставили, и можно надеть их прямо вечером! Ночью того же дня. Сегодня я принимала, и снова раньше всех приехала графиня Сосновская. Только на этот раз одна – Софи была, видно, слишком счастлива, а Анни, по-видимому, изводила себя завистью. К счастью, до того, как я заскучала, приехали Митусовы, и я смогла под благовидным предлогом оставить их – право, скучнее Сосновской-старшей никого не видела – и тут же почти столкнулась с новым посетителем – ах и ах, это же мой давешний визави, поручик Толстой! Взяв для поцелуя мою руку, он вдруг развернул ее и поцеловал с нежностью мое запястье – от волнения и неожиданности я вздрогнула, а П. вновь посмотрел на меня своим непонятным пронизывающим взглядом исподлобья, и я смешалась, будто пятнадцатилетняя дебютантка! Поручик почтительно взял меня под руку, будто хозяин здесь он, и усадил на диван, присев рядом. Ах, все-таки как же он красив, слов нет! Но это ничего не значит, да-да, я в него не влюблена! - Вы выглядите, словно нимфа, Оксана Андреевна! - Право, это так любезно с вашей стороны, поручик! (Не зря же я потратила два часа на завивку). Разговор свернул на проторенную колею светских новостей и балов, слухов о взлетах и падениях, победах и конфузах, и, к моему удивлению, Платон Платоныч оказался в курсе саамы свежих новостей – настоящая сенсация, право слово, даже Аглаюшка бы оценила! Мало-помалу заговорили о пользе пеших прогулок. - Оксана Андреевна, я был бы очень польщен, если бы завтра вы доставили мне удовольствие сопровождать Вас на прогулке по Петербургу – бархатным голосом произнес поручик, все так же внимательно глядя мне в глаза. - Ах, Платон Платоныч, право слово, я даже не знаю, смогу ли я? - Ну раз не можете, то не смею настаивать. А слышали ли вы о новой пассии… Я словно потеряла дар речи. Матерь Божья и все ангелы, что же это за человек? Неужели не понятно, что я не могу согласиться сразу? Право, я обижена на него, так обижена, так обижена, что и руки больше ему не подам! - Простите, поручик, боюсь, что мне дурно, наверно, мигрень, я, к сожалению, должна оставить вас! Я быстро поднялась с дивана, всем своим видом выражая холодную любезность. П. загадочно улыбнулся, будто зная что-то, чего не знаю я: - Конечно-конечно, любезная Оксана Андревна, надеюсь, завтра Вам будет лучше – ведь завтра бал у Полежиных, вы просто должны доставить мне удовольствие созерцать Вас! Он раскланялся и вышел, а я, быстро проводив гостей, в расстроенных чувствах ходила по дому. Это просто сенсация! Это просто немыслимо, да-да, немыслимо! Не поеду я ни на какой бал, не хочу даже видеть этого человека! Ах, фи! Какой моветон! Не понять, что я хочу сказать! Практически отвергнуть меня, да-да, отвергнуть! Решительно, этот поручик просто невозможен, не хочу даже видеть его! Месяца февраля 1800 года 11-е число С утра я проснулась в преотвратном настроении. Непонятливость и невежливость этого поручика просто не выходят у меня из головы. Позавтракала без аппетита. После начала разбирать свои бальные платья – естественно, из праздного интереса, ведь я не еду ни на какой бал! ЕСЛИ бы я поехала на этот бал, то, конечно, надела бы жемчужно-серое шелковое платье, в котором моя шейка кажется просто бесконечной, и к которому так подходит кружевная накидка, сшитая мне мосье Брантьеном в прошлом месяце. После приехала Аглаюшка – она прогуливалась с утра по проспекту, «и повстречала множество светских персонажей – графа Луташи, князя Курагина, Минскую Анну Николаевну с дочерью, а кроме того, Ксаночка, твоего нового знакомца – графа Толстого, и знаешь, душенька, с кем он под руку шел? С графиней Столыпиной, да-да, настоящая сенсация!». Ах, право, как же я была рассержена в этот момент! Только вчера он приглашал на эту прогулку МЕНЯ! А сегодня прогуливается с другой, да еще с этой интриганкой Светланой Столыпиной! Нет, все же его дурная репутация вполне заслуженна! Не хочу его видеть больше никогда, ах, какой конфуз! Семь вечера того же числа. Собираюсь на бал к Полежиным, но, конечно, просто чтобы повидать знакомых, а не видеть этого П., право слово! Надела я к шелковому платью и накидке жемчуговое ожерелье красоты неописуемой, и если поручик, естественно, случайно, увидит меня на балу, пусть ему будет дурно! Карета подана, надеваю шубку и выхожу. Часть четвертая Месяца февраля 1800 года 12-е число Право, этот бал я не забуду до самого конца дней своих! К Полежиным я прибыла одной из последних, что выгодно выделяло меня в кругу уже изрядно раскрасневшихся дам, приехавших раньше. Тепло поздоровавшись с хозяйкою, Корой Микасовной Полежиной, греческой женою господина Полежина, я стала оглядывать залу в поисках П., разумеется, чтобы при его приближении немедленно удалиться. А вот и он! Танцует с этой мерзкой графиней Столыпиной, к моему неудовольствию, одетой просто изумительно: белоснежная тока, несомненно, шла ее светлым волосам, увенчанным причудливым гребнем. Ах, он заметил меня – я быстро отвела взгляд и прикрылась веером, едва заметно покраснев. Когда танец закончился, поручик под руку с графиней подошел ко мне, учтиво поцеловал руку и заметил: -Сударыни, вы, верно, не знакомы? Приняв уверения в том, что мы, конечно, представлены, он продолжил: -Светлана Антоновна моя старая знакомая, мой добрый друг. Ах, видите ли, она ему друг! Каков гусь! Вынужденная стоять и улыбаться, в это время будучи необычайно оскорбленной, я высматривала знакомое лицо, дабы привлечь его и свернуть эту пренеприятную тему. К нам подошел приятный юноша в мундире кавалергарда, его черные глаза ярко выделялись на бледном лице, он тронул за плечо П. и отрекомендовался: - Гвардии поручик Лугин Михаил Алексеевич! Платоша, право, ты занял самых прекрасных дам на этом балу! Светлана Антоновна, мое почтение, рад нашей встрече… Это просто сенсация – я чувствую себя совершенно, совершенно лишней в этом кружке старых друзей. Тут, казалось, удача улыбнулась мне – к нам подошла Настенька Марлинская. Горячо поприветствовав ее, я взяла ее маленькую ручку в свою и представила кавалергардам. Михаил Алексеевич был с ней знаком и как будто был смущен встречей, а Платон Платоныч кинул на меня мимолетный, но внимательный взгляд и затем широко улыбнулся Настеньке: - Графиня! Какая встреча! Не ожидал Вас здесь увидеть – разве Вы не уехали к мужу? Ох, неважно – я бесконечно рад видеть Вас! Восхитительны, как всегда! Подарите ли Вы танец Платону Толстому? - Конечно – кокетливо склонила голову Настя, сложила веер и, отняв у меня руку, подала ее П., который повел ее к танцующим. Нет, это просто невыносимо! Пригласить ее вместо меня! В этот момент черноглазый поручик Лугин подал мне руку, и мы встали рядом с ними. Кружась в вальсе с Михаил Алексеичем, я еле отвечала ему, смотря через его плечо на Настю и П. Сначала они как будто беседовали, а потом вдруг лицо поручика прояснилось, он что-то сказал Настеньке, и они посмотрели друг на друга изумленно, а потом дружно расхохотались, после чего стали разговаривать оживленнее. Я с усилием дотерпела до конца танца, изнывая от любопытства, что же такое сказал поручик, но они сами подошли с Настей, лучась улыбками и заставляя меня незаметно сжимать веер до побелевших косточек на пальцах. - Шарман, шарман, абсолют шарман! – ворковала Настя. - Право, какая история, – расхохотался П. – мы с Настенькой (Настенькой?! Мой веер едва слышно хрустнул), оказывается, росли в соседних поместьях! Я ее с детства помню! Однако, она так изменилась, что я ее даже не узнал, пока она не упомянула родителей! Михаил Алексеич чуть заметно поднял брови, а я закусила губу. Решительно, это просто возмутительно! Будто бы все дамы Петербурга, кроме меня, коротко знакомы с этим дерзким человеком! Я вздохнула, улыбнулась самой ослепительной своею улыбкою и заявила, что отправляюсь подышать, однако П., вновь внимательно окинув меня своим непонятным, а потому неприличным взглядом, попросил потанцевать с ним. «Право, я слишком оскорблена, чтобы танцевать с ним!» - подумала я, однако, подавая ему свою руку. Заиграли вальс. Поручик деликатно положил руку на мою талию и повел меня: - Как Вы находите сегодняшний бал, Оксана Андреевна? - Право, прелестно, однако я сегодня чувствую легкую дурноту и не могу веселиться, - холодно заметила я. -Боже правый, а я, увалень, тревожу Вас танцем, - посетовал он, однако не сделал не малейшей попытки замедлить движения. -Право, не стоит беспокоиться, я всецело удовлетворенна вашим умением вальсировать, как, вероятно, и остальные ваши партнерши? – ехидно заметила я. П. крепче обнял меня. - Вы имеете претензии к моему выбору партнерш? – заметил он, внимательно глядя мне в глаза, и голос его звучал уже не столь светски. - Что вы, нет! – я попыталась безразлично улыбнуться, но он резко притянул меня к себе: - Нет, Вам не нравится, что я танцевал с другими, не так ли? – он так сильно закружил меня, что пара локонов выбились из прически. - Поручик, вы забываетесь! – заметила я, внутри себя задыхаясь от волнения. – Мне абсолютно все равно, с кем вы танцуете и с кем вы ездите на прогулки… - Ага! Вы и этим недовольны, не так ли? (Ах, да что же он себе позволяет?) Что я прогуливался с графиней Столыпиной! – он как-то хищно усмехнулся и подкинул меня так высоко, что я просто-напросто вынуждена была приземлиться в его объятия. – Я Вам небезразличен, не правда ли? Вы ревнуете? Наш разговор полностью вышел из рамок приличия, а уж танец и подавно. - Поручик… - я была разозлена, смущена, раздосадована – как же он мог подумать, что я в него влюблена, ведь это совсем, совсем не так! – Платон Платоныч… - Оксана Андревна, в любви – как на войне, - сказал поручик и, ведя меня, столь близко притянул к себе, что я испугалась компрометации, - женщины, мужчины – они как разные лагеря, ведут сражения, плетут интриги, засылают агентов, в конце концов один из лагерей капитулирует и – вуаля! – мир подписан! Я молча глядела на него, не в силах вымолвить ни слова, с трудом удерживая в себе возмущение и восхищение. - На войне бывают проигравшие, но бывают и, - он наклонился и тихо прошептал в самое мое ухо, так, что меня обдало его теплым дыханием, - победители. Вы – достойный противник, Оксана Андревна. В вас есть нечто, что отличает Вас от большинства пустых кокеток на этом балу, - он вновь раскрутил меня , и еще пара локонов упала на мои раскрасневшиеся щеки, прикрыла горящие глаза, - поверьте, Платон Толстой умеет видеть такие вещи. Вы словно лед, который обжигает, когда до него дотронешься руками. Но его красота, его холодность, его совершенство линий заставляют вновь и вновь пытаться прикоснуться к нему. Вальс закончился, и мы прошли к креслам, где уже стояли занятые разговором Настенька и поручик Лугин. Я, захлестываемая самыми разнообразными чувствами, почти сразу пожаловалась на усталость и, попрощавшись равно со всеми, спустилась вниз. Почти сразу же, как я, конечно, и ожидала, раздались шаги П. Он подошел ко мне и молча взял мою горячую сухую руку, глядя мне в глаза. Спустя минуту я тихим, слабым голосом прошептала: - Я забыла в зале веер, на кресле. Не были бы вы любезны вернуть мне его? Он кивнул, поцеловал мое запястье и я быстро, не оборачиваясь, выбежала и села в карету. Всю дорогу домой меня кружило в каком-то хороводе мыслей, предчувствий, я то краснела, то бледнела, и, уже лежа в постели, была столь беспокойна, что долго читала роман, покуда на рассвете не забылась неверным, чутким сном.

Автор:	Аличе [ 24-12, 00:31 ]
Заголовок сообщения:
Часть пятая. Днем того же числа Проснувшись, я несколько оправилась от вчерашнего потрясения и принялась размышлять о том, что приключилось на балу, и что же теперь предпринять. Не придумав ничего толкового и лишь пару раз покраснев от воспоминаний, я решила заняться делом, которое успокаивало меня всегда более других – театром. Одев свое любимое (право, прелестное!) платье в лимонно-фиалковую полоску, я отправилась в театральные комнаты. Как всегда, без меня ничего не ладилось – декорации к новому спектаклю были преотвратны, сцены не отрепетированы, а половина актеров пьяна. Тяжело вдохнув, я принялась за дело, и скоро, к моей несказанной радости, воспоминания о П. отступили на второй план. Наведя порядок в театре и отчитав свою труппу, я вернулась в будуар, уселась на кушетку и принялась писать письмо Алисе, и тут доложили о посетителе. Подумав, что пришел поручик, я вскочила, однако тут же села обратно на диван – столь откровенное поведение неприемлемо для дамы. Однако, пока не раздались шаги у двери, я беспокойно вертелась, силясь принять позу как можно более приятную и непринужденную. Ах, какое разочарование! Это всего лишь князь Чарторыйский! Подпрыгивающим шагом он приблизился ко мне и быстро заговорил: - Право, какая неудача, моя Муза, вы совсем позабыли бедного князя, ни весточки от вас, ни приглашения, а вчера на балу вы уехали так рано, что я даже не успел потанцевать с вами, да-да, представьте себе мою печаль, ах, моя Талия, моя Терпсихора, вы были так прекрасны, что слезы сами собой наворачивались на мои глаза, а потом… Князь ворковал без остановки, и я, вежливо улыбаясь и не отнимая у него руки, погрузилась в свои раздумья. Был ли вчерашний разговор наш с П. лишь лестью с его стороны или за этим скрывалось нечто большее? Добивался ли он моей благосклонности или просто делал комплименты партнерше по танцу? Ах, говорят, поручик – гроза красавиц, но этот страстный взгляд – мог ли он быть неискренним? А танец? - право, так неловко мне не было даже во время первой брачной ночи! - Сильфида, вы так жестоки ко мне, а я…- соловьем заливался князь. Глядя на него, я призналась себе, что мне небезразличен П., его манеры, его искренность, ах, и что греха таить, его стройный стан и светящиеся глаза. Я покраснела, подивившись своему бесстыдству, а затем упрямо поджала губы – право, никто мне не судья, это лишь мое дело! Однако неуверенность в чувствах поручика заставляла меня метаться от надежды к унынию, и уж совсем мне не было дела до сидящего рядом господина Чарторыйского, который, видно, достиг апогея своей речи: - Ах, моя богиня, я жажду вашей благосклонности, только вы можете наполнить живительным счастьем мою одинокую душу! -Право, Адам, - начала я, – мне приятны ваши слова, но вы говорите так горячо, что я боюсь обжечься вашими чувствами! Охладите свой пыл, а не то ни одна дама не осмелится подойти к вам! А пока вот вам моя рука, я готова быть вашим другом! – я протянула ему свои пальчики, почтительно им пожатые: -Оксана Андревна, Грация, я на небесах от выпавшего мне счастья! Я буду дорожить нашей дружбой, как ничем другим! – А. вновь набрал воздуха для новой тирады, но я вовремя прервала его: - Простите, князь, но у меня много дел, была рада вас видеть. Прерванный князь, тем не менее, сиял, словно банная лохань, и быстро откланялся. Я же сидела на кушетке, не зная, чем занять себя, я уже собралась было отправиться в девичью велеть погладить мне кружева, или еще что, как из коридора раздался знакомый голос. «Не может быть!» - подумала я с внезапной радостью и, открыв дверь, поняла, что не ошиблась – с порога, прямо в шубке, ко мне в объятья бросилась Сашенька! Ах, какая сенсация! Сашенька в Петербурге! Усадив ее, я принялась расспрашивать, что же привело ее – ведь имение дядюшки находилось в ста верстах от города, и она не могла приехать, не написав. Ах, это прелестно! Сашенька влюбилась! Оказалось, в их имении гостил недавно старый дядюшкин друг, генерал Шилов, с сыном Александром (какой фокус, право! Саша и Саша!), молодым кавалергардом (везде, решительно везде эти кавалергарды!), и, конечно, чары Сашеньки не могли оставить поручика равнодушным. Саши испытали все чудеса первой любви – прогулки по саду, тихие разговоры у реки, нежные обещания любить друг друга всю жизнь, а потом Александр был вызван в полк и немедля отбыл, увезя с собой Сашенькино сердце. Письма полетели в имение Махалинских, словно птицы по весне, а теперь поручика надолго командировали за границу, и Саша, прорыдав всю ночь, наутро решилась приехать в Петербург и, сделав ему сюрприз, лично попрощаться с ним. Сказав батюшке, что соскучилась по мне и Жюли, Сашенька немедленно выехала, однако уже на середине дороги раскаялась в своей решительности, застыдилась своего порыва – «Ах, ну что же подумает обо мне Алекс?», - и чуть было не велела поворачивать обратно. К концу ее рассказа мы обе плакали от сладкой печали. В конце концов, было решено завтра же ехать в салон к Курагину, где часто бывал поручик Шилов. Затем Сашенька удалилась разбирать платья, а я задумалась – я была старше Сашеньки и много опытнее, и предположила то, о чем даже не мыслила она в свои пятнадцать – что поручик, прибыв в столицу, пренебрег моей маленькой кузиной и окунулся в пучину кутежей и развлечений, лишь письменно заверяя ее в своих чувствах. За разговорами с Сашенькой незаметно прошел весь день – она, непрестанно смеясь, рассказывала об имении, о дядюшке, о том, как Андрэ с гувернером воюет, о танцах и вечерах – тихая жизнь в Махалинском представлялась в ее устах раем на земле. Уставшая с дороги, Сашенька отправилась почивать сразу после ужина, я же прошла в оранжерею, чтобы перед сном насладиться видом цветом. Меня тревожило и смущало то, что Платон Платоныч так и не нанес мне визита – решительно невозможно, чтобы он не понял моего намека с веером. Посидев в оранжерее с полчаса, я уже хотела выйти, дабы пойти лечь спать, однако в дверях просто-напросто столкнулась с беспокоившим весь день мои думы человеком. Сердце мое забилось, как бешеное, однако я и виду не показала, как я взволнована: - Я, право, не ожидала вас увидеть поручик! - Обидно, Оксана Андревна, я надеялся, что Вы будете рады меня видеть… -я подняла брови, - …ведь я принес Ваш веер. Он подал мне веер, за который я схватилась, словно ища опоры, однако П. и не думал отнимать руку, держа веер и мои пальцы. Так мы стояли, глядя молча друг другу в глаза, пока ситуация не стала неловкой. Я попыталась отодвинуться, однако он взял и вторую мою руку: - Оставим условности, Оксана Андреевна. Я жажду Вашего общества и, смею надеяться, вы не откажете мне,- П. завел руки мне за талию, и я оказалась как бы в его объятиях, на самом деле в них не пребывая. Я подняла к нему лицо, ничем стараясь не выдать своих мыслей: - Ах, я готова стать вашим другом, поручик, разрешаю вам называть меня Оксаной. Вот вам моя рука! - Боже, Оксана, мне нужна от Вас не дружба! У меня достаточно друзей среди кавалергардов! Неужели Вы все еще не поняли моих чувств? Ах, виктория, виктория, он признался! В душе я ликовала, однако снаружи была холодна: - Поручик, я польщена, однако не понимаю, как я должна ответить вам. Он усмехнулся, отошел и, взяв меня под руку, повел по оранжерее: - Знаете, Оксана (позвольте не возвращать Вам разрешение называть Вас по имени), что меня в Вас восхищает? Видите эти розы? Они похожи на светских женщин – яркий бутон, острые шипы, однако на самом деле бутон быстро вянет, а шипы – лишь видимость, и преодолеть их не составляет никакой сложности, и вокруг изобилие этих роз… а Вы… нет, Вы не такая! Вы – словно шиповник: найти его сложно, нежный цветок скрыт в зарослях колючих веток, и, чтобы добраться до цветка, нужно осторожно отогнуть одну за другой все ветки, не зацепившись за шипы, не столь большие, как у роз, но не в пример более болезненные; однако удовольствие созерцать столь редкую красоту стоит всех этих усилий, – он почтительно поцеловал кончики моих пальцев.- Я прошу доставить удовольствие сопровождать Вас на прогулке завтра утром. Не отказывайтесь сразу, подумайте, я не стану торопить вас. Я медленно кивнула: - Я согласна. П. остановился, неожиданно тепло, мягко улыбнулся, и я еле сдержалась, чтобы не дотронуться до морщинок, образовавшихся вокруг его глаз от улыбки – настолько они показались мне родными. Боже, да что со мною, право? - Тогда завтра в полдень я прибуду. Покойной ночи, друг мой Оксана. - Покойной ночи. Он прищелкнул каблуками и удалился. Я медленно, осторожно выдохнула и пошла спать. Месяца февраля 1800 года 13-е число Ах, утро выдалось просто чудесным! Проснувшись, я нашла себя в зеркале необычайно свежей и румяной, какою была редко. Быстро собравшись и легко перекусив, я стала ожидать прибытия Платон Платоныча, который не замедлил появиться в урочный час. Мы неспешно прогуливались по замерзшим улицам, и солнце сияло просто восхитительно. Поручик оказался замечательным рассказчиком, я от души смеялась над приключениями его и его друзей, в которых был, правда, легкий оттенок фривольности, но, право, очарование П. было сильнее возможного моего возмущения, и, к тому же, в свете можно и не такое услыхать. Меня немного беспокоило, что все видели нас вдвоем, а нежелательные слухи способны расстроить любое знакомство, однако П., похоже, это нисколько не волновало, и, глядя на него, я перестала переживать. Мы так увлеклись прогулкою, что я чуть не забыла про поездку к Курагину, которую должна была совершить сегодня вместе с Сашенькой. Извинившись перед П., я сказала, что должна оставить его. Он посетовал на столь скорое расставание, попросив взамен разрешения посетить меня завтра вечером. «Я ценитель цветов, и надеюсь вновь полюбоваться ими в Вашей оранжерее», - сказал он, целуя мою руку, и взволновал меня сверх всякой меры. Вечером того же числа Ах, право, я завидую Сашеньке! Такая любовь, верно, встречается только в романах! Настоящая сенсация! К Курагину мы приехали около девяти часов вечера, и обе изрядно волновались – Сашенька за себя, я за нее. В гостиной собралось множество офицеров, и у меня даже зарябило в глазах, но Сашенька почти сразу же, негромко вскрикнув, показала мне на стоящего в углу статного высокого офицера, занятого оживленной беседой с представленным мне давеча поручиком Михаилом Лугиным. Он повернул голову, взгляд его упал на Сашеньку и тут, честное слово, его лицо просто засветилось! Он прошел к нам через всю комнату, и, не стесняясь собравшихся, обнял Сашеньку и закружил. Право, очень неприлично и невероятно трогательно! Они немедленно ушли куда-то в задние комнаты, а я, встретив Настеньку Марлинскую, которая жаждала узнать, связана ли я помолвкой с князем Чарторыйским (ах, князь! Право, ничего решительно нельзя ему говорить!), присела с нею на софу. Через полчаса появились раскрасневшиеся Сашенька и Александр. Сбиваясь от волнения, Сашенька рассказала, что поручик был несказанно рад ее видеть, вновь объяснился в любви, получил уверения в ответных чувствах и сделал Сашеньке предложение, которое было немедленно принято. Послезавтра же они едут в Махалинское просить дядюшкиного благословения, а после возвращения из-за границы поручика немедленно поженятся! Право, и как они успели обо всем условиться за полчаса? Сашенька решительно неспособна была сидеть спокойно, все время смеялась своим мыслям, без причины краснела, а потому я вскорости увезла ее домой. Наконец, она заснула, а я все не могу отойти ко сну, вспоминая сегодняшнюю прогулку и предвкушая завтрашнее свидание с П. Месяца февраля 1800 года 13-е число С самого утра я хожу, не находя себе места. Три раза я переодевалась, выбирая платье, подходящее для сегодняшнего вечера, наконец, остановилась на бархатном, малахитового цвета, которое делает мою кожу светлой, словно алебастр. Натерлась французскими бальзамами, купленными за неприличные, право слово, деньги у мадам Жильбер. К чему все это, не понимаю, ведь я же не собираюсь?.. Нет-нет, конечно, не собираюсь! Ах, это просто сенсация, я хихикаю, словно девочка! Слава богу, Сашенька уехала к Жюли, она прогостит у нее до отъезда домой и не видит, как же нелепо я выгляжу. Решительно, следует успокоиться! На улице давно стемнело, я бесконечное количество раз вертелась перед зеркалом, поправляя волосы, пощипывая щеки и покусывая губы. Чай уже подали, и слугам я велела не заходить, конечно, просто для того, чтоб нам не мешали общаться. Ах, да где же поручик, я совсем извелась, даже строчки выходят неровными! Бог мой, я слышу шаги – это он, я знаю!.. Часть шестая. Месяца февраля 1800 года 14-е число Когда-нибудь, когда я буду сгорбленной старухой, я буду сидеть у камина и вспоминать вчерашний вечер – ибо он, как никакой другой, стоит воспоминания. Поручик спокойно зашел в будуар и не спеша притворил дверь. Во всех его движениях чувствовалась скрытая сила приготовившегося к прыжку тигра – я же чувствовала себя кроликом, завороженным взглядом питона, однако с невероятными усилиями сохранила внешнее спокойствие и привстала, чтобы поздороваться. П., подойдя вплотную, молча оглядел мое лицо и, неожиданно легко улыбнувшись, заметил: - Добрый вечер, Оксана. Вы несколько бледны сегодня, что-то случилось, или Вы побледнели от радости увидеть меня? Право, какая бестактность, но с этим человеком может быть все, что угодно! Поджав губы, я холодно ответила: -Я, конечно, рада вас видеть, Платон, но моя бледность объясняется лишь волнением по случаю помолвки моей кузины. Присядем. Не желаете ли чаю? Мы сели в кресла по разные стороны низкого столика, и я принялась разливать чай. Посмотрев на стол, П. вскинул брови: -Ах, Оксана, вы знаете, чем угодить Платону Толстому! Крыжовенное варенье, мое любимое! – и он, с радостным видом маленького ребенка, добравшегося до сладостей, обмакнул ложечку в варенье. Моя обида моментально испарилась, я улыбнулась и отпила чай. Внезапно П. поднял глаза и бросил на меня такой жгучий взгляд, что улыбку стерло с моего лицо, а вся комната будто наполнилась сладкой, тягучей истомой. Внезапно я поняла, что смотрю на него не менее жарким взглядом. Время словно остановилось, мерцающее пламя свечей тускло освещало комнату, а я, чувствуя внутри себя что-то незнакомое, слышала, кажется, только стук своего сердца – тук, тук, тук – и видела только глаза П., притягивающие к себе, зовущие, порочные. Я взяла ложечку с вареньем, и, пытаясь унять предательскую дрожь в руках, уронила ее. Смутившись, я наклонилась, чтобы поднять ее, но Платон, опередив меня, уже присел на колени – наши глаза оказались совсем близко друг от друга, и в этот момент я поняла, что больше не могу сопротивляться рвущемуся откуда-то из самой глубины моего естества порыву. Я подалась вперед, и его губы впились в мои с такой силой, будто это был последний, а не первый поцелуй. Ах, а какие же это губы – большие, мягкие, они будто были созданы для любви! Меня обдало его горячим дыханием, и я обняла его, целуя его подбородок, щеки, зарываясь руками в его густые волосы, прижимаясь к нему всем телом. Он поднял меня на руки легко, словно пылинку, и понес в спальню. Усадив меня на кровать, П., вызывая мой невольный стон, с величайшей нежностью провел самыми кончиками своих пальцев по моей шее, по плечам и расстегнул мое платье. Я подняла руку и в кромешной тьме нащупала его лицо, спустилась по шее и развязала платок, ощутив твердую горбинку его кадыка и приникнув к ней губами. Подняв мои руки, он снял мое платье, оставив меня в одной лишь нижней рубашке, ажурной, словно изморозь на окне. - Ты прекрасна, - прошептал он и приник к моей напрягшееся груди, я же прижала его – пусть целует еще, крепче, крепче! Неверными движениями я расстегнула пуговицы его мундира, отбросила его в сторону, через тонкий сатин рубашки почувствовав жар его тела. Боже, что это было за тело – истинно, Платон был достоин своего античного имени – широкие плечи, крепкая грудь, сильные руки, твердый, словно камень, живот – скользнув рукой ниже, я почувствовала, что краснею даже в темноте. Уложив меня на перину, он принялся целовать каждый кусочек, каждую клеточку моего тела – шею, плечи, беспокойно вздымающуюся грудь, ах, как сладко может быть прикосновение, живот, бедра, колени, щиколотки, вновь бедра, о Боже мой, что же такое он делает? Беззащитная, ошеломленная, я лежала, с силой сжав простыни в ладонях, не понимая, что со мной, задыхаясь от наслаждения, не замечая ничего вокруг – а наслаждение лишь усиливалось, постепенно становясь почти болезненным, его руки с силой ласкали мои бедра, а его губы и язык делали то, чего ранее со мной не делал никто, и я поднималась на вершины блаженства, забывая себя. Мир сжался до одной размеров одной комнаты, а людей в нем было лишь двое – внезапно все вокруг взорвалось яркими красками, и я закричала, не в силах держать в себе эти чувства и свои ощущения. Однако он не останавливался, и вскоре я уже не помнила, кто я и что я, и вся, без остатка растворилась в этой сладчайшей боли. Наконец П. отпустил меня, и я, растерянная, счастливая, в растрепанных чувствах, бессильно опустилась на кровать. - Боже!.. - прошептала я в упоении, убирая со своего покрывшегося испариной лица выбившиеся локоны. Платон прижался к моей шее, и я почувствовала, что он улыбается. Однако улыбка его плавно перетекла в страстный поцелуй, который я почувствовала необыкновенно остро, одновременно изумившись, что еще способна что-то чувствовать. Внезапно волна страсти охватила меня с новой силой, и я буквально сорвала с него мешавшие мне рубашку и кальсоны. Прижавшись к нему всем телом, я поняла, что нет ничего приятнее соприкосновения двух тел, когда чувствуешь тепло и аромат кожи, когда любое касание оборачивается всплеском чувств. Лихорадочно я начала целовать его грудь, словно это было единственное, что я хотела в жизни, его пальцы ворошили мои волосы, и из его уст вырывался полустон-полурык, приводивший меня в еще большее возбуждение. Мы будто боролись, и он, взяв надо мной верх, накрыл меня собой, переплетя свои пальцы с моими. Мое колено легло на его бедро, я обхватила его руками, стараясь почувствовать каждую его косточку, каждую частичку, и изумилась, когда он овладел мной – я и не подозревала, что может быть что-то еще приятнее, еще томительнее, чем то, что было до этого. Его голова покоилась на моем плече, я гладила его выступающие позвонки, трогала нежный завиток волос в самом низу затылка, но постепенно откинула голову, тяжела дыша и закусив губы. Он двигался, впиваясь мне в шею, будто стараясь охватить всю меня, и, в тот момент, когда мы поднялись на вершину наслаждения, мы стали единым целым. Я лежала, совершенно обессиленная, словно в полудреме, и слушала его ровное дыхание. Однако через некоторое время П. поднялся, и, прошептав мне на ухо: «Я сейчас вернусь, душа моя», вышел из комнаты. Вернулся он с вазочкой варенья, вызвав мое неподдельное удивление, и тонко улыбнулся: - Люблю сладкое – шоколад, варенье, особенно крыжовенное… А уж ты, радость моя, и вовсе слаще любого лакомства! – с этими словами он окунул палец в варенье и дал попробовать мне – вкуснее я ничего в своей жизни не пробовала! Доверившись ему, я легла, а он разлил варенье по моему телу и принялся методично его слизывать. В прошлый раз все было каким-то хищным, опасным, сейчас это было похоже на медленно погружение в глубокую, тягучую пучину, и это вновь заставляло меня зажмуриваться и кусать пальцы, не в силах сдержать стоны. Постепенно он вновь овладел мной, и неспешно, но уверенно заставил вновь и вновь кричать от наслаждения, и никогда еще мне не было так хорошо с мужчиной, как в эту ночь. Утром я проснулась раньше, и, повернувшись на подушке, поглядела на спящего рядом Платошу. Он был так трогателен, так беззащитен – припухшие, красные губы приоткрыты, волосы взъерошены, - что я едва сдержала слезы умиления. Видно, мой вздох разбудил его, поскольку он открыл глаза и поглядел на меня озорно, но в то же время очень серьезно. Я смутилась и покраснела – при свете дня многие вещи выглядят по-другому. Однако П. в один миг рассеял мою растерянность – притянув меня к себе, он крепко поцеловал меня: - Доброе утро, милая! - Доброе утро, я… - Это было незабываемо, Оксана, - уверенно сказал он и обнял меня, - ты неописуема. - Спасибо. Мне тоже было очень хорошо, – я тоже улыбнулась, однако тут же вспомнила о своих обязанностях хозяйки, - я сейчас распоряжусь, чтобы подали завтрак… - Не надо, - он взял мою руку и поцеловал, - не хочу тебя отпускать, к тому же нас есть печенье и варенье. Мы сели и стали завтракать прямо в кровати, непрестанно смеясь и переглядываясь постоянно теми взглядами, какими смотрят только влюбленные в самую раннюю пору отношений. А потом Платоша (он просил называть его теперь именно так, право, это так мило!) с большим сожалением начал собираться – служба не могла ждать. Он просил о скорейшей новой встрече, и я пообещала ему прогуляться с ним завтра же – сегодня я обещала приехать к Жюли и повидаться с Сашенькой. Поцеловав меня на прощание, он удалился, а я, накинув лишь капот, бросилась писать эти строки – доставить себе удовольствие еще раз пережить упоительные минуты прошлой ночи. Однако, нужно идти и заниматься делами – как ни пренеприятно, жизнь состоит не только из любви. Часть седьмая. Вечером того же числа. Только что вернулась от Жюли. Сашенька, счастливица, бегала по дому, радуясь решительно всему, играя с детьми, постоянно мешая сборам и, пожалуй, изрядно утомив Жюли. Однако ее горящее радостью лицо искупало все возможные грехи. Когда прибыл поручик Шилов, она бросилась ему на шею, приговаривая без передышки: - Алекс, друг мой, ну что же вы так долго, право, мы должны отбыть, ах, вы такой холодный с улицы, пойдемте выпьем чаю, ах, я так счастлива… Наконец Сашенька и Александр отбыли, я же взяла с нее обещание сразу же после разговора с дядюшкой и отъезда поручика приехать ко мне в Петербург на пару месяцев – ей будет полезно отвлечь себя от мыслей о предстоящем замужестве и, кроме того, кому, как не ей, я смогу рассказать свои сердечные тайны? Сашенька хоть и девица, но озорством своим превзойдет любую светскую даму. Жюли устало присела на кресло и, теребя каштановые локоны, заметила: - Есть что-то поспешное в этой помолвке. Не к добру это, Оксон, ах, не к добру! …Жан, почему ты не в детской? Где мосье Вернье? И Жюли вновь погрузилась в материнские заботы, не позволив мне напомнить о том, как быстро замуж вышла она сама – всего два месяца знакомства с графом Иваном Тубовым, и вуаля – помолвка! Поцеловав сестру и племянников, я отправилась домой – нужно было еще распорядиться о том, чтобы на завтра приготовили кролика с клюквой по-английски, а для этого клюкву следует замачивать еще с ночи. Кроме того, я хотела выспаться – завтра Платоша должен был увидеть нежную красавицу, а не вялую морковь. Дома меня ждала коробка шоколаду (право, это так трогательно!) и записка: «Сладчайшая! Вкус этого шоколада – ничто по сравнению с тем блаженством, что довелось мне испытать давеча. Однако отдавать дань лишь Эросу и Морфею (он прелестен!) негоже, а потому завтра мы с вами отправляемся на конную прогулку в лес близ Петербурга. Завтра в два часа. Ваш П.». От радости я едва не захлопала в ладоши – в седле я с детства держусь самым наилучшим образом, и только на прошлой неделе доставили мою новую темно-синюю амазонку – стоячий английский воротник и молочные кружева безмерно идут к моему лицу, а кроме того, прелестный румянец сделает меня совсем юной! Однако, как же я доберусь до окраины города? Невероятный моветон – дама посреди Петербурга верхом! Что скажут люди – ведь это настоящая сенсация! Разве что поехать в карете, а Марту мою велеть повести в поводу? С этими раздумьями я и ложусь спать. Месяца февраля 1800 года 15-е число С утра я чувствовала себя необыкновенно свежей и, позавтракав с аппетитом, принялась прихорашиваться – надела амазонку, высокие кожаные ботинки, кокетливо закрепила на макушке английский цилиндр и опустилась на диван, решая, что же сделать с лошадьми? Понимая, что без П. я все равно не разрешу этой проблемы, я поднялась, дабы пойти на кухню и узнать о том, готовится ли кролик – ведь всем известно, что путь к сердцу мужчины лежит через пищу, а я не желала упускать ни одной возможности. Однако в дверях я столкнулась с прибывшим князем Чарторыйским. - Моя Сильфида, позвольте ручку, день добрый, как здоровье? - Добрый день, князь! Боюсь, что вы выбрали не самое удачное время для визита (Боже, как невежливо, но ведь скоро приедет П., а что он обо мне подумает?), я должна идти. Не тут-то было! - Ах, вы не можете так ранить меня, я так тосковал, разве вы не видите, я просто горю, ах, приложите ручку к моему сердцу, чувствуете? Он настойчиво начал прикладывать мои ладони к своей груди, попутно закатывая глаза и тяжко вздыхая. Право, странно было видеть такое поведение известного в обществе своим печальным видом и трагической историей Адама Чарторыйского. Я отошла вправо – князь загородил мне дорогу, влево – он за мной. - Я не могу ждать, моя богиня, я умираю без вас, я пленен, да-да, пленен! Схватив мою руку, он силой усадил меня на диван, сел рядом и заквохтал, бешено вращая глазами: - Оксана, вы убиваете меня, ах, матка Боска, я не могу без вас, разве вы не видите, что вы делаете с бедным Адамом? Я незаметно отодвинулась на самый край дивана: - Право, князь, даже слепой увидит сжигающий вас огонь страсти, и я не могу находиться с вами рядом – слишком тяжело мне сдерживать свои порывы… Говоря эту чепуху, я с трудом удерживалась, чтоб не рассмеяться. - Право, незачем сдерживаться, моя нимфа, будьте же благосклонны ко мне! Это уже начинало надоедать. Князь будто упивался своей речью и, воздев руку, словно древнеримский оратор, напыщенно начал: - В эту минуту, которая для меня… которая для меня… для меня… - А тем более для меня! Я быстро поднялась и отошла к дверям, но Адам, видно, решительно настроенный покорить сегодня свою музу, ринулся за мной, но, в запальчивости не увидев подставки для ног, споткнулся и самым натуральным образом растянулся на ковре. Я улыбнулась в ладонь, однако, взглянув на часы, побледнела – с минуты на минуту придет Платон! Боже, какой конфуз! - Князь, князь, поднимайтесь! Князь недвижно лежал на ковре, и, перевернув его на спину, я поняла, что он без сознания. Быстро оглядевшись, я увидела лишь вазу с фиалками, и, вынув цветы, выплеснула ее содержимое прямо в лицо А. Вода, видно, немного испортилась (попенять Параше!), и лицо князя приобрело изысканный светло-зеленый цвет, а по комнате разлился отнюдь не самый приятный запах, зато средство сразу подействовало – князь подскочил, будто ужаленный, и начал судорожно кашлять, округлив свои и без того немаленькие глаза, и в этот момент, вкупе со своим цветом лица, более всего был похож на утопленника. В этот момент в коридоре послышались шаги. Боже, все начало напоминать плохо поставленный водевиль! - Ах, князь, скорее, идите сюда, в эту дверь, уходите скорее, нельзя, чтобы вас здесь увидели! Донельзя заинтригованный А. изогнул бровь: - К вам мужчина? Я слышу мужские шаги! Кто посмел? Времени разбираться не было: - Как вы могли так обо мне подумать, Адам? Это моя сестра приехала! - Какие тяжелые шаги у вашей сестры, право… Я сделала сердитое лицо: - Не оскорбляете ли вы Жюли, князь? Впрочем, я вас прощаю, только идите, идите! До свиданья! С этими словами я втолкнула упирающегося князя и закрыла дверь, нужно заметить, вовремя, – почти сразу же вошел П. и замер на пороге: - Добрый де…? Оксана, душа моя, да что тут у вас происходит? Вид моего будуара, конечно был донельзя пикантным – разлитая по ковру вода, перевернутая скамеечка для ног и венец сцены – раскрасневшаяся, тяжело дышащая я с выбившимися из прически волосами. - Аааа… мне почудилось, будто я увидела мышь! Мне было так страшно, так страшно! Я бросилась к нему в объятья, запустив пальцы в его волосы и зарывшись лицом в его плечо. Он погладил меня по голове, приговаривая: - Ну не переживайте, Оксана, конечно, вам лишь почудилось! Женщины… А не боитесь ли вы лошадей? Я с возмущением отпрянула от него: - Ну конечно, нет! - Тогда едемте. Погода – просто загляденье! Карета ждет. - А как же лошади? Он тепло улыбнулся: - Ну неужели я заставлю свою спутницу ехать ВЕРХОМ по городу? Лошади ожидают около леса. Прогулка и вправду удалась – мы не спеша трусили по лесу, моя кобыла Марта была послушной и резвой, а Платон – право, как он был красив в седле! Настоящая сенсация! А его конь, видно, понимал не то что каждое движение, но каждую мысль хозяина. - Мой Арес – просто чудо, уж как я его люблю, - гордо произнес П., перехватив мой взгляд, - только вот уже староват он стал, а другого такого я нигде не видел… Кобыла хорошая еще послушнее будет, только разыскать нынче хорошего коня сложнее, чем иголку в стоге сена. После мы остановились на прелестной, залитой солнцем полянке и упоенно целовались долгое время, пока губы мои не стали болеть от ветра, и я не забеспокоилась, что они начнут трескаться, словно перезревшая тыква. Привезя меня домой, П. спокойно, но твердо отказался войти отужинать – у него была назначена встреча с друзьями. Донельзя расстроенная этим обстоятельством, я, однако, не подала виду и, попрощавшись с ним, отправилась есть кролика одна. Удался он, конечно, просто изумительно – я же сидела за столом одна и сетовала, почему мужчины столь непонятливы. После этого я вызвала Парашу и долго отчитывала ее за старую воду в вазах. Однако все дела сделаны, постель разложена, и ничего не остается, как, несколько разочарованной, лечь спать. Месяца февраля 1800 года 16-е число Когда я уже начала засыпать, раздался стук в окно – донельзя удивленная, я подошла к окну и увидела П., висящего на карнизе. - Желание дамы – закон для Платона Толстого! Хорошенькие женщины не должны ложиться спать в дурном настроении! Изумленная и обрадованная, я помогла П. забраться ко мне. - Оксаночка, ну неужели я не заметил, как ты расстроилась, когда я сказал, что на сегодня оставляю тебя? Потому в эту ночь я легла спать уже перед рассветом, но, право, в прекрасном настроении. Часть восьмая Месяца марта 1800 года 3-е число Ах, жизнь прекрасна, в этом нет сомнений! За окном началась весна, и хоть снег еще не тает, а до прилета птиц осталась не одна неделя, вся природа уже готовится к пробуждению. Весна в моей душе началась еще раньше. Сколько же времени прошло с того памятного вечера? Две недели? Всего лишь? А кажется, будто я знаю Платошу уже целую вечность, и целую вечность пребываю в блаженстве! Вчерашний поход в театр был прелестен – мы с Жюли сидели в ложе, а П., сидящий в партере со своими друзьями, весь спектакль лорнировал меня, и я совершенно не запомнила представления. Правда, Софи Сосновская прибыла в совершенно изумительном платье цвета малины с отделкою из пурпурных кружев, и произвела форменный фурор, но даже это не испортило мне настроения. Сегодня я велела делать блины – ведь нынче масленица, а значит, самое время для еды а ля рюсс. Днем должна заехать на обед Аглаюшка, а вечером я ожидаю П. Думаю завтра съездить к мосье Брантьену и заказать новую легкую накидку из синего бархата – ведь скоро будет очень тепло! Позже, того же числа. Право, я знать не хочу этого человека! Приехавшая Аглаюшка рассказала мне ужасную новость – направляясь ко мне, она заметила П. и графиню Столыпину, едущих в одной карете и, по ее словам, весело переговаривающихся! Настоящая сенсация! Каков! Да что он делал в обществе ЭТОЙ? Решительно, ничего хорошего! Ну, я проучу его! Когда он придет, буду с ним холодна и вежлива, словно лед, и попрошу его представить мне свои объяснения, которые, несомненно, сочту надуманными, и заставлю его долго и униженно извиняться. Месяца марта 1800 года 4-е число Ах, никогда мне будет покоя с этим Платоном! Сцену для его прихода я приготовила заранее – надела сумрачно-синее бархатное платье с глухим воротником, забрала волосы и уселась с вязаньем, дабы по его прибытии продемонстрировать полное пренебрежение. Наконец он пришел. Сразу же по входе попытался обнять меня, однако я, не поднимая головы от вязанья, отстранилась: - Как вы находите сегодняшнюю погоду, поручик? Он изумленно поднял брови: - Изумительно. Да что с вами, Оксана? Я холодно поглядела на него: - А как находит погоду Светлана Столыпина? - Ах, вот в чем дело! - его лицо на мгновение прояснилось, и в тот же момент стало каким-то недобрым. - Уже донесли сороки на хвосте? Я мысленно подивилась подобной наглости, однако виду не подала: - Извольте объясниться, почему вы оказались в одной карете с графиней? - Даже и не подумаю! - он усмехнулся. - Да как вы смеете?! – я вскочила, ответ его должен быть совсем не таким. - Вы не собираетесь разъяснить мне свое поведение? - Платон Толстой ни перед кем не должен держать ответ. Он свободный человек! – он нахмурился и упер руки в боки. Я стояла напротив, возмущенно глядя на него. - Ах, свободный? Тогда извольте покинуть помещение! – я держалась из последних сил. - Нет. Я пришел увидеться с вами и не собираюсь отказываться от своих намерений! – он спокойно скрестил руки на груди, выглядя при этом почему-то непривычно угрожающе. – Нет, - упрямо произнес он. - Извольте удалиться! – почти закричала я. - Как вы смеете подходить ко мне после того, как непонятно чем занимались с этой интриганкой! – я топнула ногой. - Не смейте оскорблять Светлану! – тепе6рь он тоже повысил голос. - Она мой друг! - Ах, друг? – теперь я уже кричала в полную силу. - Значит, друг? Да как у вас хватает наглости говорить такое МНЕ? - А почему бы и нет? – он тоже разошелся не на шутку. - Вы же тоже не брезгуете обществом князя Чарторыйского, не так ли? Нет, это решительно переходило всякие рамки! - Нахал! – я со злостью бросила в него свое вязание. - Ничего у меня не было с князем Чарторыйским, чтоб вы знали! И, кстати, он в сто раз благороднее вас! - Ах, так? Значит, благороднее меня? – он медленно сделал шаг ко мне. - Благороднее, несомненно, благороднее! Да вы… вы… вы просто мужлан! – я кричала, абсолютно не владея собой. - А вы – нервная кумушка! И за что я вами пленился? – он яростно отбросил в сторону мои клубки, в беспорядке раскатившиеся по ковру. - Волокита! - Экзальтированная девица! – он подошел ближе. - Бретер! Да какого черта вы смеете оскорблять меня? – П. в изумлении округлил глаза. - Крикунья! - Пьяница! Невежа! - Совершенно невоспитанная особа… -прорычал он и страстно поцеловал меня. - Да как… Нахал!.. - выдыхала я в перерывах между поцелуями, не переставая бить кулаками по его широкой спине. Он крепко сжал меня в объятьях и почти больно впился губами в мою шею. Я судорожно вздохнула. Платон опрокинул меня на пол, накрыв своим телом, и провел рукой вверх по бедру. Я, застонав, закрыла глаза. Он, издав непонятный звук, так сильно рванул пуговицы на застежке моего платья, что они посыпались на пол. Горячие сухие губы покрывали поцелуями мое тело, заставляли вздрагивать. Дрожащими от нетерпения пальцами я расстегнула его мундир, судорожно сняла рубашку. Кое-как стянув с меня платье, он отбросил его в сторону. Прижав мои руки своими, он оставил меня почти беспомощной. Задохнувшись от возбуждения, я прогнулась навстречу ему и вскрикнула, когда мы соединились. Кусая мою шею, мои плечи, мою грудь, П. двигался быстро, резко, словно дикий зверь, я же пронзительно кричала, не в силах сдержаться. Наслаждение слилось с болью и с каждым рывком все больше затапливало меня – скоро я уже ничего не видела перед собой и вся отдалась этому. Минута, другая – и я уже дрожала, билась, пыталась освободиться, настолько острым стало ощущение, и я уже не помнила себя. Еще сильнее, еще быстрее, еще один вскрик – и Платон в изнеможении упал на меня, я же, слабо застонав, закрыла глаза, обвила его шею и заснула. Проснувшись утром на ковре, среди размотанных клубков, раскиданной одежды, я со смущением оглядела комнату. Непонятно, как мы умудрились перевернуть столик, даже того не заметив, и стоявшая на нем ваза разбилась на мелкие кусочки. Платон крепко спал, но я не замедлила разбудить его. - Ксаночка… - Платон… Что мы с тобой вчера учинили? Он протер глаза и оглядел меня с неподдельным восхищением: - Ты изумительна, Ксана. Такого я никогда не переживал раньше. Думаю, это можно назвать внезапной вспышкой страсти. Я окончательно пришла в себя и возмутилась: - Как ты мог? А как я могла? Ты не должен был даже прикасаться ко мне после прогулки с этой Столыпиной! Он широко улыбнулся и обнял меня: - Да не было никакой прогулки! Мы, после нашего с Лугиным караула, все вместе обедали у Мишеля, а потом она любезно предложила довезти меня на своей карете… А ты что напридумывала? Моя ревнивица…- он мягко поцеловал меня сзади в плечо. - И ничего я не ревнивица!- с превеликим облегчением я придвинулась к нему ближе и весело поцеловала в нос. - Просто мне не понравилось, что ты где-то показался с дамой…- произнесла я капризным голосом. – А почему ты мне сразу не объяснил? Платоша притянул меня к себе на колени: - Все таки ты у меня еще такое дитя! Твое упрямство вывело меня из себя, вот я и решил смолчать, и,. кроме того, последствиями этого я вовсе не разочарован! Кстати, душа моя, кто научил тебя так залихватски браниться? Дамам так выражаться не пристало! Я покраснела до кончиков ушей: - Мой покойный муж, Дмитрий Петрович, был человеком пожилым и с причудами. Он считал, что все эти условности ни к чему, и небо не разверзнется, если я скажу «черт». Ты возмущен моей невоспитанностью? Он рассмеялся: - Наоборот, я восхищен! Другой такой, как ты, больше нет, пойми, Ксаночка! Все эти Лизаньки, Анечки, Вареньки – все они лишь пустые, бесцветные по сравнению с тобой! А ты… у тебя есть задор, есть характер – с тобою не соскучишься. Однако, столь бурное общение с тобой пробуждает аппетит! - Конечно-конечно! – засуетилась я, и через полчаса мы уже чинно завтракали, убрав с пола компрометирующие клубки. После его ухода я велела говорить, что никого не принимаю, и бросилась писать эти строки, время от времени краснея от некоторых воспоминаний.

Автор:	Аличе [ 24-12, 00:40 ]
Заголовок сообщения:
Часть девятая. Месяца апреля 1800 года 22-е число Вот уже неделю мне не дает покоя мысль о грядущих именинах Платоши. Он постоянно делает мне какие-то подарки, сюрпризы, потому и я решила подарить ему нечто необычное, возможно, этот подарок даже неприличен, но я хочу увидеть на его лице детское выражение радости и изумления, и ради такого удовольствия не побоюсь пойти против приличий. Позавчера приезжал Матвей Ильич и заверил, что все готово уже, и мой презент будет доставлен в Петербург к сроку. «Ах, видели бы вы ее, Оксан Андрейна, чудо как хороша! Диво как красива!» - вострогался он, причмокивая губами. Я же в нетерпении потирала руки, при этом, однако, волнуясь, не оскорбит ли П. мой дар. Право, нет – за те два месяца, что мы провели рядом, я всецело убедилась, что он простит мне любую оплошность и блажь, а потому можно позволить себе эту аферу. Однако следует подумать о вещах, несомненно, более важных – во что же я буду одета, поздравляя его? Нежно-изумрудное платье в широкую серебристую полосу, или, может, то пепельно-розовое, атласное, с большим бантом позади? Фиалковое бархатное – пожалуй, нет, оно меня старит, это несомненно. Сложность наряда состоит в том, что поверх будет накидка, и потому они с платьем должны сочетаться идеально, а накидок у меня всего шесть, потому выбор, конечно, сложен. Ах, это просто прелестно, прелестно! Привезли приглашение на свадьбу молодого Линицкого и Жюли Сосновской, которые объяснились зимой у меня на балу, после забавного конфуза с брошью, и – я так растрогана – внизу размашисто подписано почерком Софи – «нашей доброй фее.» Месяца апреля 1800 года 23-е число С утра я встала необыкновенно рано – нужно было привести себя в надлежащий вид, а времени на это уходит не так уж и мало. Кудри мои уложили и закололи гребнем из слоновой кости – он прелестно сочетался с розовым атласным платьем, которое я решила надеть. Меня лишь беспокоит, что погода еще холодна и ветрена, а к этому платью я надену ярко-алый плащ, который очень и очень легок. Но в такой день на подобные мелочи даже не стоит обращать внимания. Как и условились, Платоша ждал меня в три часа на окраине Петербурга, на опушке леса, по которой мы в первый раз прогуливались на лошадях. Он был немного помят – видно, друзья решили поздравить именинника заранее, и сделали это с присущим кавалергардам размахам – слухи о кутежах не утихнут, думаю, еще месяц. Я с детским смехом бросилась ему на шею, целуя в щеки и поздравляя на все лады. П. весело закружил меня и, опустив на землю, вгляделся в мое лицо: - Как всегда, настоящая красавица! И вся в алом, словно пламень! – он приподнял полу моего плаща, увидев ниспадающие волны розового атласа. - А внутри – нежное сердечко. Ну истинно – моя Оксана! – он крепко поцеловал меня. - Однако ты взволнована, душа моя! И отчего ты выбрала для свидания такое необычное место? Я, взяв его за руку, потянула по тропинке, ведущей на соседнюю поляну, и отмахивалась от вопросов, которыми забрасывал меня донельзя заинтригованный Платон. Наконец мы пришли. На полянке стоял Матвей Ильич и держал в поводу полуторагодовалую гнедую кобылу. Я обернулась к П. и потупилась: - А это мой подарок… - исподлобья я с опаской посмотрела на него, ожидая реакции. Выражение его лица менялось посекундно: непонимание – изумление – восхищение. Я поняла – все мои усилия по поиску самой замечательной лошади увенчались успехом, не зря Ильич объездил все конные заводы – Платоша был в восторге! Постоянно открывая и закрывая рот, не произнося не звука, он подошел к кобыле, осторожно, медленно прикоснулся к ее морде, поглядел ей в глаза и вдруг молниеносно обернулся ко мне: - Ксаночка… родная… это просто невероятно! Это лучшая кобыла на свете! Я… я даже передать не могу, насколько я тебе благодарен! – он крепко обнял меня и сжал мои плечи. - Ты просто волшебница! (ах, я право, смущена – второй раз за два дня меня называют феей – так можно и самой в это поверить!) Как тебе удалось выбрать такую изумительную лошадь? Я решила честно признаться: - Это не я, это мой управляющий, Матвей Ильич… Он знаток лошадиной породы. Матвей Ильич почтительно поклонился. Платон вновь повернулся к кобыле и любовно поглядел на нее: - Да какая же ты красавица! Какая стать, какая грива… А какие бабки! Настоящая Венера… Решено, – он махнул головой, - назову ее Венерой! Ксаночка, а посмотри-ка, какие у нее умные глаза! Она ведь все-все понимает! Ведь понимаешь, Венерочка? Чую, мы с тобой подружимся!.. Больше получаса он во всех подробностях он описывал ее достоинства, а потом, посмотрев на меня молящими глазами, попросил: - Ксаночка, ну можно, я хоть немного проедусь?.. Вы с Матвеем Ильичом меня подождете – я быстро!.. - Ну конечно, езжай! - рассмеялась я, и обрадованный Платон в момент вскочил на Венеру и понесся в сторону леса. Матвей Ильич повернулся ко мне: - А барин-то настоящий знаток… Я все жалел лошадку, думал – ну что с нею, сердешной станет, ведь какая красавица, а умница – с полуслова все понимает! А теперь вот успокоился – видно, барин о ней самым лучшим-с образом позаботится, - и старик глубоко вздохнул. Следующий час мы с Ильичом стояли на поляне, а Платоша время от времени подъезжал к нам, и, словно заигравшийся ребенок, спрашивал меня: - Ну можно, я еще кружочек? Еще десять минуток?... Я же со смехом кивала, радуясь, что смогла так угодить ему. Наконец он подъехал к нам со словами: -Ну что ж, пора и честь знать! Мы отправились домой довольно экстравагантной кавалькадой – я в карете, Платон верхом на Венере, а Матвей Ильич на Платошином Аресе. Решено было, что Арес пока постоит у меня на конюшне, а затем П. его заберет. У самых дверей моего дома Матвей Ильич, понимающе усмехнувшись, отправился внутрь, Платон же сел ко мне в карету: - Оксаночка, душа моя, ты просто изумительна! Никто, кроме тебя, и решиться не мог на такой смелый презент, а ты! Дай-ка я тебя поцелую… Через десять минут он продолжил: - Ты прости, Ксана, но сегодня я должен ехать к друзьям… Я даже не успею у тебя отобедать… Простишь меня? Сегодня я решительно ни в чем не могла отказать ему и с улыбкой кивнула. Тем более что чувствовала себе дурно – видно, сказалась долгая прогулка. Пообещав завтра же навестить меня, Платон выскочил из кареты и, оседлав Венеру, уехал. Я же отправилась в дом, пообедала и, записав эти строки, отправляюсь спать – слабость не оставляет меня, потому стоит хорошенько выспаться. Часть десятая. Месяца апреля 1800 года 26-е число Позавчера утром проснулась я необыкновенно поздно от холода – даже под пуховой периной я дрожала, словно заяц под кустом. Однако, прислушавшись к своим ощущениям, поняла – это не прохлада, а жар! Я простудилась! Какая неловкость! Решив крикнуть Парашу, я издала лишь неопределенный хрип – голоса не было совсем. Позвонив в колокольчик, я велела обеспокоенной Параше заваривать чай с вареньем, готовить компрессы и примочки, а главное – послать за доктором Робертсоном. Едва отдав распоряжения, я в бессилии опустилась на подушку – голова гудела, тело ослабло, и общее мое состояние было преотвратно Доктор Робертсон, осмотрев меня, покачал головой: - И где же вы умудрились так простудиться, душенька? Право, ведь в вашем нежном возрасте это может быть и опасно… Не бережете себя, совсем не бережете! Вот-с, выписал я вам таблеточки эти-с, по три раза в день после еды, и отварчик вот по этому-с рецепту будьте любезны пить… Я вполуха выслушала доктора, из последних сил поблагодарила его и после его ухода утомленно отвернулась к стене. Глаза слезились, в голове будто не было ни одной мысли, очень хотелось спать… Когда я проснулась, вначале даже не поняла, что же происходит. Приглядевшись, я чуть не ахнула – Платон, гневно нахмурив брови и уперев руки в боки, шепотом отчитывал перепуганную Парашу, словно щитом, закрывавшуюся от него подносом. Картина выдалась столь комичная, что я не удержалась и хихикнула, однако, из-за боли в горле вышел только надсадный хрип. П. быстро обернулся, и, так взглянув на Парашку, что та мгновенно убежала, с нежностью и тревогой поглядел на меня: - Разбудили мою Оксаночку, потревожили мою куколку… - Да что ты здесь делаешь, Платоша? – тихо проговорила я. - Вот еще вопрос! Я тебя навестить пришел, а тут такие новости! Ты, оказывается, простужена, да к тому же сильно, а лечат тебя не пойми чем! Нет уж, Платон Толстой не позволит поить свою красавицу всякой гадостью! Я знаю пару рецептов, ими у нас в поместье издавна всякая хвороба лечилась… Распорядился уже, скоро принесут… Бестолковая твоя Парашка – знай только слезы льет, а ответить внятно не может даже, есть ли шалфей и мята, и что доктор сказал… Говоря это, он осторожно присел ко мне на кровать и взял мою горячую сухую руку. Я слабо улыбнулась: - Спасибо, милый…. - Да что ты, Ксана. Тут ведь и моя вина есть - не уследил. Увлекся Венерою, а осинку свою на самом ветру стоять оставил! Позор, да и только! - Право, о чем ты! Тут я одна виновата… Ох… больно-то как… Он засуетился: - Нельзя тебе много говорить… Горлу вредно – это уж без сомнений! А уж вреда себе ты и так немало причинила! Давай-ка, лучше, друг мой, поспи… Или, хочешь, я тебе почитаю, коли спать не хочешь? Я кивнула. Платон пододвинул вплотную к моей постели большое мягкое кресло и взял со столика еще неразрезанный французский роман. - Луи Дюбуа, «Графиня де Монтильон и верный Антуан. Роман в письмах». Нда-с, по названию – сущая скукота. Однако, посмотрим, ведь ты же выписала его… Кхе-кхе… «Повесть свою, любезный мой читатель, я начну с рассуждения о пользе образования молодых девиц, кои от больших познаний…» Право, да этот мосье Дюбуа мнит себя большим мудрецом! «…начинают тосковать и впадают в состояние, совершенно воспитанным девушкам не подобающее, и именуемое унынием. Это и случилось с нашей героиней...» Какова, гляди-ка, Ксаночка! «…Нашей героиней графиней Жюстиной де Монтильон». Так… так… Нет, глядите-ка, она, видите ли, опыты повадилась проводить естественные и в науках спорить с мужчинами! Следующие полчаса он с усердием читал мне роман, каждую фразу снабжая подробными комментариями, пока наконец с проклятиями не отложил его: - Не могу я эту бессмыслицу читать! Да и тебе, смотрю, не так уж интересно. Лучше я расскажу тебе о своем друге, Васе Шаховском. Ты не знакома с Васей? - я покачала головой. - Право, ты много теряешь! Вот как-то мы с Васей… Под мягкий звук его голоса я незаметно заснула. Когда он разбудил меня, за окном было уже темно, а в комнате горели свечи. - Вот, душа моя, выпей это, тебе поможет, обещаю… Не морщись, не морщись, знаю, пахнет необычно, зато жар спадет мгновенно, обещаю! Я послушно выпила отвар, закашлялась и плотно закутавшись в одело, прошептала: - Уже вечер, Платоша, тебе пора домой… Спасибо тебе… Он возмущенно поглядел на меня: - Ну уж, нет! Я остаюсь здесь, и никто меня не сдвинет с этого места! – в подтверждение он притопнул. - Но я… я так плохо себя чувствую… пойми… - Да что ты, Ксана! Неужто ты думаешь, что я остаюсь ради… Я же понимаю – тебе совсем не до наших маленьких проказ! Просто я не могу оставить тебя, больную, не могу и все! – внезапно опустившись на колени перед моей кроватью, он сложил руки на мои и оперся на них подбородком.- Я же буду беспокоиться о тебе, девочка моя больная… Видела бы ты себя – лежишь под одеялом, слабая, беззащитная, будто и не видно тебя совсем! А простуда бывает такой опасной, от нее моя тетка Елизавета, царство ей небесное, умерла! А ты такая хрупкая… – он протер заблестевшие глаза и смущенно отвернулся. - Ну вот, видишь, как Платон Толстой из-за тебя волнуется… Я в изумлении глядела на него, не говоря ни слова – я даже и подозревать не могла в бравом кавалергарде, веселом кутиле и страстном любовнике таких нежных чувств. Что-то внутри меня наливалось теплом, и я почувствовала себя необыкновенно счастливой. - Ложись-ка ты спать, Оксана, а я тут, рядом, в кресле… Видишь? И одеялом уже запасся… - он поудобнее устроился в кресле. - А если что понадобится, ты сразу скажи! Хорошо? Я с улыбкой кивнула и закрыла глаза. Ночью я несколько раз просыпалась и глядела на спящего П.. Сжавшись в кресле в неудобной позе, он опустил голову на руки и мерно дышал, я же дивилась возрастающей во мне волне нежности и безрезультатно пыталась смирить ее в себе. На следующий день мне стало немного лучше, но Платон все же разрешил мне подняться, и не отходил от меня весь день, строго следя за тем, чтобы я принимала вовремя все отвары и таблетки, и выполняя малейшее мое желание. Как потом рассказала мне Параша, он поднял на ноги весь дом, заставив найти старый рецепт пирога, который пекла только старая кухарка Меланья, и о котором я имела неосторожность обмолвиться. Уже ночью я проснулась от тихого голоса Платона. Он гладил меня по волосам и шептал: - Красавица моя, да что же ты со мной делаешь? Ни разу такого не было с Платоном Толстым! Я же… Стараясь ничем не выдать своего пробуждения, я задержала дыхание и неловко кашлянула, отчего он сразу же замолчал и поспешно пересел обратно к себе в кресло, мне же оставалось лишь корить свою болезнь, ибо ничего я так не жаждала узнать, как того, что он хотел тогда сказать. С утра жар спал. С некоторым усилием, но я все же поднялась с постели и, несмотря на настойчивые протесты Платона, отправила его домой – ему нужно было как следует отдохнуть, мне же привести себя в порядок, поскольку за два дня безделья вид в зеркале внушал явные сомненья в моей красоте – осунувшаяся, бледная, со спутанными волосами, я была не в лучшем своем состоянии. Но прежде всего я села за свой дневник, ведение которого стало настоящей моей страстью. Часть одиннадцатая Месяца апреля 1800 года 30-е число Не знаю даже, что и думать о вчерашнем вечере! Вчера состоялся прием по случаю венчания Анатоля Линицкого и Софи Сосновской. После моей болезни это был мой первый выход в свет, к тому же такой важный – весь свет должен был засвидетельствовать свое почтение молодым; потому я особое внимание уделила тому, как буду выглядеть – в пику последней моде надевать на свадьбы платья розово-персиковых тонов я заказала у мосье Брантьена светлое платье цвета морской волны с чехлом из атласа и верхним покровом из муслина. К нему я надела ажурное колье из жемчуга и брильянтов и такие же серьги. Прибыв к Сосновским, я мысленно поздравила себя с правильным выбором – мой наряд выгодно выделялся на фоне абрикосовых и алых платьев других дам. Почти сразу же я увидела Платона, который прибыл вместе со своими друзьями Мишелем Лугиным и Алексеем Охотниковым; они все немедленно подошли, чтобы поприветствовать меня. Я кокетливо обмахивалась веером, мы непринужденно беседовали, когда всех пригласили в обеденную залу. Уж что-что, а готовить у Сосновских всегда умели! Были и запеченый карп со сметаной, и молочные поросята с яблоками, и какие-то невероятные закуски, и, конечно, особый пунш, секрет которого в семье передавали из года в год. Правда, сидевшая рядом со мной старая графиня Сосновская пожаловалась, что нынче пунш начали варить раньше, и он перестоялся, чрезмерно забродив, но она всегда напрашивается на комплименты. После ужина пришла пора танцев, и уж тут я наверстала все упущенное за время хворобы время! Как всегда, Платон танцевал просто божественно, и, должна заметить, его друзья были не намного хуже. Наконец я утомилась, и мы втроем, отойдя в сторону и попивая пунш, продолжили начатый до обеда разговор. Через некоторое время к нам подошли милейшие сестры Илатовские, Алина и Элен. К моему удивлению, Платоша и поручик Лугин несколько смутились, и, выразив свое почтение, оставили нас: - Пойдем Мишель, отдадим должное этому небесному напитку! С этими словами они удалились в обеденную залу. Я же, пожав плечами, повернулась к сестрам и со смехом начала обсуждать смехотворную прическу княгини Шазовой. Постепенно наш разговор перешел на других гостей бала. Мимо меня прошел князь Чарторыйский, и я немного забеспокоилась, однако, он лишь сдержанно кивнул мне, не отрывая влюбленного взгляда от ведомой им под руку Настеньки Марлинской. Я мысленно порадовалась, что о князе теперь можно не волноваться: «Какая же они красивая пара!» . В этот момент дверь обеденной залы распахнулась. На порог ввалился Платон, упорно тянущий за собой вяло упирающегося Мишеля Лугина: - Не-ет, Платоша… Там же дю-ю-ю… - Мишель сложил губы бантиком и упрямо помотал головой. - Лю-ю-ю… ик!... люди! Зала замолчала и замерла. Я от изумления залпом выпила бокал с пуншем. - Ну и что? Мы тоже люди… А если бы и не люди? Животные тоже не хуже! Нужно привести сюда Венерочку! Вене-ерочка, я иду! – неверным движением П. обернулся к обеденной зале. - Ну уж, нет! Лучше к людям! – и Мишель размашисто втолкнул Платона в бальную, при это еле удержавшись на ногах. Платон, раскинув руки, пролетел через четверть зала и упал головой прямо в обширное декольте почтенной графини Осетровой. Графиня, как и подобает благовоспитанной даме, немедленно упала в обморок, задев стол, а так как ширины она была немалой, стол, не выдержав, подломился и рухнул. Зал дружно вздохнул. Я заметила невдалеке Алексея Охотникова и, обходя сзади стоящих людей, тихо подошла к нему. - Воистину, женщины – двигатель мироздания, - задумчиво промолвил Платон, глядя на созданную им композицию и мерно покачиваясь. - Ну вот, Платон, что ты наделал! – Мишель закатил глаза. - После этого русский офицер должен застрелиться, удалиться и извиниться… -он наморщил лоб и выпятил губы. - Или сначала удаляться, а потом стреляться? Этикет так сложен… В любом случае, удалиться следует, – придя к этому глубокомысленному выводу, он меланхолично развернулся, почти не качаясь, пошел прямо на шпалеру, уперся в нее и, не теряя достоинства, сполз по стенке, где и затих. - Тупик, Мишель, везде тупик! – с надрывом изрек Платон, воздев вверх руку. Он шагнул к другу, споткнулся об его ногу и, удивленно икнув, упал рядом с ним, трагично сложив руки. Я адским шепотом обратилась к Охотникову: - Боже, какой позор! Это все пунш! Нужно быстро увозить их отсюда, и так скандал будет на весь Петербург! И громко обратилась к молодой жене: - Не правда ли, погода сегодня просто волшебная, Софи? Зала мгновенно потонула в общем гуле, все делали вид, будто ничего не произошло, при этом обсуждая путешествие на все лады. Алексей и еще один кавалергард подхватили под руки своих лыка не вяжущих друзей и поволокли к выходу. Я, торопливо извинившись перед хозяйкой и пряча глаза, спустилась на крыльцо, где уже стояла поданная карета. - Мишеля я увезу в казармы. Проспится, и все будет в порядке. А вот с Платоном посложнее, - Охотников показал на П., который, стоя чуть в отдалении, увлеченно читал стихи статуе льва. Я утомленно вздохнула: - Хорошо, я увезу его к себе. Спасибо вам, поручик. Мы затолкали слабо возражающего Платона в мою карету и поехали домой. По дороге мой гнев на него прошел, и внезапно стало легко и весело. Платон положил голову мне на колени и заметил, гладя мою щеку: - А ты похожа на русалку, Ксана… Я гордо улыбнулась и откинула волосы со лба. Мы въехали в ворота моего дома. - А русалки не умеют ходить. Я тебя понесу на руках, - уверенно заключил Платон и, ногой отворив дверцы кареты, легко подхватил меня. Мы вошли в дом, я со смехом вырывалась у него из рук, и он поставил меня на пол, однако очень зря – земля под моими ногами пошатнулась, и я прислонилась к стенке, чтобы не упасть: - А я еще не хочу спать, Платоша! Не хочу, не хочу, не хочу! Я захохотала, а Платон, обняв меня, заверил: - А мы и не будем! Параша! Вина нам! Через минуту изумленная Параша внесла нам бутылку и бокалы. П. разлил вино и подал мне бокал со словами: - Шампанское для моей принцессы! Я кокетливо прижалась к нему: - Ах, право, Платоша, ты уже реши, русалка я или принцесса!.. Он крепко схватил меня и приподнял: - А ты и то и другое! Кстати, вспомнилась мне одна забава, с этим связанная, - он плотоядно улыбнулся, - называется «Водевиль для двоих»! – он игриво укусил меня за ушко. - Ну что, сыграем? Соглашайся, Оксана! - он с жаром прильнул губами к моей шее. Я весело кивнула, мне уже море было по колено, комната расцвела яркими красками. - Тогда выпьем за «Водевиль»! Мы выпили, и дальше я уже ничего не помнила, только наутро Параша рассказала мне, что мы требовали в спальню сначала платье горничной, потом костюм пастушка из моего театра, а почти на рассвете – плетку и белые шелковые шарфы, чем вызвали изрядный переполох. Проснулась я в кресле, одетая в нижнюю сорочку и почему-то в кринолин моей матери, лежавший у меня в гардеробе с незапамятных времен. Приподняла голову – и тут же со стоном опустила ее обратно. Такое чувство, что внутри взрываются пороховые бочки, право слово. Еле-еле повернувшись, я посмотрела на Платона и округлила глаза – он лежал на полу со связанными шарфом руками. Слабым голосом я позвала его, и ответом мне стал полный страдания рык: - Моя голова-а-а… Завтракали мы, замотав головы мокрыми полотенцами и тихо переговариваясь. только иногда Платон смеялся, пока я рассказывала ему о их с Мишелем вчерашних философских рассуждениях. После он, собрав всю свою волю, отправился в казармы, чтобы проведать Мишеля, я же в изнеможении легла на диван, думая, какой отклик это вызовет в обществе. Настоящая сенсация, тут уж других слов нет! Часть двенадцатая Месяца июля 1800 года 29-е число Уже неделю Платон не появлялся в моем доме. Я отправляла письма, курьеров, но вестей о нем не появлялось, только от случайно встреченного мной Мишеля Лугина я узнала, после долгих расспросов, что Платон уже который день застрял в веселом доме и пьет, не трезвея. Я даже не знала, что и думать, это так неожиданно, вроде бы ничего у него не случилось. И вот вчера вечером он, наконец, приехал. Помятый, уставший и очень грустный. Я даже не осмелилась устраивать ему никаких скандалов, только бросилась навстречу. Он легко обнял меня и прижался лицом к моим волосам. Мне почудилось, будто он специально вдыхает их аромат. Он поглядел мне в глаза и мягко, нежно поцеловал, меня охватило какое-то непонятное чувство чего-то неотвратимого. Я провела пальцем по его носу, по щекам, по пухлой, будто бы обиженно выпяченной нижней губе. Он, подняв меня на руки и прижав лицом к своему плечу, тихо перенес меня на кровать. Я легла на кровать, не двигаясь. П. задул свечу, и в комнате остались только мы и, казалось, ощутимые сгустки тьмы. Он сам молча снял с себя мундир, рубашку, кальсоны и склонился надо мной. По одной он расстегнул застежки моего платья и, приподняв меня, стянул и его. Он медленно провел ладонью вниз по моей ноге, по одному снял мои туфельки и чулочки. Я вздохнула. Его губы мягко прикоснулись к моей щиколотке и начали медленно подниматься. Голень, колени, бедра, живот, шея… наши руки встретились и сплелись. Платон долго, глубоко целовал меня, казалось, не желая отрываться. Я обхватила его плечи, и сжала с такой силой, с какой только могла. Он глубоко выдохнул и прижал меня к своей груди, словно маленького ребенка. Я почувствовала, как гулко и беспокойно бьется его сердце, и задохнулась от какой-то первичной, глубоко спрятанной нежности. Аккуратно, будто стеклянную, он уложил меня на подушку и лег сверху, гладя мои спутавшиеся локоны и двигаясь медленно и гладко. Наслаждение, мягкое и тягучее, охватило меня с ног до головы. Из-за него, да еще из-за какой-то отрешенности у меня на глазах выступили слезы. Грусть придавала остроты ощущениям, и, обхватив пальцами его спину, я изогнулась навстречу. Скоро он, застонав, остановился, и, усталый, лег рядом. - Мне было так хорошо… - прошептала я, накручивая на пальцы колечки волос на его висках. - Мне тоже. Платон резко поднялся и сел на краю кровати. - Я такое чудовище, Оксана! Он зажег свечу, и неверный огонек осветил угол, вынув из темноты его искаженное лицо. - Я ведь не за этим пришел. Я села сзади и положила руку на его плечо. - В чем дело, Платоша? Что случилось? Он быстро взглянул на меня: - Мы больше не будем видеться, Ксана. Я вздрогнула и отодвинулась. - Все зашло слишком далеко… Я широко открыла глаза. - Я увлекся тобой, думая, что все будет ненадолго, ну, ты понимаешь. Я молчала. - Обычный роман, а получилось… Я отодвинулась в самый угол, поджав под себя ноги и обхватив руками колени. - А получилось все совсем не так! Женщины должны быть либо веселыми, либо страстными, либо нежными, но не все сразу! Не так! Он встал и оглядел меня страдальческим, больным взглядом: - Я увлекся тобой, как и многими женщинами до тебя, искренне, но несерьезно, а потом… не знаю, когда, но я начал влюбляться в тебя, а этого нельзя допустить! Платон Толстой не может позволить себе такой роскоши! Я, будто сомнамбула, качала головой. - Ну же, Оксана, почему ты молчишь? Закричи на меня, ударь!- он повысил голос и, ероша волосы, заходил по комнате: - Я уеду из Петербурга на время, чтобы мы не виделись. Дядюшка давно приглашал меня погостить у него в Невревке. Вот и предлог. Никто ничего дурного не подумает, твоя репутация не пострадает… Я пусто прошептала: - Уходи… - Оксана… - он подошел ко мне, но тут же поспешно сделал шаг назад. - Черт! – он зло, со всей силы ударил кулаком по подушке. - Пойми, все вышло не так, как я ожидал! Я тоже расстроен! - Уходи. - Все забывается, вот увидишь, и мы забудем!- он резко, не глядя, надевал мундир. - Пройдет время, и все забудется! - Уходи. - Прости меня, если можешь. Он открыл дверь, на минуту остановился на пороге, молча поглядел на меня и быстро вышел. Я, не двигаясь, сидела в углу. В голове не было не одной мысли. Словно изнутри вынули стержень, и наступила гулкая пустота. Я знала, что позже навалится боль, что я буду плакать и кричать, но пока оцепенение охватило меня, и я не чувствовала ничего. Совсем ничего. До самого рассвета я просидела в углу, обхватив колени, мерно покачиваясь и глядя, как догорает зажженная им свеча. Потом она догорела, и я погрузилась в непроглядную темноту.

Автор:	Аличе [ 24-12, 00:43 ]
Заголовок сообщения:
Часть тринадцатая. Иногда они возвращаются... Года 1811 месяца марта 14-е число. Сегодня я перелистала свой дневник, свою летопись. Как же давно была ТА история! Как же я была молода! И как же мне было больно тогда… Помню, наутро после ухода Платона я вышла совершенно больною. Неделю я лежала будто в лихорадке, то глядя безразлично в стену, то начиная плакать навзрыд, то кидая в стену все лежащие рядом предметы. На восьмой день я поднялась с твердым желанием уйти в монастырь. Это было единственное, что могло дать мне успокоение в той ситуации – больше ни одного мужчины в своей жизни видеть я не хотела, да и свет мне опротивел совершенно. Весь Петербург, говорят, муссировал эту новость, но меня это не волновало. Я решила принять постриг, и начала готовиться к этому усердно – пост, ежедневные исповеди… Не принимала ни Аглаю, ни Сосновских – никого. За два дня до моего посвящения из Махалинского приехала Сашенька - Александр спешно уехал и неизвестно, когда должен был вернуться. Она приехала без предварительного письма, совершенно разбитая, и сразу же с рыданиями упала мне на грудь. Я как сейчас помню эту сцену: Сашенька, не снимая накидки, бросив на пол шляпку, тихо плачет у меня на плече, Параша замерла в дверях, и я, ошеломленная, с вязаньем в руках, смотрю на портрет Дмитриева деда. В тот момент пелена будто спала с моих глаз, и вынутый стержень как будто стал на место. Какой монастырь, о чем вы? Я, Оксана Маковская – и постриг?! Ну уж нет, увольте! Да чтобы я оставила таких дорогих мне людей, которые так во мне нуждаются, всю свою жизнь – да еще и ради мужчины? Вон каково бедной Саше, я же вела себя просто смешно со своим горем. Она потом говорила, что мой взгляд в тот момент как будто остекленел, а потом стал каким-то жестким. Я заперла эту боль вглубь себя и запечатала на замок. Как я тогда решила, навсегда. Находиться в тот момент в Петербурге я все же не могла, и мы с Сашенькой уехали путешествовать – сначала навещали всех возможных родственников, затем уехали в Европу. Только изредка мы появлялись в Петербурге, этот город гнетуще действовал на нас обеих. Вернулись мы только в 1802 году летом, в посветлевшую и свежую столицу. Сашенька жила в моем доме до 1805 года – все это время Александр писал ей дивные письма и стремительно продвигался по службе, не будучи способен приехать даже в короткий отпуск. Саша плакала, потом смирилась и просто ждала его, пока наконец не решилась на отчаянный поступок – переодевшись мужчиною, она уехала прямо в действующую армию, чуть ли не на поле боя отыскала своего Алекса и через два месяца спешно вышла за него замуж. Через полгода после свадьбы у них родился первенец, Ромочка, она уломала Алекса оставить службу, и они уехали в его имение под Тверью. Читая ее письма из армии, я места себе не находила от страха за нее, но потом, когда все счастливо устроилось, искренне порадовалась за нее. Я же продолжила жить в Петербурге, и после своей истории с монастырем и длительным отъездом приобрела репутацию дамы эксцентричной, но очаровательной, и потому сделалась желанной гостьей во всех салонах. Я вновь начала выезжать в свет, постепенно придя к своему старому образу жизни. Многие мужчины познали мои ласки, но ни одному из них я не открыла сердца, сама при этом разбив не одно. Я, словно каменная, бросала их при малейшем признаке привязанности с их стороны – к чему приводят эти чувства, я знала лучше всех. В каком-то кружке меня даже назвали «хрустальной феей». Аглая к моему возвращению в Петербург уехала на воды и больше уже никогда с них не вернулась. Настенька Марлинская уехала к своему мужу. И мы с ней обменивались лишь нежными письмами. Однако. После одного забавного казуса мы сошлись с графиней Столыпиной – она оказалась прелестной дамой, весьма острой на язычок. А в 1805, кажется, году я познакомилась с очаровательной Юлией, актрисой и, как я узнала от нее много позже, пассией самого Императора. О Платоне все эти годы я слышала чрезвычайно мало – Светлана, родственница князя Монго-Столыпина, рассказала мне запутанную историю, в которой оказались замешаны Мишель Лугин, дочка Аглаи Варя, начальник императорского сыска Петр Черкасов(тогда еще просто кавалергард), его жена Ольга Николаевна и еще много персонажей. Правда, знала Светлана немного, несколько больше смогла рассказать Юлия. Кроме того, до меня доходили слухи, ходившие в свете. Возвратившись из Персии, Платон отправился в путешествие с сенсационно воскресшим первым мужем Аглаи, затем женился на польской княжне Сусанне, которая вскоре умерла родами. После этого он вроде бы посвятил всего себя службе, отправившись, по-моему, в Польшу. Посему, с печально запомнившегося момента расставания мы ни разу не виделись, и я была несказанно этому рада, ибо с превеликими усилиями забыла его, и, как правило, старалась не вспоминать. Вчера вечером я приехала в салон к Юлии, которая принимала. Тепло, но спешно поздоровавшись со мной, она отошла к гостям, которых в этот день было необыкновенно много. Я же отправилась в соседнюю гостиную и некоторое время проговорила с Софи Линицкой, которая после четвертых родов располнела, право, просто непозволительно! Совершенно утомившись от разговоров о детских болезнях, я оставила ее, надеюсь, что Юлия немного освободилась и сможет уделить мне несколько минут. Однако, стоя в дверях, я заметила, что она разговаривает с каким-то военным: -Сразу же, как прибыл в Петербург, приехал засвидетельствовать свое почтение… -Надолго ли Вы? -Да, пожалуй, на полгодика задержусь… дел поднакопилось, да и проведать друзей нужно… Земля покачнулась под ногами, а перед глазами поплыло. Чтобы не упасть, я судорожно схватилась за ручку двери – этот голос и этот профиль я, наверно, узнаю и на смертном одре! А я-то думала, что уже совершенно забыла о нем… Однако мне уже не двадцать лет – собравшись и поправив платье, неспешно обмахиваясь веером, я подошла к Юлии и ее собеседнику: -Юлия, мон шер, позвольте вас прервать… Платон Платоныч, право, сколько лет, сколько зим! Взглянув в его лицо, я с удовлетворением убедилась, что Платон тоже потрясен моим появлением. А он почти не изменился, только на лбу пролегла упрямая складка, а глаза стали серьезнее. -Кса…Оксана Андреевна, не могу передать, как я рад вас видеть! Позвольте вашу ручку… Я. Позволив ему, как в старые времена, поцеловать мое запястье и перехватив быстрый пронзительный взгляд Юлии, извинилась и оставила их. Платон подошел почти сразу же: -Оксана… Я поглядела на него через плечо: -Ну, здравствуй… -А ты все такая же красивая, Ксана. -Не сомневаюсь. -Как твои дела, как ты прожила все эти годы? – он торопливо говорил, разглядывая меня. -Великолепно, как и всегда. -Ах, что ходить вокруг да около…Ты все еще сердишься на меня? -О чем ты? Ах, о той интрижке? Что ты, я и думать о ней забыла! – я натянуто рассмеялась, однако Платон знал меня лучше многих. -Это была не просто интрижка. И мы оба это знаем. Конечно, ты сердишься, и думать нечего. Я фыркнула и отвернулась. -Прости меня, Ксана. Я знаю, что мы не виделись десять лет, а сейчас разговариваем не более пяти минут, но я должен извиниться. Я был глупцом. Я только потом это понял, через годы. Я быстро повернулась к нему и резко проговорила: -Чего ты ожидаешь, Платон? Что сейчас повинишься, я тебя великодушно прощу, а потом мы будем почтительно раскланиваться на балах? Ты что, совсем меня не знаешь? Он виновато взглянул на меня: -Нет, я не ждал этого… Просто я увидел тебя, и вспомнил то, что десять лет старался не вспоминать …Мне так неловко, Ксана. -Неловко?! – я подняла брови, - Неловко, Платон, бывает, когда даме в танце отдавишь ногу, а не когда бросаешь влюбленную женщину в разгаре романа по надуманной причине! Я со стуком сложила веер, и, шурша платьем, быстро отошла. Я была зла и на него, и на себя – не так я представляла себя эту встречу, и сама, сама дала волю чувствам! Какой конфуз! Как неприятно! Извинившись перед Юлией, я сразу же уехала. Приехав домой, с плачем бросилась на кровать – как все глупо вышло, а самое ужасное – я ведь в глубине души была очень рада его видеть! Часть четырнадцатая. Вечером того же числа Да что же такое творится-то? Сегодня я ездила к Митусовым, нынче там образовался модный кружок, и следовало появиться хотя бы и ради престижа. Платье я выбрала светло-оливковое, нежного бархата, с широким атласным поясом и такой же лентой в волосах. Подчеркивающее медовый оттенок моих кудрей. Я приехала около девяти часов – в самый разгар вечера, и тут же была замечена старый графом Мосельским - досадная неудача, так как граф славился своими неуместными фразами и надсадным кашлем: -А, Оксана Андреевна, голубушка, здравствуйте-с! А что это у вас за пятна на платье? (Право, да как он смеет, это же моднейший узор!) Кхе-кхе, пойдемте-ка посидим, голубушка… Только я начала лихорадочно придумывать предлоги для бегства, как сзади раздался вкрадчивый голос: -Граф, мое почтение, могу ли я попросить вас уступить мне вашу прекрасную даму для приватного разговора? Платон, с бокалом шампанского в руке, протянул мне свою руку. Я пренебрежительно оглядела его с ног до головы: -Простите, Платон Платоныч, но мы с графом увлечены разговором, так что извольте пропустить нас! И, упершись на сухую руку судорожно кашляющего графа, я с высоко поднятой головой прошла мимо Платона. Мы чинно подошли к дивану и присели. Однако, не успел граф начать излагать мне свои мысли (я приготовилась заинтересованно кивать), как его тут же отозвал какой-то полковник. На освободившееся место немедленно сел Платон. Я хмыкнула и отвернулась. -Нам надо поговорить, Оксана. -Право, нам не о чем говорить! -Очень даже есть о чем! – Платон положил руку на мою ладонь, я немедленно выхватила ее: -Вы позволяете себе лишнее, ПЛАТОША! – тихо и ядовито произнесла я. -Ну, Ксана, ну о чем ты говоришь… Ну перестань сердиться, ну пожалуйста…Я виноват перед тобой, я знаю, но ведь каждый имеет право на ошибку, и Платон Толстой тоже! Я резко глянула на него: -Прекрасно. Я тоже имею право на ошибку. И я использовала его в полной мере, когда познакомилась с тобой! Он глянул на меня со смесью возмущения и восхищения: -А ты нисколько не изменилась – все тот же гадкий характер! -Выбирай выражения! - я сверкнула глазами и поднялась с дивана, однако он схватил меня за запястье: -Постой, Оксана, мы же не договорили! Я усмехнулась, преспокойно вылила бокал шампанского ему на кальсоны и невинно прощебетала: -Право, Платон Платоныч, мне так НЕЛОВКО! Ах, я, пожалуй, удалюсь… И не надо меня провожать! И, скрыв за веером улыбку, быстро зашагала к выходу. Приехав домой, я уселась за свой дневник, попутно пытаясь понять свои чувства – удовлетворение от моей маленькой мести, чувство превосходства, но в то же время непреодолимое волнение, которое я чувствовала при каждом его приближении, и деться от этого никуда было нельзя. Года 1811 месяца марта 18-е число. Сенсация, сенсация и еще раз сенсация! Все дни Платон постоянно преследовал меня на вечерах и балах, заставляя поспешно уйти, дабы не устроить скандал (и, по секрету – дабы не проявить слабости и не дать воли чувствам) и, право, начиная мешать моей светской жизни. Вот и вчера, на балу у Столыпиных, он подошел ко мне. Мы со Светланой и ее братом Анатолем стояли в углу залы и мило беседовали. Я была в белоснежном атласном платье в греческом стиле и с бирюзовой муслиновой шалью на плечах, оттеняющей мои глаза. Светлана же одела серо-синее платье из плотного бархата, такого же материала был и сюртук Анатоля – вместе они составляли чудесный ансамбль. Платон тепло, как старого друга, обнял Анатоля, поцеловал руку Светлане и мне и начал какой-то пустой разговор; многое знавшие Столыпины понимающе улыбнулись и быстро оставили нас. Ох, это я припомню Свете потом! Платон поглядел на меня с одобрительной улыбкой: -Как всегда, прекрасна, Оксана! -Перестань подходить ко мне, Платон. Я же сказала – у нас нет тем для разговора. -Есть, и ты прекрасно об этом знаешь! – он упрямо посмотрел на меня, - ты должна меня простить! Платон Толстой извиняется – да где такое видано! А ты все злишься! -Ах, вы только посмотрите на него! Спустя столько лет он вдруг решил извиниться, а я должна благодарно улыбнуться и раскрыть ему объятия! – я передернула плечиками. -Именно! – он пристально посмотрел в мои глаза, и внутри предательски потеплело, - ты должна простить меня, - он наклонился совсем близко к моему уху, - и дать мне еще один шанс… Я отпрянула: -Что?! -Ты же чувствуешь, Оксана, и не говори, что нет, нас все также тянет друг к другу! – Он торопливо заговорил: -Я был полным глупцом, оставив тебя тогда… А потом горько пожалел об этом, и не один раз…Если хочешь знать, я тоже много чего пережил за все эти годы, и многое понял… А когда увидел тебя вновь, меня словно молнией пронзило! -Да как…да как ты смеешь такое мне говорить?! – яростно прищурив глаза, проговорила я и со всей силы хлопнула его по груди сложенным веером, - пропусти! Я ухожу отсюда! Чуть не запутавшись в складках платья, я уже привычно покинула бал в самом начале и, дрожа, словно в лихорадке, села в карете. Дома я велела никого не впускать и заперлась в будуаре, начав кругами ходить по комнате. Сцена, которую я мысленно воображала все эти годы, наконец стала явью – Платон Платоныч Толстой у моих ног, а я не чувствую мстительной радости, не хочу отказать ему как можно жестче, наоборот – я чувствую, что он прав, это притяжение ощущается в воздухе! - Нет, нельзя давать слабины, где моя гордость? - Да при чем тут гордость, Ксана, ты же его любишь все эти годы, все равно любишь! - Нет, не люблю, он же сделал мне так больно! – Ну и что, он и сам страдал! - Нет, я не могу, я слишком обижена на него… Вежливое покашливание за спиной испугало мен до полусмерти. Я обернулась – Платон, скрестив руки и довольно улыбаясь, стоял у окна. Я сдвинула брови: -Я же приказала никого не впускать! -А меня никто и не впускал… Я еще не забыл пути сюда не только через дверь! Я поглядела на него исподлобья: -Если ты сейчас же не уйдешь, я закричу! – я сжала кулаки. -Не закричишь. – Он спокойно подошел ближе. -Не подходи ко мне! Да кем ты себя возомнил?! – я, повысив голос, уступила за столик. -Тем, кто нужен тебе. И тем, кому нужна ты. – Он остановился посреди комнаты. -Нужен мне?! Да как ты можешь знать, кто мне нужен? – я усмехнулась, - Поверь. Здесь в тебе не нуждаются… -Фи, Ксана, дорогая, ты никогда не умела скрывать свои чувства, и это мне в тебе очень нравилось. Вот и сейчас, когда ты думаешь, что демонстрируешь холодное безразличие, в глазах у тебя бушует пламя! – Он улыбнулся каким-то воспоминаниям. Я осеклась – неужели я так явно выдала себя? Первое правило войны: лучшая защита – это наступление. -Пламя, говоришь? А что же должно там бушевать? Ты поступил со мной так гадко, как никто не мог! – я сделала шаг вперед, - Ты даже не представляешь, что со мною было! Я неделю лежала в постели! Я ничего не ела! Я хотела уйти в монастырь! Я! В монастырь!!! Да мне жить не хотелось! – П. молча смотрел на меня, я же уже почти кричала, - а теперь ты приходишь, и просишь меня простить тебя? Черт, да тебя убить мало! – Я подошла совсем близко, зло посмотрела на него снизу вверх и ударила ладонями ему в грудь. И тут Платон упал передо мной на колени. -Прости меня, Ксана, ну пожалуйста, прости, - он начал целовать мои руки, - Платон Толстой знает, ему нет прощенья, он доставил тебе столько горя, - я ошеломленно глядела на него, - бедная моя, как же тебе было плохо… А я – гордец, как я мог оставить такую девушку как ты… А теперь еще и питать какие-то надежды! Ксана, я недостоин даже твоего взгляда… Я должен уйти, я понимаю, я уйду, только прости меня… Скажи, что простила… Он замолчал и замер, обняв руками мои колени и прижавшись к ним лицом. Я молчала. Минута, другая… -Платон, - мой голос дрогнул, - я прощаю тебя… - я вздохнула и вдруг расплакалась – громко, навзрыд. П. быстро поднялся и крепко обнял меня, поглаживая волосы: -Прости, прости, я сейчас же уйду, я не понимал, что тебе ТАК больно, только не плачь, душа моя, не плачь, - он усадил меня на кушетку, - я больше никогда не покажусь тебе на глаза! Я подняла к нему заплаканное лицо и улыбнулась сквозь слезы: -Никогда ты не понимал меня, глупый! – и, притянув его к себе, поцеловала. Спустя миллион поцелуев и полчаса мы наконец оторвались друг от друга: -Моя Ксана… - он оглядел меня с изумленно-счастливым выражением лица, - неужели ты дашь мне возможность загладить свою вину? -Эх, пожалею потом о своих словах… Дам. Но если ты и в этот раз… - он запечатал мой рот ладонью: -Даже не говори о таком… - Он шутливо погрозил мне пальцем, -и думать забудь. В этот раз все будет по-другому. Поэтому сейчас я должен уйти, как бы не хотелось остаться… Я неподдельно удивилась. -Поговорим обо всем завтра. Сегодня слишком много волнений, к тому же я боюсь не удержаться, когда ты сидишь так близко. А завтра приглашаю Вас, Оксана Андреевна, на прогулку по Петербургу, как когда-то… Он ласково обнял меня, и после недолгого, но приятного прощания он вылез в окно, а я, придя в себя, принялась писать эти строки. Часть пятнадцатая. Всем сестрам по серьгам Года 1811 марта 19-е число Проснувшись, я почувствовала себя гораздо спокойнее, чем легла накануне, и попеняла себе за то, что все таки повела себя гораздо теплее, чем хотела. Ну уж нет, на этот раз Платон Толстой не достигнет своей цели так легко! Я с наслаждением потянулась и подставила лицо и плечи мягким лучам утреннего солнца. Приказав подавать завтрак, я села писать письмо Светлане – рассказала, чем окончился вчерашний вечер, и извинилась за столь быстрый уход. Затем, негромко напевая какую-то песенку, я отправилась осматривать свой гардероб – сегодняшняя прогулка требовала тщательного выбора платья. В конце концов я остановилась на платье цвета спелой малины, с глубоким вырезом, задрапированным прозрачным муслином так, что воротник заканчивался почти у подбородка. Наверх полагался молочного оттенка креповый плащ, с большими разрезами по бокам, предоставляющими платью периодически кокетливо мелькать, а на голову – маленькая шляпка с короткой, до середины носа, вуалью, стоившая у мадам Легузье невероятных денег. Платон был как всегда пунктуален, однако я спустилась лишь через десять минут после его прихода. Он с хорошо знакомой улыбкой хозяина жизни протянул руки, чтобы обнять меня, однако я ловко отстранилась, заметив: -Вчера я была немного не в себе, и, смею надеяться, вы, как галантный кавалер, не станете напоминать даме о ее минутной слабости. Платон мгновенно опустил руки, усмехнулся и кивнул: -Понимаю. Гм, а на «ты» мы можем обращаться друг к другу? -Конечно, можем! Я же не отказываю тебе в своей дружбе! – я лукаво поглядела на него. -Право, Оксана, да у меня дежа вю? Когда-то в этой самой комнате ты говорила мне то же самое, и я уже тогда дал тебе свой ответ – мне нужна от тебя лишь дружба, я, черт возьми, жажду большего! Я, притворившись возмущенной, поджала губы и задрала носик: -Простите, граф, но либо дружба, либо можете удалиться. Я не уверена, что готова дать вам еще один шанс, мне нужно время. -Хорошо, - он вздохнул, - сам виноват! Но прогуляться мы все же можем, не так ли? Я, довольная своей победой, улыбнулась: -Естественно, можем, и говорить не о чем, – и подала ему руку, однако опираясь на нее, неловко споткнулась и упала прямо к нему в объятия, тут же с извинениями выпорхнув из них. Прогулка удалась на славу! Давно я так не веселилась! В городе стало очень мокро, а потому я совершенно без подозрений могла позволить себе постоянно оскальзываться, предоставляя П. ловить меня, и ненароком касаться его в самых различных местах. Под конец он уже натужно сопел, я же с трудом сдерживалась, чтоб не рассмеяться. Я капризно потребовала, чтобы он купил мне во-о-он тот леденец, и, пока он отошел, обольстительно улыбнулась молоденькому корнету, шедшему навстречу. Корнет, конечно, замер, а подошедший Платон выкатил глаза: -Пшел вон отсюда, паскуда! – прошипел он, и оторопевший корнет скорым шагом прошел мимо. Я же с сердитым видом обернулась: -Да что вы себе позволяете, Платон Платоныч? По какому праву вы оскорбляете этого милого юношу? Он ведь всего-навсего посмотрел на меня! П. насупился, но не растерялся: -А по тому праву, что смотрел он на тебя, Ксана, неприлично! Я развеселилась: -Хочешь сказать, что ты смотришь на меня прилично? Да лев на антилопу смотрит и то невиннее! В глазах его мелькнул проблеск восхищения, он покачал головой и довольно взял меня под руку: -А ты стала еще более дерзкой! Не пристало такое даме, но я, кажется, уже когда-то говорил тебе, что это меня всегда восхищало. Так о чем же мы беседовали? Ах да, и подговорил я свой новый отряд бежать из тюрьмы… В тот день он поведал мне о своей жизни вплоть до того, как женился. Я же, кивая его рассказу, мысленно кипела от ревности к Варе, дочке Глаши, которую помнила лишь невзрачной пигалицей, и никак не могла взять в толк, как же она смогла пленить такое количество мужчин, да каких мужчин! После прогулки мы пришли ко мне, чтобы отобедать, и я, снимая шляпку, задела заколку, конечно же случайно, и мои длинные волосы пышной копной рассыпались по плечам, совершенно явственно заставив Платона закусить губу. За чаем же я велела подать крыжовенное варенье, и облизывала ложку столь упоительно, что мой визави покраснел, словно помидор, и закашлялся. Я невинно захлопала глазами: -Воды, Платоша? -Нет, не надо никакой воды! Оксана… -Да? - промурлыкала я. -Вы что, специально? – он наклонился в мою сторону, - вы нарочно мучаете Платона Толстого, вредное создание? -Даже не понимаю, о чем вы говорите! – Однако лукавый блеск моих глаз, думаю, выдал факт моего полного понимания. – О, право, уже так поздно, а у меня еще столько дел! Платон, конечно, понял мой намек и быстро откланялся. На прощание я позволила ему лишь целомудренно поцеловать мою руку, не разрешив даже прикоснуться к щеке. Года 1811 марта 20-е число Сегодня я ездила к Жюли. Сестра выглядит просто потрясающе, рождение маленькой Оксаночки почему-то очень омолодило ее. Жан-младший поступил на службу и съехал на квартиру, и Жюли очень тоскует по нему, однако признает, что его отъезд был вполне ожидаем, и такое течение событий вполне естественно. Я провела у них весь день, и даже успела увидеть новоиспеченного кавалергарда, который приехал к родителям на обед. Он, кажется, пытался отрастить усы, всячески подчеркивал свою самостоятельность, и даже говорил намеренно низким голосом. Что изрядно меня позабавило. Но когда он увидел братьев и сестру, немедленно растаял, снова став таким же ребенком, каким был еще недавно. По дороге домой я заехала к мосье Брантьену – я заказала несколько новых платьев – весна на дворе, нужно обновить гардероб. Там я задержалась на время, право, просто неприличное – и домой приехала совсем вечером. Верная Параша передала, что заезжали поручик (али кто он теперь, барыня?) Толстой, изволили расстроиться, что меня не было, да уехали, а потом доставили вот эти розы и записку. Парашка подала мне карточку, ворча, что давно не было этого негодника, ан нет, появился, а ведь как барыня от него страдала, неделю, голубушка, встать с постели не могла! Я шикнула на нее, понюхала розы и развернула записку: «Эти алые розы для моей дорогой подруги. Вы, по-видимому, избегаете меня – сегодня вас не было весь день, так что на этот раз прошу заранее – пожалуйста, не уезжайте из дому, я бы очень хотел нанести вам визит» Я захихикала – вот так-то, Платон Платоныч, теперь вы будете меня просить, умолять, бегать за мной! Настроение мое было преотличным до самой ночи. Года 1811 марта 21-е число С утра пришел ответ от Светланы, которая ехидно посочувствовала бедненькому Платоше, водимому мной, вертихвосткой, за нос, а также спрашивала, не приеду ли я сегодня вечером на ужин, на который ожидали старого друга ее брата, князя Василия Шаховского. Я послала Мишку с согласием приехать сегодня – вот и отлично, нечего Платону думать, что я уделю ему сегодня весь вечер! К вечеру я переоделась в потрясающей красоты лимонное атласное платье с кружевной белой отделкой и одела любимое кольцо с желтым топазом – на фоне этого платья он сверкал, будто солнце. Около шести часов, когда я уже начала понемногу сердиться, приехал Платон. -Богиня, просто богиня! – он деликатно приложился губами к моей руке, - если бы я знал, что ты сегодня выберешь лимонный, я бы преподнес тебе желтые розы, а не эти пурпурные, - он извлек из-за спины букет. Я захлопала в ладоши: - Право, прелестные цветы, никаких сомнений! Платон, друг мой, прости, но я уже опаздываю на ужин к Столыпиным… -Куда? – изумился П., - я ведь только приехал! -Ты сам виноват, - я надула губы, - не надо было так поздно приезжать! Я же не буду ждать тебя здесь весь вечер! Платон опешил. Через минуту он немного пришел в себя и бодро проговорил: -Ну ладно, тогда я приеду к тебе завтра, только, пожалуйста, не планируй ничего на вечер – я приеду только вечером, потому что днем поеду за город с Алексеем Лариным и его сестрой, прелестной Марией. Внутри себя мгновенно вскипев, я радостно прощебетала: -Конечно, езжай! Надеюсь, вы отлично проведете время! П. изумленно приподнял левую бровь: -Ты не против? -А разве должна? – я рассмеялась серебряным смехом и тут же ойкнула: - Право, я отчаянно опаздываю! До завтра, дорогой друг, простите меня за такую бестактность! Изрядно сконфуженный Платон немедленно удалился, я же скоро спустилась и, сев в карету, отправилась к Столыпиным, сжимая кулачки и мысленно ругая на все корки незнакомую мне Марию Ларину. В коридоре меня встретила взволнованная Света: -Ах, Ксаночка, ты должна осмотреть на этого Василия Шаховского! Право, и почему брат меня раньше с ним не познакомил? Шарман, безусловно, шарман! А какой он рассказчик! Как только мы вошли, я увидела высокого коренастого темноволосого офицера, находящегося в самом центре внимания. Он весело что-то рассказывал, и время от времени вместе с окружающими заливался густым басовитым смехом. Что-то в нем показалось мне знакомым, однако, как я не старалась, никак не могла вспомнить, где же я его видела. За обедом нас посадили рядом, и всю трапезу он развлекал меня своими несколько свободными, но увлекательными байками. С изумлением я узнала, что он был старым другом Платона – почти каждая история начиналась с фразы «А вот когда мой друг, Платон Толстой…» И тут я вспомнила, где же видела его! На свадьбе Софи и Анатоля Линицких, когда он и покойный Алексей Охотников оттаскивали пьяных Платона и Мишеля Лугина из залы! Я со смехом напомнила ему об этом, и к концу обеда мы уже были добрыми приятелями. Однако после этого я его почти не видела весь вечер – он взял под руку Светлану и бережно усадил на диван, примостившись рядом. Между ними явно появилось какое-то притяжение, и все оставшееся время они проговорили, не замечая остальных гостей. И даже когда я собралась уезжать, должна заметить, одной из последних, Светлана лишь торопливо попрощалась со мной, сразу же вернувшись к своему собеседнику. Спать я легла уверенной, что на моих глазах начался новый роман. Года 1811 марта 22-е число С утра я проснулась чрезвычайно поздно. За окном было серо, в стекла били крупные капли дождя. Я поморщилась и порадовалась, что сегодня не планировала никуда выезжать. Весь день я провела в хозяйственных заботах – пришло самое время делать весеннюю уборку, и я решила наконец перебрать вещи на чердаке, куда издавна сносили все то ненужное, что было жалко выбросить. К пяти часам я решила закончить на сегодня и велела слугам сворачивать работу. Чтобы отвлечься от пасмурной погоды за окном, а также чтобы заставить поволноваться немного моего вечернего гостя, я надела одно из самых редко извлекаемых наружу платьев - винно-красное бархатное с открытыми и декоративными бретельками, с узким ярко-алым атласным поясом, и сверху – узкий длинный шарфик из такого же, как на поясе атласа. Втерев в губы чудодейственный французский бальзам, делающий их мягкими, полными и яркими, будто бы после глотка хорошего вина, я выпустила из прически несколько мелких прядей, оставив их живописно обрамлять лицо. Платон приехал промокший, замерзший, отфыркиваясь, он прошел в комнату. При виде моего платья у него в глазах мелькнул огонек, и тут же погас. Я велела принести ему полотенце, усадила его в кресло, и с самым довольным видом уселась напротив: -Ну, как ваша сегодняшняя прогулка, Платоша? Он кисло кивнул на окно: -Сама же видишь, какие сегодня прогулки! Я ослепительно улыбнулась: -Мне очень, очень жаль! Однако ты замерз – тебе нужно согреться. Параша! Принеси нам бутылку вина! За окном бесновалась буря, немногочисленные свечи создавали уютный полумрак, великолепное сухое вино было как нельзя к месту, Платон как-то сразу согрелся, я же окончательно настроилась сегодня основательно помучить его. - А я вчера за ужином встретила твоего друга… - произнесла я мягким шепотом. -Какого? – Невнимательно спросил Платон, облизав губы и неотрывно глядя на меня. -Князя Шаховского. – Неловкое движение, и одна лямка упала с плеча – П. внимательно посмотрел на нее и так ухватился за ручки кресла, что костяшки его пальцев побелели. -Да? Интересно. - Судя по тону, он даже не совсем понял, о чем я говорю. -А я сказала ему, что мы с тобой хорошие друзья. – Я отпила немного вина, пальцем убрав капельку с нижней губы. Платон судорожно вдохнул. – А у тебя прядь выбилась – я поправлю, я же заботливая подруга. Медленно приподнявшись с кресла, я наклонилась к нему и, кончиками пальчиков дотронувшись до его лба, подвинула прядку. Внезапно он схватил меня за запястье и притянул к себе на колени: - Оксана, я больше не могу сдержаться, - и почти грубо поцеловал меня в губы, потом в шею – поцелуи горели на моей коже. Я закусила губу и прошептала, наклонившись к самому его уху: -Ну хорошо, только в этот раз все будет по-моему! Сняв шарфик, я мягко завела его руки за кресло и, быстро связав их, отступила от него. -Что это? Отпусти меня, Ксана! – он попробовал освободиться, но безуспешно – уж узел я завязать умела! Я хищно усмехнулась и покачала головой. Подойдя к П. очень близко, но так, что он никак не мог ко мне прикоснуться, я неторопливыми движениями расстегнула платье и передернула плечами, заставив его соскользнуть к моим ногам. -Пусти меня, Ксана! Я усмехнулась и чуть отошла, присев на диван. С истомой в каждом жесте я сняла сначала один чулок, затем второй. Платон зарычал. Я откинулась на диван и приподняла подол нижнего платья, нежно проведя рукой по бедру. -Дерзкая девчонка, пусти! Я развязала завязки на платье и медленно спустила его с плеч. -Исчадие ада! Да я сейчас с ума сойду!!!! Я сняла платье и провела рукой по груди, прикрыв глаза и застонав. П. задохнулся и судорожно задвигался в кресле. Через секунду он разорвал шарфик, вскочил и молниеносно схватил меня в объятья: -Чертова женщина! Он толкнул меня на диван и накрыл своим телом, крепко прижав мои руки. Он целовал мою грудь, мою шею, резко, заставляя меня каждый раз содрогаться от острого, болезненного наслаждении. В какой-то момент он овладел мной, и я начала не переставая кричать, не в силах остановиться, разрываясь от проходящих по всему телу волн, царапая его плечи и спину, кусая его губы. Достигнув вершины, я выгнулась и, обессиленная, откинулась, не в силах пошевелиться. Однако уже через пять минут я уже почувствовала вновь подступающее томление и, перевернувшись, села на П. сверху, оперевшись о его плечи. Он зарылся головой в мои волосы, припав губами к моей ключице и я, застонав, поддалась его движениям, постепенно вновь забыв себя от наслаждения и вырываясь из его рук. Заснули мы, совершенно утомленные, уже на рассвете. Часть шестнадцатая, в которой дается толкование некоторых значительных событий Года 1811 марта 23-е число Когда я проснулась, Платон уже проснулся и лениво щурился от солнца. Я потянулась и дотронулась до непослушных вихров у него на затылке. -А, ты проснулась, душа моя! С добрым утром! – он притянул меня к себе, - Да ты просто тигрица, Ксаночка! Многому же ты научилась за годы нашей разлуки! Я довольно улыбнулась и села на кровати, оперевшись о спинку: -А ты что думал, Платоша? Что я все это время буду вышивать у окошка, смиренно ожидая твоего возвращения? Да и ты, - я ткнула его в грудь указательным пальчиком, - времени не терял. Варя эта, да что Варя, ты и жениться успел! Платон вздохнул и почесал лоб: -Успел, и вдовцом стать тоже. Вообще вся эта история с женитьбой несуразная какая-то... Я в Персии на Варваре Петровне жениться хотел, она тоже вроде согласилась, и все уже совершилось почти, - я незаметно сжала руки в кулачок под одеялом, - когда вспомнилось нам, что был я уже вроде бы женат – еще до знакомства с тобой, представляешь? Кстати, вспомнил это как раз Вася Шаховской – ты, кажется, вчера про него говорила? Расскажешь потом… Так вот, Вася вспомнил, что когда-то в Варшаве я, в дымину пьяный, Повенчался на пари с какой-то княжной, или кем-то вроде того. Я-то думал, что все это была шутка… В общем, брак наш с Варварой Петровной был бы незаконным, так-то! – он развел руками, - А я тогда, сам не понимаю – то ли жениться на ней расхотел, то ли просто еще что, только я вместо того, чтоб поехать искать свою первую жену, поехал с Петром Ланским искать бабочек за морем. Ты, наверно, слышала, нашумевшая была экспедиция? Я кивнула, промолчав, однако, о том, что сама интересовалась этой авантюрой по причине участия в ней одного интересующего меня лица, в данный момент лежащего рядом. Лицо продолжило: -Так вот, вернулся я из путешествия аккурат к свадьбе Вари и Мишеля Лугина – погуляли мы тогда на славу, я искренне порадовался за них, все таки они подходили друг другу, словно ключик к замочной скважине. Нам же с Варенькой, видно, сам Бог предначертал вместе не быть. – Платон провел рукой по моему плечу. – Да я и не жалею. Тогда же, после свадьбы. Мишель присоветовал мне все таки разыскать свою женушку. А я и помнил только, что она была кузиной какого-то польского офицера, с которым мы и заключили пари! Вася написал в Варшаву, и мы стали ждать с ним ответа. Ответ прибыл через месяц в лице Сюзон. Помню, мы обедали у Васи, и тут доложили, что прибыла Сусанна Толстая! Да я чуть вином не поперхнулся! – он улыбнулся своим воспоминаниям, - Она такая маленькая была, стеснительная, что мне ее как-то даже жалко стало… Оказывается, она меня все эти годы ждала, представляешь? Я и так не знал, как объяснить, что для меня это была лишь пьяная случайность, а тут и вовсе стушевался. В общем, подумал я, и решил – все равно рано или поздно нужно семьей обзаводиться, почему бы не Сюзон? Красивая, тихая! Не хмурься, Оксана, я после Варвары Петровны своевольных барышень за версту решил обходить… Я отодвинулась от него: -А как же я? Меня ведь тихой и покорной ну никак не назовешь! Платон взял меня за подбородок и чмокнул в висок: -А ты, Ксана, вообще особенная, и ни под какую категорию не подходишь! Так вот, женился я на Сюзон по православному обряду (в Варшаве мы в костеле венчались) и поселился в Петербурге. Почти сразу же она забеременела, хотя доктора и предупреждали, что рожать с ее худобой может быть опасно для жизни. Чувствовала она себя все время дурно, но храбрилась, бедняжка – уж очень хотела родить мне наследника! Однако доктора оказались правы – Сюзон умерла родами. Так я остался вдовцом с младенцем на руках, не успев даже толком узнать собственной жены – она ведь молчала почти все время, только глядела на меня преданными глазами, я ее взгляда даже не выдерживал – сам-то не любил, и перед нею стыдно было. – Он продолжил, не глядя потихоньку перебирая мои пальцы, - Словно падающая звезда – сверкнула ненадолго и сгорела. А через месяц приехали Сусаннины родственники из Польши – оказывается, она оставила мне все свое состояние, между прочим, немалое, а в придачу – конный завод. Родные ее были этим возмущены и требовали отдать им хотя бы мальчика, я же в тот момент растерялся, совсем не представлял себя в роли отца – вот и отдал Платошу-младшего на воспитание полякам, сам же усердно занялся службой. Привозили его только два раза в год, да и то ненадолго, я, конечно, скучал по нему, но не оспаривать ведь свое же решение! Когда ему было четыре годика, он мне заявил, что он – шляхтич польский, тут-то мое терпение лопнуло! Я поссорился со всеми его тетушками и кузинами и отдал мальца в самый лучший английский пансион, где из него должны были сделать настоящего мужчину. Только, - он вздохнул, - не получается что-то, Платоша растет мягким, трусливым, меня дичится, боится что ль? Мишель вот с ним гораздо лучше общий язык находит… А я вот уж как люблю Платошу – ни слова не могу ему сказать, чтобы он не потупился испуганно или не разревелся! – Платон-старший помолчал немного, лицо его посветлело, - Видела бы ты, Оксана, какой он красавец! На меня как две капли воды похож, только глаза матери покойной, царствие ей небесное. А вот нос, лоб, подбородок – наши, толстовские! Вот познакомлю вас, полюбуешься на него! Я согласно кивнула, удивившись про себя, насколько же он серьезно нынче относится ко мне, что даже решил познакомить с сыном. Между тем Платон заторопился: -Прости, душа моя, остался бы здесь на всю жизнь, но не могу – сегодня должен прибыть управляющий из моего Саратовского поместья. Помнишь мою, тьфу ты господи, кузину Елену? Я рассмеялась, запахивая пеньюар: -Позор вашего рода? Как же не помнить! А она все еще строчит свои, с позволения сказать, творения? Вроде ее увезли под крепкий надзор, как раз в Саратов? П. поморщился: -Отвезти-то отвезли, и вроде стало как-то полегче, да только недавно управляющий прислал мне письмо: она в поместье какой-то кружок организовала, убедила некоторых крепостных в своем таланте, которому злые демоны (то есть мы) не дают вырваться наружу, особенно дядюшку Неврева она почему-то не переносит. Так вот, теперь эти простодушные крепостные вовсю потворствуют ее графоманским экзерсисам, а некоторые, которых поп на свою голову грамоте выучил, даже пишут вместе с ней! Вот управляющий и приедет за указаниями, надо же как-то справиться с этой напастью, а то ведь как получат кто ее письмо – потом при встречах с ним год красней! Он оделся и крепко, уверенно поцеловал меня: -Ненадолго прощаемся, Оксаночка! С этими словами он вышел, я же упала в кресло, обдумывая его сегодняшний рассказ и с упоением вспоминая прошлую ночь.

Автор:	Аличе [ 24-12, 00:45 ]
Заголовок сообщения:
Часть семнадцатая Года 1811 марта 23-е число С утра я решила продолжить уборку верхних покоев. Однако, как только мы с Парашей и еще парой служанок поднялись наверх, доложили о приходе Платона. Я, нарочно потянув время, спустилась к нему. -Благодарение господу, наконец-то поговорю со здравомыслящим человеком! Я, польщено зардевшись, поинтересовалась: -А что такое? -Да эта кузина Елена… Даже говорить не хочу, право! Управляющий уже намекает на то, чтобы посадить ее на цепи взаперти, и я уже готов с ним согласиться – он привез с собой какого-то дворового мужика, так у того едва ли не пена идет изо рта, так он нахваливает барыню и ее талант! Может, их там зараза какая подкосила? В общем, мрак полнейший! – он с лукавой улыбкой обнял меня за талию, - может, одна знакомая кудесница утешит Платона Толстого? Я с притворным возмущением отодвинулась, но потом все же дала себя поцеловать. И в этот момент из-за дверей раздался недовольный голос, который я узнала бы, даже и лежа в гробу: -Позвольте осведомиться, а почему этот сундук несут столь небрежно? В нем очень ценные вещи, прошу учесть! Я впала в форменную панику – нет! Только не она! Лихорадочно осматриваясь по сторонам, я прикидывала, куда бы спрятать ничего не понимающего П. Не придумав ничего лучшего, я затолкнула его в будуарный шкапчик с пеньюарами и капотами, зловещим шепотом предупредив: -Издашь хоть один звук – о смерти будешь просто молить! Едва я закрыла створки, открылись двери в будуар, и вошла моя бабушка, ничуть не изменившаяся – маленькая, сухонькая, с тугими седыми буклями и вечно поджатыми, будто в упреке, тонкими губами. Вообще-то Елизавета Ивановна была кузиной моей родной бабушки, но никто не осмеливался перечить ей, а она желала именоваться бабушкой. Я, быстро оглядев комнату, сладко улыбнулась: -Здравствуй, бабуля! Какая приятная неожиданность! Бабушка всегда появлялась без предупреждения, вероятно догадываясь, что в противном случае тут же найдется причина, несомненно, уважительная, для отмены ее визита. Нет, я очень ее любила, но все же человеком она была своеобразным. -Аааа, Жюлечка, милочка! -Оксаночка, бабушка! -Ох, прости старуху! – бабушка закашлялась, - ну, помоги же гостье сесть. Нет-нет, этот стул не подойдет, он слишком низок, и это кресло тоже – неужели ты не видишь, как неудобно сидение? Я глубоко вздохнула и мягко проговорила: -Возможно, тебе подойдет эта кушетка, бабушка? Или распорядиться, чтобы принесли твое любимое кресло из столовой… -Ну что ты, что ты, зачем же так себя утруждать? А впрочем, распорядись. Я позвала Мишку и велела принести кресло из столовой. Бабушка же подозрительно оглядела комнату: -Не слишком ли ярка обстановка? Мне даже глаз режет. Хотя, конечно, тебе неинтересно мнение старухи. Я торопливо покачала головой: -Нет, что ты, бабушка! -Ах, лиса, лиса! В самом деле, этот голубой цвет какой-то дурной, от него случаются мигрени, - она важно покачала головой, - уж я-то знаю. Сесть в кресло? Ну вот еще, я не настолько стара, чтобы сразу же по приезде садиться! Эта форма зеркала, несомненно, устарела, у нас в Москве уже давно таких нигде нет, ты совсем не следишь за модой, дорогая, что очень прискорбно, да-да. А этот шкапчик, он здесь совсем не к месту, что в нем? Я побледнела и схватила бабушку за руку: -Присядем. Сейчас принесут чай, а пока расскажи мне, как ты доехала? Бабушка неохотно села и поморщилась: -Разумеется, отвратительно. Дороги плохи, ямщик был просто омерзителен, и даже осмелился просить у меня на водку – право, какая наглость. Ну да оставим это, тебе же наверно, не важно, какие неудобства претерпела в дороге твоя бабушка… Я уже открыла рот, однако бабушка перебила меня: -Да что я вижу? У тебя вино на столе? Изволь объясниться, Оксана. Я затараторила, опасаясь худшего: -Это доктор прописал, для сердечного здоровья, исключительно в лечебных целях. -Фи, эти доктора решительно ничего не понимают в лечении, да и куда им! Ты немедленно выбросишь эту пакость и никогда не возьмешь ее в рот – какой моветон, так ведь можно и подумать, что предаешься разгульному образу жизни, - наставительно продолжила она, - что губительно для репутации дамы, особенно вдовы. Так ведь можно дойти и до того, - она, поморщившись от отвращения, прошептала, - что принять в доме мужчину один на один!- при этом из шкафа раздался сдавленный хрип. Бабушка зорко огляделась: -Я слышала чей-то смех, или скрип? Я закусила губу: -Это, эээ… слуги в соседней комнате. Бабушка укоризненно покачала головой: -Я, конечно, всегда знала, что ты не умеешь вести хозяйство, но чтобы настолько распустить слуг! Я призвала на помощь все свое терпение и промолчала. В этот момент вошла Параша с подносом: -Ваш чай, барыни! Налив в чашку чая, она протянула его бабушке, та сварливо отказалась: -Здесь нет молока. Меня это не устаивает. Наливая молоко, Параша пробормотала: -Да вроде Лизавета Ивановна раньше без молока пила. Боже, как же зря она это сказала! Бабушка задохнулась, покраснела и закричала на одной ноте, без пауз: - Да что же такое творится в мире? Все уже забыли про бедную старуху, никто, даже самая последняя девка не помнит, нужно ли старой женщине молоко! Никто, никто и не заметит, когда я умру! Конечно, кому я нужна? А у меня и потребностей-то меньше, чем у голубки – водички попить, хлебца покушать да поспать на дерюжке… Но никто, никто… А эта неотесанная мерзавка даже не знает, как нужно себя вести с почтенной дамой… Я молча наблюдала за ней, зная, что в такие моменты возражать абсолютно бесполезно – бабушка даже не слышала меня. Минут через пять она замолчала и резко встала с кресла, обиженно сказав: -Я не буду пить этот чай, - и тут же, - Отнесите его в мои покои. С этими словами она величаво прошествовала прочь из моего будуара, я же подбежала к шкафу и быстро открыла дверцы. На меня почти вывалился слегка придушенный и абсолютно ошеломленный Платон: -Это что за птица такая? Я вздохнула: -Считай, что это моя бабушка. Сам понял, какая она… Платон ухмыльнулся: -Да уж… женщина с характером… -И не просто с характером. С ней – как будто на пороховой бочке каждую минуту. Да и спокойная, она не очень то приятна…Тебе нужно быстро, а главное, незаметно уйти отсюда, потому что, если она заметит тебя в моем доме… В этот момент двери окрылись. Платон молниеносно юркнул за диван, я же загородила вид подолом. Бабушка недовольно заметила: -Мои покои сыры, в них невозможно находиться, или ты хочешь моей смерти? -Ну что ты, бабушка! Как можно! Мишка! Перенесите вещи барыни в Коричневую комнату. Она с сомнением сощурила глаза: -Какая такая Коричневая комната? -Тебе понравится, бабушка… Мягкая обивка шоколадного цвета, мебель орехового дерева, камин…кроме того, из нее открывается совершенно потрясающий вид… - лепетала я, рукой придерживая подол и молясь, чтобы она не прошла вглубь будуара. Однако она лишь пожала плечами и вышла. Платон, со стоном потирая поясницу, вылез из-за дивана: -Да уж, давненько я не попадал в такие ситуации… Это будет похуже ревнивого мужа… Я лишь горестно вздохнула. -Как я понимаю, во время ее визита мы у тебя видеться не сможем? И надолго она? -Даже и не знаю, обычно она долго не задерживается… И кроме того, видеться мы не сможем не только у меня – она будет бдительно следить за каждым моим шагом – все время без исключения должно доставаться ей и ее надобностям… Платон обнял меня: -Не переживай, Ксана – десять лет не виделись, продержимся и еще неделю! – я нахмурилась, приготовившись обидеться, - не обижайся, я не хотел! – он надавил пальцем мне на нос, - может, что и придумаем, душа моя! В этот момент вновь послышались шаги, П., как подкошенный, рухнул на пол и пополз за портьеру, я же, с трудом воздерживаясь от истерики, ровным голосом спросила вошедшую бабушку: -Что-то не так, бабуля? -Вообще-то эти коричневее покои темны и тесны, но если у тебя в доме нет ничего лучшего, я буду ютиться и там. Вели закладывать карету – вечером мы едем к Жюли. – бабушка развернулась и уже в дверях заметила: -И не носи больше этот персиковый цвет, он тебе не идет. Я сжала кулаки и ничего не ответила. Бабушка вышла, а из-за портьеры появился Платон: -Да уж, с тобой не соскучишься, Ксануля! Боюсь, я вынужден капитулировать! Он быстро, но тепло поцеловал меня, заметил: -А персиковый тебе идет просто невероятно! – и ушел. Я же собралась мыслями и приготовилась с покорностью исполнять свой родственный долг. Часть восемнадцатая. Года 1811 марта 26-е число Вчера утром, пока мы с бабушкой завтракали, принесли письмо от Светланы. Она, безмерно интригуя меня, настойчиво предлагала совершить сегодня днем прогулку по Невскому проспекту. Я вздохнула – придется уговаривать бабушку. Она требовательно посмотрела на меня и спросила: -Что это за письмо? Я поморщилась: -Подруга зовет нас с вами прогуляться, да только я не хочу… Бабушка упрямо сжала губы: -Вот еще! Ты располнела просто немилосердно! Тебе нужно побольше ходить. К тому же свежий воздух полезен любой даме – да-да, даже и воздух вашего сырого Петербурга. И потом – меня тоже звали на прогулку, ты что, хочешь лишить меня приятного времяпрепровождения? Впрочем, так я ожидала – никому нет дела до старой женщины… -Нет-нет, - поспешно согласилась я, втайне гордясь собственной хитростью, - раз вы желаете совершить променад, то, конечно, так и будет! -Вот и правильно, - бабушка удовлетворенно отставила вазочку с крыжовенным вареньем, которое до этого ела с выражением брезгливого отвращения. Через час мы уже выходили из дома. Я надела бархатное шоколадное платье с воротником-стойкой, а поверх – плотный бирюзового цвета плащ. Наряд бабушки я не буду описывать из уважения к ее сединам. На проспекте она тут же начала здороваться с многочисленными знакомыми, принимая, однако, одних за других, а третьих и вовсе не узнавая. Скоро мы встретили и Светлану – и я чуть не задохнулась от удивления. Света шла под ругу с моим давешним знакомым князем Шаховским, оживленно беседуя, а рядом с ними печатала шаг башнеподобная матрона. Ярко-желтые ее букли копной торчали из-под чепца, щеки были цвета спелого помидора, а плащ, хоть и был размером с палатку, что ставят на своих базарах восточные торговцы, все же едва застегивался на ней. Света и князь Василий, увидев нас, едва удержались от смеха, а матрона, замерев на секунду, раскинула руки, прокашлялась и закричала неожиданно тонким голосом: -Оксана Андревна, милочка! Елизавета Ивановна, сколько лет, сколько зим! Ах, Василий, где моя нюхательная соль – право, мне сейчас станет дурно, так я рада вас видеть! Я стояла, не зная, что сказать, бабушка же подозрительно оглядела даму: -Что-то я не припомню, сударыня, чтобы мы с вами были представлены! Дама взмахнула руками: -Да как же так, душенька моя, в Москве еще водили знакомство, бог весть сколько нет назад! Бабушка покраснела, однако не сдавалась: -И все же я не припомню вашего имени… Дама надвинулась на нее: -Полина Платоновна Пустая, тетка этого вот шалопая, - и дама покровительственно потрепала князя за ухо, - вдова князя Пустого Иван Иваныча. А вы, помню, были в Москве первой красавицей… Бабушка сразу потеплела: -Ах, это вы, Полина Платоновна! Бог мой, простите старую женщину, совсем запамятовала! Помню, помню вас, право, да вы прекрасно выглядите! Как здоровье, голубушка? Краем глаза я заметила, что Света и князь Василий кусают губы, стараясь не расхохотаться в голос, у меня и у самой скулы сводило от сдерживаемого смеха – в довершение всех несообразностей у почтенной Полины Платоновны явственно проглядывала сизая щетина. Однако дамы уже завязали оживленный разговор, и через минуту княгиня Пустая объявила: -Василий, я продолжу прогулку с дамами. Вы же должны сопроводить графиню Столыпину домой. Света и ее спутник, похоже, абсолютно не возражали. Взяв ее под руку, князь доверительно наклонился к ее уху, и они пошли дальше, продолжив прерванный разговор. Княгиня же поправила внушительный бюст и, решительно схватив бабушку, пропищала: -Пойдемте, душенька Лизавета Ивановна, и вы, Оксаночка. Нет, вы подумайте, как быстро летит время! Кажется, еще позавчера я видела Оксаночку лежащей в колыбели, кормила с ложечки вареньем – и вот она уже совсем взрослая дама. Бабушка, словно пес, вцепилась в нее: -А вы знали Оксану такой молодой? Знали ее родителей? -Помилуйте, - проворковала Полина Платоновна, - да ведь моя дочь, Анечка, были с ней подругами – да ведь вы это, наверно, прекрасно помните? – говоря это, она украдкой спрятала в ридикюль выпавший из прически локон. -Конечно-конечно, ох, я и не подумала! Но, - бабушка неодобрительно покачала головой, - между нами говоря, Оксаночка до сих пор – сущий ребенок. Одеваться не умеет, дом держит из рук вон плохо, - дамы понимающе переглянулись, - за ней глаз да глаз нужен, я бы и сама проследила, но ваш отвратный петербургский воздух… -Право, Лизавета Ивановна, я пригляжу за девочкой, положитесь на меня, а то ведь нынешняя молодежь… И обе почтенные дамы удовлетворенно продолжили обсуждать современные нравы, ежеминутно сходясь во мнениях относительно того, что раньше, конечно, все было по-другому. Между тем Полина Платоновна прямо таки бежала по тротуару, и через некоторое время, когда мы приблизились к моему дому, бабушка пожаловалась, что, к сожалению, не сможет продолжить прогулку. Мне же она строго настрого наказала пройтись еще немного с княгиней – для моего самочувствия и – бабушка довольно поджала губы – внешнего вида. Дав мне этот бесценный совет, бабушка покинула нас. Едва мы зашли за поворот, Полина Платоновна выдохнула и сказала уже нормальным голосом: -Ох и намучился же я, Ксана! Я рассмеялась: -Однако ты, Платоша, затейник! И как ты такое удумал-то? Платон, сосредоточенно стирая румяна со щек, улыбнулся: -Чего не сделаешь ради встречи с тобой, - внутри у меня потеплело, - а вообще, как-то в Персии нам с Мишелем уже доводилось переодеваться женщинами, так что опыт у меня есть! – он взял меня под руку, - Однако твоя бабушка, прости за откровенность, кого хочешь утомит. Но похоже, я пришелся ей по вкусу, а потому – он весело шлепнул меня пониже спины, - придется за тобой приглядывать, раз уж обещал! Домой я вернулась только к ужину, бабушка сидела на диване с рукоделием и сразу же по моем приходе разразилась одой чудесной женщине Полине Платоновне. Однако, только я поверила в невозможное счастье – бабушка в хорошем настроении – как она тут же вернула все на свои места, сварлив заметив: -Ушла, а об обеде не распорядилась. Это так легкомысленно и так похоже на тебя! Я же, все еще мыслями витавшая где-то рядом с моим сегодняшним спутником, покорно согласилась с бабушкой, и вечер прошел без происшествий и скандалов, чему я очень обрадовалась. Наутро же бабушка объявила о том, что из-за спешных дел ей придется уехать быстрее, Чем она ожидала, а потому остаток своего визита она проведет у Жюли. Я, всеми силами стараясь не пуститься в пляс, с усилием удерживала на лице скорбное выражение все то время, пока бабушка не отбыла. Я же, бросившись к столу, первым делом написала записку «Полине Платоновне», назначая вечернее свиданье. Часть девятнадцатая Года 1811 июня 14-е число Сегодня я выбирала наряд, наверно, тщательнее, чем на самый большой бал! То, что Платон пригласил меня познакомиться со своим приехавшим сыном, по непонятной причине взволновало больше, чем представление самым влиятельным светским персонам. Почти все платья были с негодованием отвергнуты – каждое из них казалось либо слишком открытым, либо слишком пестрым, либо слишком бесцветным… В конце концов я остановилась на нежно-оливковом атласном платье, подхваченном под грудью лентой цвета зимней ели. Платон встретил меня в своей огромной гостиной, среди расставленных повсюду памятных вещей, привезенных им из путешествий. Я неловко одернула подол и поправила выбившуюся прядь, стараясь выглядеть спокойно и уверенно. Он ободряюще улыбнулся, усадил меня на огромную мягкую софу, заваленную подушками, и громогласно позвал сына. Почти сразу же из-за двери в соседнюю комнату показалась кудрявая макушка, а за ней, стеснительно потупив глаза, вышел высокий, но сутулящийся мальчик и, встав на середину комнаты, поклонился и замер. -Ну что ты застыл? – с неудовольствием промолвил Платон, - Настоящий кавалер не так приветствует даму. Сядь.- Платоша застенчиво сел на самый краешек софы. – Это княгиня Оксана Андреевна Маковская. -Здравствуйте. Польщен нашим знакомством, Оксана Андреевна. -Я тоже рада с тобой познакомиться, - кивнула я, стараясь не ахнуть: до чего же был сын похож на отца! То же лицо, неповторимый нос, те же курчавые непослушные волосы, но глаза…Глаза были совсем не Платоновы. Большие и грустные – видно, они достались ему от матери. Фигура мальчика позволяла предположить, что он вырастет крепким и коренастым, однако жесты его были скованны, словно он боялся лишний раз пошевелить рукой. Присев на софу, он сложил руки на коленях и поднял на меня заинтересованный взгляд. Я смешалась, не зная о чем говорить. -Как ты находишь Петербург, Платоша? -Очень красивым, - мальчик опасливо поглядел в сторону Платона, видно ожидая укора, но тот лишь сидел, слегка нахмурившись. -А часто ли ты бываешь в Петербурге? -Каждые каникулы, сударыня. До этого я жил в Варшаве, с родственниками матери. -Мне очень понравилась Варшава, правда, я давно там не была. -У нас очень красиво, особенно летом – цветут каштаны, и… -У нас? – возмутился Платон, - сколько раз напоминать тебе, Платон Платоныч Толстой, что ты не поляк! Даже твоя воя мать перешла в православие! Тут вошел лакей и пригласил нас обедать. Платон сел в основании стола, Платоша – слева, а я – напротив, справа. Сначала мы молча ели, слышен был только стук приборов. Лишь когда подали чай, Платон заговорил: - Оксана, не думай, Платоша не всегда такой невежливо-молчаливый, не так ли? – он строго поглядел на сына. Мальчик покраснел и отвел взгляд. Я, чтобы сгладить неловкость, заговорила: -А чем ты интересуешься? Какие у тебя увлечения? Он смущенно улыбнулся: -Ну…я стихи люблю. И рисовать… -Как здорово! Ты хорошо рисуешь? -Не очень, но я стараюсь. Хотите посмотреть? -Конечно! – я улыбнулась. Платоша спрыгнул со стула и быстро убежал. Платон же расстроено посмотрел на меня: -Вот видишь, Ксана? Будто и не сын Платона Толстого! Гостей дичится, молчит. Я вообще удивлен, что он тебе рассказал про свои рисунки! Я осторожно покачала головой: -А не слишком ли ты строг с ним? Он ведь просто боится тебя, вот и молчит… -А я? – вскинулся он, - Платона Толстого тоже строго воспитывали, но пусть найдется хоть один человек, который скажет, что Платон Толстой – трус и молчун. А я каждый раз, как его вижу, жду с нетерпением – вдруг что-то изменилось? Бессмысленно, стоит заметить, жду! – он поморщился и махнул рукой. В этот момент вбежал Платоша с кипой листов. -Извольте, Оксана Андреевна, вот это – пейзажи, а вот это – портреты… Я начала перелистывать рисунки и удивилась – рука, несомненно, еще очень неловкая, но у мальчика, определенно, талант! Настроение угадывалось в каждой картине. Но, видно, неважное это было настроение: бронзовая, холодная осенняя река; леса, подернутый унылой дымкой дождя; даже веселье сочной зеленой поляны казалось натянутым, словно солнце вот-вот скроется из виду. Увидев портреты, я изумилась еще больше – почти все они изображали Платона! Сидящего с трубкой, стоящего на улице, гарцующего на лошади… Я украдкой поглядела на него – он ведь и не догадывается, насколько сын любит его! -Это далеко не все рисунки, - сказал Платоша, - остальные ребята порвали – они говорят, что это не мальчишечье дело – сидеть да рисовать! -И они пра… - Платон не договорил: я незаметно пожала его руку, призывая замолчать. -Очень красиво. Но почему все твои рисунки такие грустные? -Не знаю… Просто такие получаются сами… Вот здесь, например, я совсем не хотел, чтобы так вышло. -Ну, это не беда. Ты разрешишь мне немного поправить его? Я, конечно, не художница, но немного умею рисовать. -Конечно, разрешу! – он видно повеселел, - ой, - он почти вышел из комнаты, но вдруг остановился на месте, - можно, папа? Платон поглядел на меня вопросительно и пожал плечами: -Можно. Когда мальчик выбежал, Платон удивленно произнес: -Зачем ты остановила меня? Я смущенно поправила волосы: -У меня, конечно, нет своих детей, и я не могу советовать тебе. Но ведь ты просто запугиваешь его! Он тебя боится, а не окружающих. -Мужчина не должен нежничать с ребенком. Я не хочу, чтобы кто-нибудь потом сказал, что Платон Платонович Толстой – папенькин сынок. Мужчине это не к лицу! Платон упрямо скрестил руки на груди, а потом внезапно согнулся, будто из него вышел весь воздух, - Плохой из меня отец, да, Ксаночка? Я ободряюще улыбнулась ему и погладила по запястью. Вошедший Платоша аккуратно положил на стол коробку с красками и кисти: -Пожалуйста. -Для начала, - я взяла кисть, - нужно сделать поменьше вот эти тени. А затем – добавить солнечных бликов. Закрой глаза и представь себе – где бы они могли быть? Здесь, на стволе, на корнях, и еще вот тут – на траве. Так? – Платоша согласно закивал. – Теперь берем немного белил и делаем вот здесь маленькие штрихи. Вуаля! Мы с воодушевлением взялись за следующий этюд и через минуту уже смеялись над странно изогнутой ветвью, из-за которой все выглядело очень ненатурально. Я случайно подняла глаза на Платона и обомлела – он смотрел на нас с каким-то умилением. -Боюсь, мне пора. Платоша, Платон Платоныч – спасибо за гостеприимство, надеюсь, вы в ближайшее время вернете мне этот визит. Мальчик ощутимо погрустнел: -А вы еще приедете к нам? Может, мы еще позанимаемся рисованием? Я улыбнулась: -Я думаю, позанимаемся. -Тогда я буду готовиться. И еще…Можно, я нарисую ваш портрет? Вы очень красивая – почти как мама… -Платон! – одернул его отец. -Простите. – Мальчик покраснел и выбежал за дверь. Я торопливо поднялась: -Я поеду домой, Платон. -Почему ты так рано уезжаешь? – Платон недоуменно сдвинул брови, - что-то не так? -Нет-нет, все хорошо. Просто я устала. Извини. -Что ты, какие извинения! Вы так прекрасно поладили – он обычно ни с кем, кроме польских теток, не разговаривает дольше минуты! Я надела поданный им плащ: -Просто у меня много племянников, вот и все. Мне пора, - я легко поцеловала его, - завтра увидимся. Сев в карету, я ударила кулачком по сиденью. Да что со мной? Только я почувствовала в нем нечто большее, чем просто увлечение, как тут же испугалась и сбежала, словно трусливый дезертир, точно так же, как и месяц назад, во время прогулки. Однако возвращаться назад было уже глупо. Я глубоко вздохнула и велела ехать домой. Часть двадцатая. Года 1811 июня 15-е число Вчера, почти сразу же после того, как я дописала свои заметки, приехал Платон. По его быстрым шагам, по сосредоточенному лицу было заметно, что он обеспокоен. -Почему ты так быстро уехала, Ксана? – сразу же начал он. -Я же сказала – я устала! – я приложила ладонь ко лбу. -Неужели ты думаешь, что Платон Толстой – слепой, или неразумное дитя какое? – он упер руки в боки и пристально посмотрел на меня. Я задумалась – видно было, что просто так от него не отобьешься. Может, стоит рассказать ему всю правду? О том, как меня порой пугает его нежность; как я боюсь своей с каждым днем крепнущей любви; что я каждый день опасаюсь, что он меня бросит, как в прошлый раз? Я с сомнением поглядела на него – к множеству достоинств Платона Толстого, к сожалению, не относилась способность чутко понимать чужие эмоции. Я осторожно, как бы нехотя, начала: -Ну, это очень деликатная причина, и я не уверена, что тебе стоит ее знать… Он шагнул ко мне, взяв за руку: -Говори же, не томи. Я все пойму! «Сейчас посмотрим, как ты поймешь», - усмехнулась я и выпалила: -У меня началась женская болезнь. Прямо за обедом. Внезапно. Я почувствовала ее и должна была уехать, дабы не осрамиться. Судя по виду Платона, он ожидал любого ответа, только не такого: -То есть дело в ней? Боже, какой я глупец! Прости, я так смутил тебя… - он потупился, - мне лучше уйти, да? Я поняла, что мой фокус удался. -Извини, да. Я дурно себя чувствую, ты же понимаешь, - я картинно откинулась на кушетку, закатив глаза. – Не волнуйся, через неделю все будет в порядке… Платон засуетился: -Бог мой, тебе так нехорошо, может, что-то сделать? Компресс? Массаж? Чего-нибудь принести? Чаю? Воды? Сладости какие-нибудь – крыжовенное варенье? Я поперхнулась: -Нет-нет, вот крыжовенного варенья не надо! Принеси мне воды… Он вышел, а я задумалась – ну что меня не устраивает, где еще можно разыскать такого заботливого мужчину, да чтобы при этом еще и весел был, и красив, и сообразителен? Опомнись, - тут же закричал голос внутри меня, - неужели ты не помнишь, как десять лет назад он также ухаживал за тобой? Как носил тебя на руках и выполнял малейшие твои прихоти? А потом непонятно отчего вдруг бросил? Неужели тебе хочется еще раз пережить это? Я вздохнула и решила пока не думать об этом, дав себе еще месяц и обещав вернуться к этой мысли потом. Приняв из рук П. стакан, я томно прошептала: -Я так нездорова… Пожалуй, тебе лучше удалиться… Как только он вышел, я поднялась и взялась дописывать письмо Настеньке, которое не могла закончить уже неделю. Года 1811 июня 21-е число Вчера я ездила на званый ужин к Линицким, у коих была частой гостье со времени того памятного случая с брошью. Учитывая прекрасную погоду и мое хорошее настроение, я надела открытое платье ярко-бирюзового цвета в редкую нежно-лимонную полоску, волосы повязала лентой в тон платью, так, что она выгодно подчеркивала цвет моей кожи и, конечно, глаз. Кроме того, я одела парчовые голубые туфельки, мягкие, открытые и блестящие настолько, что пикантно выглядел даже выглядывающий из-под платья носочек. Едва я раскланялась с хозяевами и успела поздороваться с давно не виденным графом Луташи, как сзади подошел Платон и, светски мне улыбаясь, прошептал: -Ты прекрасна, как ледяное озеро в жаркий полдень – совершенна и маняща… Я так соскучился за эти дни… Я кокетливо улыбнулась: -Так уж и соскучился? Он с плохо скрываемым вожделением оглядел мою фигуру: -Ооочень… На обеде меня посадили напротив Платона, дав мне возможность вволю дразнить его не вовремя сползшей лямочкой, неловко выбившимся локоном или небрежным наклоном, соблазнительно обнажающим декольте. К тому времени, как принесли десерт, я была уверена, что только приличия удерживали его от того, чтобы опрокинуть стол и, схватив меня в охапку, запереться в ближайшей комнате. Но я не собиралась останавливаться на достигнутом – порой во мне просыпалась совершенно исключительная проказница. Скинув туфельку, я легко дотронулась под столом до ноги П.. Он изумленно вскинул голову. Я чуть поднялась от колена, почти не касаясь его. Он глядел на меня в упор. Я вытянула ногу до конца и с все возрастающим весельем отметила, что он едва заметно закусил губу. Я готова была и дальше озорничать, но тут всех пригласили в салон. Я поднялась одновременно с остальными гостями, однако мой сосед напротив остался сидеть по понятной причине, красный, как рак. Я не выдержала и хихикнула, подойдя к нему: -Не изволите ли проводить даму в гостиную, Платон Платоныч? -Оставьте шутки, Оксана Андревна! – Он огляделся вокруг, - Ксана, я решительно больше не могу здесь находиться! Я игриво подняла брови: -И что же ты предлагаешь? -Кажется, ты недавно говорила, что тебе привезли восхитительную вазу эпохи Возрождения? Я очень хотел бы на нее полюбоваться…немедленно, - прошептал он мне в самое ухо. -Только ради вазы. Исключительно для того, чтобы насладиться прекрасным! – я подмигнула ему, нашла Софи и, сославшись на головную боль, поспешила откланяться. Внизу в карете меня уже ждал знаток искусства Возрождения. Как мы доехали домой, я до сих пор не могу понять, поскольку Платон решил приступить к осмотру прямо в карете, а я, словно горная коза, прыгала от него по всей карете. В итоге, когда мы подъехали к крыльцу моего дома, я выскочила из нее с распущенными локонами, а за мной выбежал Платон в сбившемся мундире и с лентой в руке. Я, смеясь и оглядываясь, вбежала в дом и огляделась, ища место, где спрятаться. Тяжелая бархатная портьера показалась мне самым наилучшим выходом и я закрылась ею, с восхитительным замиранием сердца ожидая, когда меня найдут. Ценитель искусства не заставил себя долго ждать: -А вот и ваза! – проворковал он, обнимая меня, - какой великолепный рисунок, а форма! - с упоением прошептал он, крепко целуя мою шею. Я выдохнула: -Единственный в своем роде экземпляр! -Не сомневаюсь…- он поднял меня на руки и понес на ковер. Платье, уж и не знаю как, вдруг оказалось в стороне. Он, запутываясь пальцами в шнурках, расстегивал мое нижнее платье, я же, откинувшись назад, запустила руки в его волосы. Он взял в ладони мое лицо и тепло, нежно поцеловал: -Моя Ксана… Я мягко улыбнулась ему и закрыла глаза. Он легко, касаясь лишь подушечками пальцев, провел по моему бедру, по животу, по груди, заставив порывисто вздохнуть. Я обвила его руками и ногами, прижавшись всем телом, и расслабилась, подчинившись его движениям. Понемногу тупое ощущение где-то внизу становилось все острее, вот уже наслаждение стало нестерпимым и я, изогнувшись, укрыла лицо на его плече, чтобы не закричать. Мир сжался до одного чувства, и я отдалась ему полностью. Скоро Платон, судорожно обняв меня и выдохнув, лег рядом. Внезапно я решила, что хочу сделать то, чего не делала никогда, и лишь слышала от смущенных подруг. Оперевшись ладонями в плечи П., я перевернулась, сев на него сверху. Я легко прикоснулась языком к мочке его уха, нежно провела по шее, по груди. Почувствовав, как напряглись мышцы на его животе, поцеловала его чуть ниже, еще… поглаживая руками его бедра, я опустилась еще ниже и поцеловала то, о чем приличной девушке даже не полагается знать. Платон вздрогнул. Я же, поглядев на него снизу вверх, начала двигаться, постепенно ускоряя свои движения, мягко поводя языком. Платон застонал и дернулся, потом еще раз, вот он уже вырывался, я же крепко обхватила его бедра руками и продолжила начатое, слегка сжав губы. Он обхватил мои руки, все его тело ощутимо напряглось и внезапно расслабилось, у меня же во рту вдруг появилось что-то теплое, что я сразу проглотила, заставив его закричать в голос от наслаждения. Я снизила темп, потихоньку остановившись, и взглянула на него. Платон лежал, закрыв глаза, и тяжело дышал. Минуты через две он отрыл глаза и приподнялся на локте: -Боже, Ксана, ты просто волшебница! Я такого никогда не чувствовал! Я довольно улыбнулась ему. -Женщину, которая может сделать такое, нужно носить на руках! – уверенно провозгласил он и понес меня в спальню. И вечером, и утром, вплоть до самого своего отъезда он не позволил мне сделать ни шагу пешком, каждый раз поднимая на руки. Я же твердо решила как следует запомнить этот прием, раз уж он приводит к таким результатам. К тому же нужно было продолжать готовиться к послезавтрашним именинам, и, хоть это и были приятные хлопоты, все же было их великое множество.

Автор:	Аличе [ 24-12, 00:47 ]
Заголовок сообщения:
Часть двадцать первая Года 1811 июня 23-е число Ох уж мне эти дни рожденья! Подготовка к празднованию заняла все мое свободное время: немаловажные вопросы вроде расположения гостей за столом или выбора основного тона букетов возникали, право, каждую секунду. Слава богу, вчера приехала Сашенька и взяла на себя половин хлопот. Однако Сашенька приехала, взяв с собой Ромочку, а тот только вошел в тот возраст, когда каждая мелочь интересна и не может быть оставлена без внимания. Посему везде: на кухне, в гостиной, во дворе то и дело возникало любопытное его личико. Умаявшись без всякой меры, мы с Сашенькой все таки распорядились решительно обо всем и пошли переодеваться к приходу гостей. Платье, которое я надела, стоило недели труда всем рукодельницам, что работали у мсье Брантьена: красный его атласный лиф весь был расшит черной вышивкой и бисером, составляя изысканный узор. Вырез платья заставлял любого мужчину старше (а порой и младше) пятнадцати лет просветлить свое сознание, настолько обширный обзор он предоставлял. Под грудью была подвязана черная атласная лента. Из украшений я выбрала изящную подвеску червленого серебра с тремя черными брильянтами – дар моему покойному мужу от какого-то восточного правителя. На запястьях же заманчиво позвякивали десятки тонких серебряных браслетов, заманчиво подчеркивающих чуть выступающие косточки кистей. К семи часам начали съезжаться гости – вначале был запланирован ужин, а затем, до рассвета, бал. Я давно уже не устраивала столь больших приемов, потому почти весь свет петербургского общества почел своей обязанностью почтить мой праздник. Линицкие, Митусовы, Голицыны, Столыпины, Померанские, старый знакомый граф Луташи, отрастивший роскошные усы, князь Курагин, князь Шаховской… Даже Юлия, которая в последнее время жила довольно уединенно, появилась, кутаясь в необъятный кружевной палантин. Само собой, приехала Жюли с мужем и старшими детьми – они почти сразу же, взявшись за руки с Сашенькой, уединились в углу салона. Появился и Платон – вернее не просто появился, а вошел в сопровождении пяти мужиков, каждый из которых нес по огромному букету роз. Одна, две, три… -Не трудись, Ксаночка! Девяносто девять! С днем рождения, душа моя! – прошептал он, церемонно целуя мою кисть. Я сдержанно наклонила голову, нежно ответив: -Спасибо, дорогой! -У меня есть и еще один подарок, - доверительно сообщил он моей руке, - однако вручить его я не могу при всех – будет скандал. Могу ли я украсть тебя на несколько мгновений? Я кивнула и, громко заметив «конечно, я могу показать вам эти вазы», увлекла его в соседнюю комнату. Платон мягко прикоснулся губами к моей шее: -Ты божественна, как и всегда. Богиня должна ходить только в небесных сандалиях. Хоть крылатые сандалии Гермеса я не смог достать, но смею надеяться, эти им ничем не уступят. С этими словами он извлек на свет самые восхитительные туфельки, что я видела в своей жизни! Ослепительно-белые, великолепной парчи, мягко отражающие каждый лучик, украшенные прозрачным бисером по всему носочку, а главное – к пяточкам были пришиты длинные атласные ленты, завязывающиеся на щиколотке. Я даже боялась представить, сколько же они могли стоить – видно, из самого Парижа доставили их, в России не один умелец, ни одна мастерица таких не сделает. -Спасибо, спасибо тебе! Они просто волшебные! Он улыбнулся: -Я рад. Угождать тебе – прекраснейшее из занятий. Долго говорить нам не пришлось – гости ждали, и хозяйка не могла исчезнуть надолго. Однако, как только мы вошли в салон, я инстинктивно сделала шаг назад, не веря своим глазам. Бабушка!!! Как она могла приехать – ведь совсем недавно она отбыла в Москву, и я совсем не рассчитывала видеть ее на дне рожденья! Но она была здесь, и, насколько я могла видеть, уже вовсю жаловалась несчастной Сашеньке на то, что старую женщину даже никто не встретил. Чуть поодаль со странным выражением лиц стояли Юлия, Светлана и князь Василий Шаховской, начавшие делать странные пассы руками, едва завидев нас. Я не могла понять, просят ли они скрыться с глаз долой, станцевать, или попросту насылают проклятие. Поняв, что их попытки бесполезны, они прекратили странные движения, зашептались, и через мгновение разошлись: Юлия с достоинством подошла к П. и, взяв его под руку, быстро увела из залы; князь Василий целеустремленно закрыл бабушке вид на нас, Светлана же, подойдя ко мне, быстро заговорила: - Право, право, такой конфуз! Елизавета Ивановна прибыли четверть часа назад и, не найдя тебя, начали волноваться. Сашенька ее немного успокоила, и она тут же начала интересоваться у Васи, где же Полина Платоновна, дескать, очень хочет увидеть почтенную даму. Мы опешили: сама понимаешь, если она увидит Платона в мундире… В общем, Юлия повела его в костюмерную твоего театра и пообещала переодеть и загримировать! Да и побыстрее это надо делать, а то Елизавета Ивановна уже начала у гостей спрашивать, где же княгиня Пустая, а никто и знать такой не знает… Я кивнула, судорожно выдохнула, подивилась своей невезучести, поморщилась и подошла к бабушке: -Бабушка, дорогая! Право, не ждала! Какой приятный сюрприз! Так мило, так мило… -Где ты пропадала? – перебила меня она, - Для хозяйки крайне невежливо оставлять гостей хоть и на малое время. Боже, ты уже совсем не молода, а все еще ничего не знаешь об этикете… Брови непривычной к бабушкиному поведению Светланы взлетели к небесам. Я же молча пропустила ее замечание и кротко заметила: -Как тебе нравится сегодняшний вечер? -Крайне неудовлетворительно – все неряшливо, никакого порядка, да и половины гостей я не знаю, а ты не удосужилась меня представить, ну, это неудивительно, кто же сейчас вспомнит о старой женщине… Даже Полины Платоновны, душечки, я не вижу! Я замахала руками, сливаясь цветом кожи со своим платьем: -Она лишь немного припозднилась, скоро прибудет… А вот и она! В боковую дверь чинно вошли Юлия и Полина Платоновна. Букли почтенной матроны были на этот раз огненно-рыжими, платье опасно трещало при каждом шаге, а на лице, хоть и покрытом обильно белилами, все же явственно проступала щетина. Однако бабушка, по-видимому, не заметила этих несуразностей. Радостно пискнув, дамы обнялись, и Полина Платоновна заворковала: -Лизавета Ивановна, душенька, не чаяла вас здесь увидеть! И как вы перенесли эту ужасную дорогу в Петербург? Право, вы так храбры! Бабушка растаяла и запричитала в ответ: -Только вы, милая, меня понимаете… Дамы погрузились в увлекательный разговор, прерванный лишь один раз, когда бабушка отвернулась – в этот момент Юлия решительно извлекла из складок платья пуховку с пудрой и пару раз прихлопнула щеки Полины Платоновны, отчего та громко и продолжительно закашлялась, вызвав долгую бабушкину тираду по поводу коварных сквозняков. За ужином мне пришлось спешно пересадить некоторых гостей, чтобы посадить собеседниц рядом с собой, отделив от остальных гостей князем Шаховским, поскольку некоторые и так начали поглядывать на экстравагантную матрону с интересным светом лица. Я не запомнила ни тостов, ни разговоров, ни даже того, правильно ли меняли блюда, занятая наблюдением за бабушкой. После я уже почти расслабилась, как вдруг опасность пришла с неожиданной стороны – граф Луташи мягко подошел к нашему кружку и недоуменно заметил: -Мадам, мы не представлены – граф Луташи… Очень приятно, право… Мадам Пустая, вы так похожи на моего знакомого Платона Толстого, вы не родственники? Платон поперхнулся, однако Света среагировала быстрее, элегантно наступив графу на ногу, я же затараторила: -Ах, да все мы, светские люди, друг другу родственники, не правда ли, Полина Платоновна? Дама важно кивнула, Светлана же, уверенно взяв под руку вяло упирающегося графа, отвела его в другой конец зала, оживленно что-то рассказывая. Я перевела разговор на постороннюю тему, Юлия и князь Шаховской стояли чуть поодаль, зорко следя за тем, чтобы никто не подходил к нам. Все это напоминало конспиративную встречу двух филеров, причем необходимо было устроить все незаметно для бабушки. Через полчаса настырный венгр-право, больше не буду его принимать – снова попытался прорвать нашу оборону, зайдя с правого фланга. Василий резко загородил ему путь, обняв за плечи и аккуратно развернув. Они, обмениваясь какими-то фразами, вышли в картежную комнату. Между тем время шло к одиннадцати часам и бабушка, подавив зевок, выразила желание ехать к Жюли, у которой решила остановиться. Я же с трудом сдержала вздох облегчения, не говоря уже о бедной Полине Платоновне, которой было отчаянно жарко в тесном закрытом платье. Тут сзади вновь появился граф Луташи. Юлия, оглянувшись, быстро развернула веер, при этом метко стукнув его по носу. Граф коротко ойкнул, обиженно посмотрев на нее, развернулся сам и почти выбежал из залы. Мы пошли провожать бабушку, но не тут-то было: та решила непременно уехать с милейшей княгиней Пустой. Тяжело вздохнув, я мысленно распрощалась с предстоящей волшебной ночью и усадила обеих дам в свой экипаж. Когда я вернулась в дом, гости уже отдохнули, и наступило время бала. Часть двадцать вторая Вознаграждение следует Ко мне немедленно подошел граф Померанский, пригласив на первую мазурку. Утомленная событиями вечера, я все же решила как следует повеселиться, и мы с графом встали первою парой. Граф танцевал, словно ангел, но нес при этом совершеннейшую чушь, и оттого партнером был неважным. Не обращая на него особого внимания, я мимоходом оглядывала зал – Жюли стояла рядом с князем Истопчиным, увлеченно что-то обсуждая; Сашенька, будто восемнадцатилетняя, со смехом танцевала с каким-то кавалергардом; Светлана с князем Василием двигались в танце упоенно, едва ли замечая кого-то вокруг. Одна Юлия стояла, тихая, печальная, хрупкая, закутанная в слои легкого кружева. Едва закончив танцевать, я подошла к ней: -Что случилось, мой друг? Тебя не пригласили? -Нет-нет, пригласили, и не единожды, - Юлия грустно улыбнулась, - просто порой все эти балы напоминают мне прошлое – когда меня приглашал Искандер. – Она помолчала, - прости, Ксана. Это же твой праздник, а я жалуюсь, - она на минуту закрыла глаза и, открыв их, выглядела не в пример беззаботнее, - просто находит что-то иногда. Я сочувственно взяла ее за руку, понимая, как никто другой. Какое-то время мы простояли вместе, отклоняя приглашения подходящих кавалеров. Затем к нам, не подобрать другого слова, прилетели Света и князь Василий. Он тут же продолжил громко рассказывать какую-то презабавную историю, отчего скоро даже Юлия невольно рассмеялась, и князь немедленно предложил ей тур котильона. Мы же со Светой отошли в тень, за колонны. Она смущенно обхватила раскрасневшиеся щеки: -Прости, мы, наверно, ведем себя неприлично. Но я так счастлива! Я улыбнулась: -О чем ты! Скажи, вы уже объяснились? Светлана нахмурилась: -Нет. И это меня немного беспокоит. Он глядит на меня так, словно желаннее никого не видел, держит за руки, однако никаких слов не прозвучало. Я, право, и подумать не могла, что в таком смельчаке кроется подобная нерешительность! Мы понимающе глянули друг на друга и согласно покачали головами. В этот момент краем глаза я заметила приближающуюся знакомую фигуру и невольно залюбовалась: Платон, со времени нашего старого знакомства став крепче в плечах, сохранил юношескую стройность и осанку, голова его, на зависть многим столичным кавалерам, даже не начала покрываться предательской лысиной. Он оглядывался на ходу и, заметив меня, резко направился к нам. Светлана, мгновенно приняв свой обычный насмешливо-равнодушный вид, весело улыбнулась: - А, душенька Полина Платоновна! Позвольте, как добрались? Платон добродушно фыркнул: -И не напоминайте, Светлана! Бабушка Ксаны кого хочешь утомит, прости, душа моя, за резкость, – за вечер я успел пересказать, наверное, все сплетни Петербурга за последние три месяца. К тому же какой-то старый, – он закашлялся, - в общем, пожилой господин совершенно непристойно смотрел на меня весь вечер и строил глазки, я даже заволновался. Кроме того – как вы ходите в этих платьях? Я несколько раз чуть не упал! Однако, - он внимательно оглядел мое платье, - положительно, в них все же есть определенный толк. Светлана понимающе улыбнулась, и прошелестев «ах, а вон и графиня Регина», мгновенно удалилась. -Оксана, тебе нельзя показываться мне на глаза в таком наряде! Я изогнула левую бровь: -Тебе не нравится? Он опустил взгляд пониже моей шеи, вдохнул так, что ноздри зашевелились, и полупрошептал-полупрорычал: -Напрротив, очень нрравится! Я с притворным смущением прикрыла декольте руками: -Тогда почему же нельзя? -Потому что мне сложно удержать себя в руках! Я опустила глаза, невинно накручивая локон на палец: -Право, вы говорите неприличные вещи, граф, и стесняете бедную девушку… Платон с видным усилием устоял на месте: -Черта с два стесняю! Еще непонятно, кто кого стесняет! Я задорно хихикнула и, отступив к двери в коридор, поманила его за собой. Едва только мы вышли из залы, он прижался ко мне сзади, обняв руками мои бедра и чуть приподняв полы платья: -Ксана, я не дойду до твоей спальни… Я чуть повернула к нему голову, ухом почувствовав его шершавую щеку, и произнесла: -Но сюда же могут войти в любой момент! Вместо ответа он чуть подтолкнул меня к огромному окну, окруженному тяжелыми бархатными портерами, концами свободно лежащими на полу. Заведя меня портеру, П. развернул меня к себе и прижал к стене. Его разгоряченные губы прикоснулись к моим, и на минуту мир вокруг перестал существовать. Затем он жадно поцеловал мочку моего уха, отчего я тихо вскрикнула и сжала руками ткань его мундира. Руки Платона скользнули вниз по моим плечам, увлекая за собой бретельку платья. Я притянула к себе его голову, провела кончиками пальцев по шее. Он провел губами по моей ключице, затем вдруг пронзительно посмотрел на меня. Я прошептала: -Нас ведь могут увидеть… -И в этом есть что-то особенное, не так ли? Я, чуть приподняв левую ногу, легко провела носком ступни по его щиколотке, потом поднялась немного наверх. Он, прикусив губу, завел ладони за мою шею, опустился по спине, заставляя меня изогнуться навстречу ему, и вдруг, подойдя вплотную и обхватив мои бедра, приподнял, держа в вершке от пола. В какой-то момент мы слились воедино, и я захлебнулась от нахлынувшего наслаждения. Знание того, что в любой момент в коридор мог выйти случайный гость, усиливало ощущения в сотни раз, заставляя каждой косточкой, каждой частичкой себя чувствовать его движения. Чтобы не закричать в голос, я приникла головой к его плечу, изгибаясь от идущих по всему телу резких волн. Томление нарастало, и через несколько минут я изо всех сил обхватила его плечи, едва не потеряв сознание. Он удержал меня и скоро, захрипев от остроты пришедшего к нему наслажденья, постепенно остановился. Деликатно опустив меня, Платон поглядел в мои глаза. С минуту мы, тяжело дыша, смотрели друг на друга, а потом дружно рассмеялись – вид у нас был явно не светский. Его вихры торчали во все стороны, лицо разрумянилось, глаза блестели. Себя же я не могла видеть, а потому потянула П. к зеркалу в другом конце коридора. Внезапно, словно до этого их и не было, стали слышны звуки музыки. Оглядев себя, я улыбнулась, но решила ничего не исправлять: чуть выбившиеся локоны и немного припухшие губы нисколько не портили меня. Переглядываясь, точно нашкодившие дети, мы вышли в зал. Гости кружились в танце, дамы и господа у столиков почтенно разговаривали – зала даже не заметила отсутствия своей хозяйки. Однако едва мы отошли от двери, откуда-то сбоку вынырнул изрядно надоевший сегодня граф Луташи. -Платон Платоныч, вот вас-то мне и надо! Между прочим, где вы были во время ужина? -Я был занят, - холодно ответил Платон. Граф ничего не заметил: -Сегодня здесь присутствовала одна дама, должен вам заметить, настоящая красавица – княгиня Пустая. Не родственница ли он вам? Платон кивнул: -Конечно. Она двоюродная тетя кузена матери брата моего троюродного дяди. – Поглядев на ошеломленного Луташи, он победоносно закончил, - первым браком. Граф сглотнул, однако продолжил: -А не могли бы вы меня познакомить с ней…эээ….поближе? Право, я был пленен ее красотой. Поперхнувшись, Платон зловеще поглядел на него: -Я, конечно, могу, но тетушка… У нее тяжелый характер. Первого мужа она довела до сумасшествия, а второй благоразумно сбежал в Сибирь. А однажды я сам видел, как она ела сырое мясо. И сосала из него кровь. Побледневший Луташи поспешил откланяться, я же, смеясь, посмотрела на своего спутника. -Да кто он такой, чтобы приставать к моей почтенной тетушке? – объяснил Платон и подал мне руку: - Пойдемте потанцуем, Оксана Андреевна. Мы с вами еще не танцевали, а, между тем, у вас сегодня день рожденья! Танец у нас вышел каким-то очень родным. Мы двигались, обнявшись, и в тот момент я ясно ощутила, что никогда не хочу расставаться с этим человеком, сама испугавшись этой мысли и загнав ее куда-то вглубь сознания. Все равно нам придется расстаться, подумала я, вздохнув, раньше или позже, но придется. И опять эта боль! Я уже давно боялась снова потерять Платона, как это случилось давно, и вновь укрепилась в своем жестоком, но правильном решении. Дав себе еще два месяца счастья, до осени, затем я твердо решила порвать с ним. Лучше раньше, чем позже – так легче. Однако до сентября осталось еще много времени и я, откинув все свои терзания и сомнения, нежно опиралась о его крепкую руку. Гости разъехались лишь в шестом часу, мы же с Сашенькой, проводив всех и отдав необходимые распоряжения прислуге, легли лишь в семь часов утра. Часть двадцать третья. Года 1811 июля 16-е число Сегодня с утра я ездила к мадам Женевьев. Ее травяные мази – настоящая сенсация, нет других слов! Кожу они делают просто неправдоподобно бархатистой и мягкой, и оттого все дамы Петербурга ездят к ней, разумеется, украдкой, так как, у кого не спроси, у всех такая кожа, конечно же, от природы. В последнее время эти предосторожности стали просто условностью, частью ритуала, и потому я навестила ее, завернувшись с ног до головы в плотный дымчатый плащ. Домой я приехала с полной коробкой баночек, загадочно отсвечивающих разными цветами. Однако опробовать хоть один из них я сегодня не решилась – вечером я обещалась приехать к Толстым, а что же скажет маленький Платоша, увидев меня с красным, словно мальва, лицом? А потому я лишь переоделась в аккуратное шоколадного цвета платье с короткими рукавами-фонариками, обшитое по краям кружевами-ришелье цвета слоновой кости, и повязала волосы лентой того же цвета. В то время как я приехала к дому Толстых, погода испортилась, небо затянули тучи, а вдалеке зловеще загрохотало. Я вздохнула, посетовав на начинающийся сезон дождей, и быстро выскользнула из кареты. Платон сидел в гостиной и хмуро смотрел на письмо, которое держал в руках. При виде меня он встал, улыбнулся и взял меня за руки: -Добрый вечер, душа моя. Я уже заждался, думал, ты не приедешь! -Вуаля, вот она я! – я обернулась вокруг себя, кокетливо поведя плечиками. -Боюсь, мне нужно будет уехать на пару часов, Ксана. – Он задумчиво почесал лоб и виновато поглядел на меня: - Прости, я узнал слишком поздно, и уже не успел предупредить тебя. Я расстроилась, однако не подала виду: -Ничего страшного, ты можешь ехать, все равно мы с Платошей собирались заняться рисованием. А что, что-то случилось? – я с тревогой посмотрела на него, однако П. лишь покачал головой, складывая письмо: -Пока нет. Просто служба. Честно говоря, даже не совсем служба, а мое любопытство. Что-то такое происходит среди молодежи… А, впрочем, я тебе потом расскажу, как только сам пойму хоть немного больше. Не хмурься, ничего серьезного. Я вздохнула и обняла его: -Всегда ты ввязываешься в авантюры. Мне дожидаться тебя? -Если тебя не затруднит. Платоша в соседней комнате, уже разложил свои принадлежности, ждет, не дождется, пока вы начнете рисовать. Сейчас вам принесут чай, а если тебе что-то понадобится, зови Фому – он мигом исполнит. Кивнув, я прошла в соседнюю, малую гостиную. Платоша, мигом соскочив со стула, бросился было мне навстречу, но потом, сдержавшись, остановился, и чинно, по-взрослому поприветствовал меня. - Ну что же, друг мой, ты закончил тот натюрморт с тремя грушами? – я подошла к столу и склонилась над стопкой листов. -Вот, извольте, и еще я начал рисовать вид вот из этого окна, только погода испортилась, и ничего стало не видно. -Право, это не беда! - Я улыбнулась, села на мягкий стул рядом с ним и взяла в руки карандаш, - думаю, мы еще не закончили с нашими грушами. Гляди, - я указала кончиком карандаша на рисунок, - здесь у тебя контур слишком резкий, будто твою грушу покрыли по краям черной краской, а вот тут – бледное пятно, будто она подгнила. Неужто мы с тобой выбирали порченые фрукты? Платоша озорно засмеялся и взялся за карандаш, я же отхлебнула крепкого, ароматного чая и устроилась поудобнее. Время шло незаметно. За окном понемногу темнело, слышны были гулкие звуки падающих на карниз капель дождя, в комнате мягко горели свечи. Мы неторопливо разговаривали. -Вот так хорошо, Оксана Андреевна? Я убрал немного теней и прочертил почетче линию. - А ты, Платоша, закрой глаза и представь себе яблоко – как оно выглядит? Где у него тень, а где, наоборот, блики. Похоже? Замечательно, значит, рисунок тебе удался. Мальчик поднял на меня глаза: -А где вы так научились рисовать? -Сначала меня учила гувернантка, а потом, когда я уже стала делать это получше – мама. Платоша вздохнул: -Мама тоже умела рисовать – я в Варшаве видел ее рисунки и даже картины. Очень красивые. -Очень жаль, что ее не стало. -А вот папа редко о ней вспоминает. Может, он ее не любил? Я смутилась – как можно объяснить хитросплетения человеческой судьбы пятилетнему ребенку? -Я думаю, он ее любил, - начала я, осторожно подбирая слова, - иначе не женился бы на ней, и тебя бы не было. Просто он этого не показывает. Он понимающе кивнул: -Как с вами? Я вскинула голову: -Что как со мной? -Вас он тоже очень любит, но этого не показывает. У меня перехватило дыхание: -Почему ты так думаешь? Платоша пожал плечами: -Просто знаю. А что? Вы его не любите? Я оторопело произнесла: -Люблю… -Тогда вам просто нужно пожениться. С этими словами он, довольный, снова занялся рисунками. Я же сидела не жива не мертва, не слыша ничего вокруг. Все мои волнения, все мои тревоги последних месяцев внезапно нахлынули на меня. Платон любит меня, и притом очень сильно? Устами младенца глаголет истина? Да нет, глупости – откуда Платоше это знать? О господи, да может ли этот человек кого-нибудь любить по настоящему? Вся его нежность, вся забота – может, это все напускное? Со времени нашего первого расставания я ни в чем не могла быть уверена. Порой мне хотелось, чтобы отмеренные два месяца быстрее подошли к концу, и все сомнения окончились. Но смогу ли я сама расстаться с человеком, которого до беспамятства люблю сама, и который, может, тоже любит меня? А ведь есть еще Платоша, он так привык ко мне, да и, признаться, очень к нему привязалась! Возможно, это лишь моя блажь? Или уже поздно, и я погрузилась в омут с головой? Но если он вновь оставит меня, боюсь, я больше этого не переживу! Не зная, что и думать, не слыша ничего вокруг, я кое-как досидела до прихода Платона, и, стараясь не глядеть на него, сослалась на дурное самочувствие и быстро уехала. Однако ехать домой в таком состоянии я не могла, а потому отправилась к самому рассудительному и понимающему другу – к Юлии. Юлия оказалась дома. Когда я вошла, а вернее, вбежала в ее будуар, она сидела на диване, как всегда, идеально подтянутая и аккуратная, благоухающая нежными духами, и разрезала новый роман. Едва поздоровавшись с ней, я опустилась рядом и, схватившись за голову, не прерываясь, рассказала о своих переживаниях. Когда я, утерев слезы, закончила, Юлия сочувственно погладила меня по руке: -Бедная Ксана. Как же тебе тяжело. Плохо, когда ты не понимаешь другого, но гораздо хуже, когда ты не понимаешь себя. Ты же не понимаешь ни себя, ни его. Я, горько поглядев на нее, произнесла: -Что же мне делать, Юлия? Что со мной? Она пристально посмотрела мне в глаза: -Похоже, ты просто слишком сильно любишь его. Я стукнула кулачком об ладонь: -И что же делать? Не могу же я ему открыться – и снова стать беззащитной, не уж, увольте! И что делать с нашими отношениями? Ведь к какому-то концу они все равно придут – или мы расстанемся, или поженимся. Жениться он боится, что и доказывал мне, и не только мне уже неоднократно. Даже на Сюзанне он женился скорее по неизбежности. Значит, когда-нибудь мы расстанемся. Что станет со мной? Юлия взяла мою ладонь: -А может, он и правда любит тебя? Я вздохнула: -Как бы я хотела в это верить… Но только один раз я уже поверила – результат тебе известен. Юлия опустила глаза, пристально рассматривая свои пальцы: -Знаешь, Ксана, когда я встретила своего Искандера, я тоже поверила. В любовь, в нас… Я пошла за ним, я доверилась ему полностью. Только у нашей любви не было будущего – ты же понимаешь, его положение… Не обращая на это внимания, мы все равно любили друг друга. А потом любовь начала тускнеть, опадать, как осенние листья. Но это не было неожиданно, - она перехватила мой изумленный взгляд. - Да-да, я понимала, что рано или поздно это произойдет. Нельзя всю жизнь любить вопреки, преодолевая препятствия. Однако я не жалею ни об одной минуте, проведенной рядом с ним. Ты же мучаешься, терзаешь себя, и притом напрасно – у вас может быть будущее, но только, если вы этого захотите сами. Доверьтесь, откройтесь друг другу. Я, всхлипнув и упрямо сжав губы, покачала головой: -Нет, Юлия. Я не могу. Это слишком… просто не могу. Она внимательно посмотрела на меня и медленно проговорила: - Я понимаю. Когда-то… Однажды я тоже не смогла признаться в том, что почувствовала нечто большее, чем показала. Впрочем, это я поняла только потом, да и дело уже прошлое, все быльем поросло. – Она встряхнула головой, - хочешь чаю? -Пожалуй, нет. Прости, друг мой, я очень устала. Я поднялась с дивана и оправила платье. -Спасибо тебе, Юлия. Ты помогла мне, даже не понимаешь, как помогла. Уже у дверей она спросила: -И что ты решила? Я обернулась: -Боюсь, я все же не могу заставить себя поверить ему. А потому счастья мне – до сентября. Но ты права, и каждый день этого лета я проживу так, чтобы потом вспоминать о них и не жалеть. Вуаля, глава двадцать четвертая Как говорится, навеяно Выйдя от Юлии, я было побежала к карете, однако подумала немного и приказала кучеру ехать домой, я же решила пойти пешком – даром что мой дом находился чуть дальше по улице. Подняв голову, я с почти забытым наслаждением, как в детстве, подставила голову под крупные падающие капли. Юлия кругом права – нужно радоваться каждому моменту, каждой секунде своей жизни. И этот теплый дождь я запомню навсегда. На душе было неожиданно легко, словно исчезло что-то давящее, тяжелое. На улице не было не души, и казалось, будто я осталась одна в этом городе, да и в этом мире тоже. Платье мое мигом промокло, став из шоколадного почти черным, и прилипло к коже. Шляпку я сняла и держала в руке, волосы же слегка развились, и теперь вились вокруг лица мокрыми локонами. Я не спеша шла по тротуару, оглядываясь по сторонам, слушая шелест мокрых листьев, стук дождя, слизывая с губ капли. Уже войдя в ворота своего дома, я услышала сзади стук копыт. Обернувшись, я увидела, как словно из дождя появилась лошадь с всадником, минута – и я разглядела Платона, зябко кутающегося в плащ. Он резко спрыгнул на землю и подбежал ко мне: -Бог мой, да что с тобой, Ксаночка? Ты же захворала? Я уж поехал тебя навестить, а ты?.. -Я чувствую себя просто отлично! – я обернулась вокруг себя, - посмотри, как здорово на улице! Платон на секунду замер, потом неожиданно широко улыбнулся, резким движением скинул плащ и закружил меня на руках: -Все таки ты у меня еще такой ребенок! Просто маленькая девочка! Я со смехом раскинула руки и откинула назад голову: кружащиеся деревья и дома слились в одну пеструю ленту, все вокруг дышало мокрой свежестью. Дождь заливал нам глаза, одежда Платона намокла так же, как и моя, мы же не обращали на это внимания. Внезапно П. подбросил меня в воздух и поймал, визжащую от восторга, холодную от воды. Он прижал меня к себе, чуть приподнял и долго, мягко поцеловал. Я запустила руки в его влажные вихры, прижалась носом к его мокрой щеке, замерла, вдыхая знакомый запах: табак, мята и что-то еще, неуловимое, но делающее его таким родным. Он отстранился от меня и очень внимательно вгляделся в мое лицо, как-то странно вздохнул, обняв за плечи, поцеловал в лоб и замер, не отрывая губ от моего лица. Я не помню, сколько времени мы простояли молча, обнявшись, и слушая дождь и дыхание друг друга. Потом, как-то незаметно, его губы спустились по моей щеке, нашли мои. Я покачала головой, молча взяла его за руку и повела в дом. До спальни мы дошли в полной тишине. Я усадила его на кровать и, пристально глядя в глаза, начала не спеша расстегивать пуговицы его мундира. Одна, вторая, третья… Пальцы мои чуть дрожали, дыхание на минуту прервалось, и стало глубоким, гулким, тяжелым. И вот мундир на полу, Платон протянул ко мне руку, но я перехватила ее, положив обратно. Не так быстро. Чуть касаясь губами кожи, я поцеловала его шею, чуть пульсирующую нежную жилку, и потянула за узел платка. Сняв его, я провела пальцами по ключице, поцеловала ямочку и развязала тесемки рубашки. Он поднял руки, и я осторожно стянула мокрую рубашку. Ладонями я провела по его груди, задержалась на секунду на твердых кубиках живота и отняла руку. Платон мягко повернул меня и развязал шнурки моего платья. Одно движение, второе – и вот уже он проводит руками по моим плечам, увлекая за собой рукава. Поцеловав мой затылок, прямо под волосами, он вздохнул, обнял меня сзади и медленно спустился по шее вниз. Каждый поцелуй отдавался изнутри, под кожей, маленькой вспышкой. Сняв с меня платье, он положил меня на кровать и провел рукой по моей груди, к корсажу нижней сорочки. Я задрожала, не знаю даже, отчего – от холода, или от прикосновений. Однако вот уже сорочка лежит где-то у кровати, рядом с его мундиром, а я ощущаю тепло его тела совсем рядом, и холод отступает, однако дрожь остается. Не спешить, нет – пусть каждая минута растянет негу, усилит томление. Казалось, можно услышать стук его и моего сердец. Платон, чуть дыша, закусив губу, провел подушечками пальцев по моему бедру, аккуратно отцепил чулочек и, покрывая поцелуями мою ножку, снял его. Я, не в силах сдерживаться, откинулась на кровать, и застонала. Он обхватил мою пятку и поцеловал мою щиколотку, чуть пощекотав ее языком, я едва слышно застонала. Накрыв меня собой, он погладил мои мокрые веки, поцеловал полуприкрытые глаза. Я затрепетала ресницами и ими провела по его щеке. Казалось, мы уже были готовы слиться воедино, я выгнулась навстречу ему, однако Платон не спешил – лаская мою грудь, он так нежно целовал мое ухо, что я изгибалась от каждого его прикосновения. Внутри меня нарастало вожделение, оно захлестывало, и в тот момент, когда мы стали единым целым, я невольно вскрикнула – настолько острым и долгожданным было это ощущение. Медленно, глубоко, томно каждое движение погружало меня в пучину сладостного, почти болезненного наслаждения, заставляло прочувствовать каждый момент. Казалось, внутри раскачивается какой-то маятник, и с каждым его качением все становилось острее и острее. Еще чуть-чуть, еще… Я задохнулась от головокружительного чувства где-то внизу, стремительно распространяющегося по всему телу, по каждой жилке, и, вне себя, закричала. Однако оно не уходило, а становилось все насыщеннее, и я уже не могла кричать, лишь судорожно дышала. Никогда в жизни я не испытывала такого яркого наслаждения. Откуда-то издалека, снаружи, я услышала сдавленный стон Платона, и потянулась навстречу ему всем телом, вызвав короткий вскрик. Минута – и мир замкнулся внутри себя, взорвался мириадами оттенков и померк. Мы замерли, не шевелясь, и лишь дыша в унисон. Спустя миллионы лет я смогла говорить: -Я…после такого можно умирать. Я почувствовала, как Платон улыбнулся в темноте: -Можно. Только я тебя не отпущу. -Совсем не отпустишь? -Совсем. – Он обнял меня одной рукой, повернувшись на бок, и оперевшись на другую щекой. – Никогда не отпущу. Я откинула со лба растрепанные мокрые локоны: -А если… -Никаких если. Платон Толстой держит слово. А теперь спи, девочка моя. – И он целомудренно, по-отечески поцеловал меня в щечку. – А я буду охранять твой сон. Я не стала спорить, обвила руками его локоть и вскоре заснула.

Автор:	Аличе [ 24-12, 00:56 ]
Заголовок сообщения:
часть двадцать пятая Года 1811 июля 28-е число Сегодня от мсье Брантьена доставили платье, которое я сразу же надела – именины Платоши требовали особого наряда. Платье было двойным, нижнее, с тонкими бретелями, сшито было из плотного атласа цвета чистой воды, с изумрудным отливом, а верх состоял из искусно драпированного прозрачного белоснежного муарового чехла, перетянутого под грудью широкой атласной лентой. Создавалось впечатление того, что платье было ледяным. В жаркий летний вечер – самое своевременное сочетание. К тому же сюда изумительно подошли тяжелые хрустальные серьги, наполовину скрытые выпущенными локонами. К Толстым я приехала раньше, чем следовала, поскольку хотела немного поговорить с П. наедине. Однако из моего намерения ничего не вышло – дом был полон приехавших из Польши дядюшек и тетушек. Платон встретил меня в дверях и почему-то попросил относиться ко всему философски. Не понимая его беспокойства, я вошла в залу. Мгновенно воцарилось полное молчание, резко сменившееся оживленным гулом. Такого количества косых взглядов я не ловила на себе со времени своей свадьбы, когда съехались родственники Дмитрия! Кузены, кузины, двоюродные и троюродные дяди и тети – все они оглядывали меня, не скрывая жадного любопытства. Я изумилась собственной наивности – ну конечно, а чего еще можно ожидать от родственников умершей жены своего любовника? Я скривила губы, выдохнула, гордо расправила плечи и прошла сквозь шумную толпу людей (право, да зачем же их приехало столько?). Ни одного знакомого лица! Ничего, Ксаночка, мы и не такое терпели! Я нашла глазами стоящего в окружении бесчисленных тетушек Платошу и подошла прямо к нему. При виде меня он заметно обрадовался, отчего на душе сразу потеплело. -Оксана Андреевна! Я улыбнулась ему и, наклонившись, вручила увесистую коробку. -Поздравляю тебя, друг мой. Надеюсь, это будет тебе полезно! (Тетушки смерили меня пренебрежительным взглядом). Он зашуршал бумагой: -Ой, как здорово! А какой большой! А я до него дотянусь? А на нем удобно рисовать? А… -Все художники используют мольберт, думаю, он и тебе пригодится! Незаметно подошедший сзади Платон одобрительно оглядел мольберт: -Гляди-ка, Платоша, как тебя Оксана Андреевна поощряет! При виде него дамы вокруг оживились и недовольно закашляли. -Платон Платоныч, - проворковала наконец одна из них, похожая на обиженную сову, - не представите ли вы нас очаровательной пани? Он смущенно почесал затылок: -Проше бардзо, совсем закрутился! Княгиня Оксана Андреевна Маковская, старинный друг нашей семьи. Пани Матильда Кшжиновская (сова); пани Фелиция Кшжиновская (внушительная матрона с упрямым выражением лица, очевидно, сестра пани Матильды); пани Дорота Ройковская (худая, словно жердь, с кислым видом сжимающая веер); ее дочь – панна Кристина Ройкувна (миниатюрная красавица с отрешенным лицом); пан Томаш Плущак, пани Алиция Плущевская (чета надменных аристократов), панна Ева Плущакувна (Нет-нет, не дочь. Видимо, сестра пана Томаша, перезрелая нимфа с хищным выражением лица, поедающая глазами Платона). Я вежливо наклонила голову: -Весьма польщена нашим знакомством. Пани Дорота проскрипела, пронизывая меня взглядом: - Для нас тоже большая честь познакомиться с другом семьи нашего дорогого зятя. Вы были знакомы с Сюзанночкой? -К сожалению, нет. – С достоинством ответила я, в душе проклиная Платона за это приглашение. -О, Сюзанночка была прекрасной, просто исключительной! Конечно, никому с ней не сравниться, - с плохо скрытым злорадством заключила пани Дорота. – Кстати, Платон Платоныч, вы обещали моей Крысеньке показать малую гостиную. Тот с недоумением воззрился на витающую в облаках паненку, по виду которой нельзя было сказать, что ей можно обещать хоть что-нибудь, она все равно ничего не заметит. Однако предложил той свою руку, на которую она равнодушно оперлась, и они отошли. -А где ваш муж, дорогая Оксана Андреевна? – продолжила атаку пани Фелиция. -Я вдова. – Дамы многозначительно переглянулись. -Сожалеем, однако, поверьте, со смертью мужа жизнь не заканчивается, даже в вашем возрасте, - произнесла пани Фелиция, что было оскорбительно по крайней мере потому, что она была меня старше по меньшей мере на сорок лет. Я кротко кивнула, решив во что бы то ни стало, сдерживаться, иначе не миновать скандала, а это все же Платошкин праздник. -Можно устраивать счастье других, например, этих голубков, - пани Фелиция показала на удаляющихся Платона с Кристиной, - чем не готовая пара? А как хорошо смотрятся вместе! Вы не находите? Вот ведь старая змея! Я, широко улыбаясь, кивнула, стараясь не тянуть руку к сморщенной шее своей собеседницы. Эстафету подхватила и пани Алиция: -Право, они просто созданы друг для друга! Я давно догадывалась, что между ними что-то есть, но, вы же меня понимаете… - дамы понимающе закивали друг другу, я же с беспокойством поглядела вслед Платону – может, в их словах есть доля правды? И тут же одернула себя – уже через месяц это будет не важно. Тут подала голос панна Ева: -И совсем не обязательно! Между прочим, многим нравятся зрелые, умные женщины, - она томно изогнула шею, отчего стала похожа на хорошо откормленного гуся. Пани Алиция фыркнула, задрав подбородок. Я же, боясь, что больше не выдержу ни минуты в этой паучьей склянке, извинилась и отошла к окну. Грустно глядя на улицу, я через некоторое время заметила еще одно отражение в стекле. Повернув голову, я увидела стоящего рядом молодого мужчину, долговязого и худого, с располагающим к себе лицом и большими добрыми глазами: -Простите ради бога, я не хотел вас напугать, просто было так жаль нарушать ваши размышления. Позвольте представиться – поручик Яцек Кшжиновский, брат Сюзанны, да будет земля ей пухом. -Княгиня Оксана Андреевна Маковская. Приятно познакомиться с вами, поручик. -Совсем вас замучили эти мегеры, да простит меня господь за такие слова? Почему-то ему хотелось сказать правду. -Совсем. – Вздохнула я. Он улыбнулся: -Вы не расстраивайтесь, они всегда так себя ведут. А почему вы стоите одна? Где Платон Платоныч – если я не ошибаюсь, именно благодаря ему вы оказались здесь? -Ушел показывать комнаты панне Кристине. Поручик рассмеялся: -Похоже, тетка Дорота с теткой Алицией все не оставят попытки женить несчастного Толстого на Кристине! А зря, единственный удачливый сват в нашей семье - я! Это ведь я сосватал Сюзанну Платону. -Так это вы – тот самый поручик? – изумилась я. -К вашим услугам! – он поклонился. Я замолчала, не зная, что сказать. Однако пан Яцек истолковал мое молчание по-своему. -Не подумайте ничего предосудительного, пани Оксана, мы были молоды, и все казалось несерьезным, в том числе и брак. Мы считали это все шуткой, а оно вон как все обернулось. Он обернулся – Платоша с застенчивым видом дергал его за подол сюртука. -О, молодой офицер! – он с серьезным лицом пожал руку радостно зардевшемуся мальчику, - как поживаете, юноша? -Хорошо, дядя Яцек. -Как продвигаются твои уроки живописи? -А Оксана Андреевна меня рисовать учит, - похвастался Платоша. -Как здорово! – Он с интересом посмотрел на меня. -Совсем немного, - проговорила я, покраснев. Они проговорили несколько минут, после чего Платоша отошел, а поручик повернулся ко мне: -А вы очень ему нравитесь. Больше того, он вами восхищен. -Мне очень приятно. -У мальчика немного радостей в жизни, и будет жестоко, если лишить его еще одной… У меня перехватило дыхание – как он догадался, неужели прочел мои мысли, или просто попал пальцем в небо? -…Поэтому я очень рад, что он нашел себе такого изумительного учителя. Я вздохнула с облегчением. Пан Яцек оказался замечательным собеседником, и два часа пролетели незаметно. - Кшжиновский, дамский угодник! – Платон подошел незаметно, - каков! Он говорил с улыбкой, однако я почувствовала тщательно скрытый гнев. -Ретируюсь, ретируюсь! Пани… – поручик щелкнул каблуками, поклонился и ушел. Платон подозрительно посмотрел на меня: -О чем это вы тут разговаривали? -Ни о чем серьезном, - сдержанно ответила я. -И поэтому ты так весело смеялась? -А ты хотела, чтобы я проплакала все то время, что ты демонстрировал Крысеньке задние комнаты? – я начала медленно закипать. -Я ничего не мог сделать! – Он нарочито вежливо взял меня под руку и вывел на балкон. -Право, а зачем? – Я ехидно улыбнулась, - По-моему, тебе очень понравилось подобное общество! -Не больше, чем тебе – общество Яцека! -А вот и понравилось! - я уже серьезно разозлилась. -Даже так? -Именно так! -Тогда и я признаюсь – мне тоже понравилось беседовать с панной Кристиной! -Рада за тебя. Думаю, в моем присутствии больше нет нужды. Я отправляюсь домой. – Я демонстративно сделала шаг к двери. -Хорошо, уезжай. – Платон гордо скрестил руки на груди. Я, стараясь ступать величественно, медленно прошла мимо него, попрощалась с гостями и особенно тепло – с поручиком Кшжиновским, вызвав волну перешептываний среди стоящих рядом дам. Выйдя в коридор, я подошла к зеркалу и замерла. На душе было тяжело. Внезапно сзади меня обняли сильные знакомые руки. -Прости, Ксаночка. Я виноват. Просто у меня в глазах меркнет, когда я вижу тебя рядом с другим мужчиной. -Глупый, - нежно вздохнула я. Стоя сзади, Платон покаянно уткнулся в мое плечо, я же глядела на наше отражение в зеркале, стараясь запомнить этот момент навсегда. -Платоша, придется все же отпустить меня. Он поднял голову: -Ты все-таки уедешь? -Уеду, но не из-за тебя. Твои, с позволения сказать, родственницы, меня взглядами уже испепелили. Не расстраивайся, у нас еще будет время. Мягко чмокнув его, я уехала домой, почему-то чувствуя себя при этом последней обманщицей. Часть двадцать шестая Года 1811 июля 30-е число Однако, к моему сожалению, на этом общение с польскими родственниками Платона не закончилось. Вчера, когда он, лежа головой на моих коленях, грустно поглядел на меня и умоляюще попросил: -Ксаночка, душенька, пожалуйста, они же съедят Платона Толстого, и даже не подавятся! Последний обед, и после этого они уедут! Да и то – половина уже отбыла! Я не смогла ему отказать. Зайдя в гардероб, я придирчиво оглядела свои платья – что бы такое надеть, чтобы эти пресловутые гарпии были довольны? Все казалось либо слишком ярким и вызывающим, либо слишком безликим. В конце концов я остановилась на простом бархатном платье цвета шампанского, со сложнокроеным вырезом, задрапированном для скромности длинным легким шарфом медового цвета. К нему я приколола чудную брошь с искусно разрисованной эмалью, и надела маленькие аккуратные золотые сережки с желтыми топазами. Как оказалось, большая часть родственников и вправду отправилась в Польшу. В доме остались только супруги Плущак, сестра пана Плущака, задумчивый пан Яцек и какая-то молодая девушка, почти девочка, маленькая, прозрачная, не сводящая с него влюбленных глаз. -Панна Агата Курчакувна. Княгиня Оксана Маковская. Девушка, мило покраснев, склонилась в почтительном книксене. За столом нас рассадили согласно непонятной мне схеме: в основании стола сел Платон, справа от него, на конце длинного края стола, было мое место. Слева от меня сидела Светлана, приглашенная Платоном, видимо, для того, чтоб хоть немного скрасить мое времяпрепровождение. На левом конце нашего края сидела надутая, словно мышь на крупу, пани Плущевская. На другом конце стола, напротив Платона, сидел сам пан Плущак, буквально излучающий понимание собственной значимости в этом мире. На четвертой стороне стола, напротив пани Алиции, примостилась, съежившись, панна Агата, затем Яцек и, напротив меня, панна Эва. Пока за столом шла обычная застольная беседа (пан Томаш важно высказывал свое мнение по вопросам мировой политики), я тихонько поинтересовалась у П.. что это за девушка – позавчера я ее не заметила. -Ах, Агатка? Это воспитанница Плущаков, дальняя их родственница, сирота. – Он вздохнул, - Жаль ее. Живет в чужом доме, ни родителей, ни братьев, ни сестер, ни приданого. -А почему она так смотрит на пана Яцека? Здесь имеет место быть какая-нибудь романтическая история? Платон покачал головой: -Если бы. Какая уж тут романтика. Ты, наверно, заметила – Яцек очень тонко чувствующий, внимательный, понимающий человек. К сожалению, только, когда дело касается других людей. Сам он уже давно и безнадежно влюблен. В Варшаве живет одна дама, пани Ванда… кажется, она до сих пор Стюарт. Нет-нет, она полячка, просто двое из трех ее мужей были иностранцами. За это ее прозвали Иностранкой, но кровь в ее жилах польская, без единой примеси. Когда-то юная Вандзя приехала в Варшаву к родственникам, в надежде найти себе достойную партию и поправить бедственное материальное положение своей семьи. Поскольку девицей она была, да и осталась просто исключительной красоты, - поймав мой возмущенный взгляд, он добавил, - правда, не для всех. Тонкая до нездоровья, с белоснежной кожей, черными, словно смола, волосами, с огромными черными глазами и маленькими капризными губками. Скоро Варшава лежала у ее ног, а она сама вышла за неприлично богатого магната Пшжецкого, который, впрочем, довольно быстро умер при загадочных обстоятельствах. Поговаривали, что его застрелил застигнутый врасплох любовник Ванды, но лично я в этом сомневаюсь – она слишком умна, скорее всего сама все подстроила. Оставшись богатой вдовой, она некоторое время весело прожила в Польше, а потом уехала путешествовать в Европу. Вернулась уже с другим мужем, австрийским графом. Тот тоже не замедлил покинуть этот мир, оставив ей круглую сумму. На этот раз она не стала никуда уезжать, со своим последним мужем познакомившись уже в Варшаве - он оказался английским герцогом. Спустя год он таинственно исчез, и с тех пор она живет одна, предается всевозможным увеселениям и разбивает сердца мужчинам. -Не слишком привлекательную даму ты мне описываешь, - протянула я под монотонный аккомпанемент сентенций пана Томаша. -Всецело согласен с тобой, однако Яцек нас не поддержал бы. Он влюбился в нее безнадежно, с первого взгляда, еще когда она первый раз осталась вдовой. Это было еще тогда, когда наш полк квартировал в Польше. – Он слегка покраснел, - когда я выиграл в карты Сюзанну. А он тогда увидел ее в первый раз – и пропал. А Ванда им играет, жестоко играет – то приблизит к себе, то оттолкнет. И так уже десять лет. Сколько она ему боли доставила – не счесть, сам не раз у него из руки пистолет выбивал! -А при чем тут Агатка? -Яцек ведь родственник Плущаков. Агатка, несчастная, давно в него влюблена, только он не замечает ничего. Я оглянулась на нее. Нужно быть слепым и глухим, чтобы не видеть буквально плещущего из нее обожания. -Да-да, вся семья знает, да и все вокруг, однако у бедняжки нет никаких шансов – даже забыв о Ванде. Яцек – завидный жених, и невесты вокруг него вьются, только успевай отгонять. Какая уж тут бесприданница. В общем, грустная история. Тут мы отвлеклись и заметили, что панна Эва как-то судорожно мигает, глядя на Платона, широко улыбаясь: -Секреты, секреты изволите иметь, Платон Платоныч… - вкрадчиво заметила она, - А дорогую кузину в них посвятить? Платон закашлялся: -Да ничего, в общем-то, особенного, проше панны… Панна Эва, доверительно улыбнувшись мне, манерно взмахнула рукой: -Вечно он кокетничает со мной, негодник! Платон поперхнулся, я закусила губу, чтобы не улыбнуться. Панна Эва не торопясь поправила складки на атласном платье, обтягивающем ее дородную фигуру, словно перчатка (с размером которой прогадали в меньшую сторону), выпучила глаза на П, что видимо, должно было изображать томный взгляд, и провела ладонью по его подбородку, проворковав: -Каков проказник, ну да все равно я тебя раскусила, мяу-мяу… Платон лихорадочно отшатнулся, я же изумленно подняла брови – это было уже слишком. Не могу я смотреть, как Платошу мучает этот позор семейства кошачьих! Мягко поведя головой, я как бы невзначай расстегнула брошку и развязала шарф, мягко набросив его на плечи, и заметив шепотом «боже, здесь так жарко», легко провела пальцами по ключице. На щеках П. явственно проступили желваки, панна Эва же густо покраснела, и натужно пробасив «и правда, жарко», топорным движением расстегнула верхнюю пуговицу на воротнике-стойке своего глухого платья. Платон изумленно переводил взгляд из стороны в сторону. Я ослепительно улыбнулась, провела рукой по шее и запустила ее в волосы, слегка откинув голову и чуть приоткрыв губы. В это время Света толкнула меня за столом и прошипела: -Ксана, окстись! Прекрати, если не хочешь конца семейства Плущаков! Я повернула голову – и только светский опыт помог мне удержаться от возгласов. Пан Томаш замолчавший, видимо, на полуслове, и забывший закрыть рот, упоенно лелеял взглядом мое декольте, обретя при этом вид, необыкновенно близкий к барану. Сидевшая рядом пани Алиция догнала по цвету хорошо созревшую свеклу, и испепеляла, впрочем, абсолютно бесполезно, взглядом своего супруга. Пан Яцек, прикрыв рот рукой, отвернулся, и только его плечи судорожно подрагивали от сдерживаемого смеха. Панна Агата вжалась в стул, стараясь, очевидно, сделаться невидимой. Я неторопливо накинула шарф и невозмутимо заметила: -А вот и ветерком повеяло. При этих словах Светлана издала какой-то невообразимый звук и, поспешно извинившись, выбежала из-за стола. В коридоре мы услышали ее громкий смех. В этот момент все заговорили одновременно. Яцек, вежливо: - Обед был чудесен. Пан Томаш, с воодушевлением: - Так вот, позиция Англии… Пани Алиция, оскорблено: - Мы завтра же уезжаем, Томаш. Агатка! Платон, сконфуженно: - Надеюсь, десерт был вкусен. Панна Эва, игриво: - Шалун, шалун! Пан Томаш, упорно: - Позиция Англии… Яцек, давясь от смеха: - О да, десерт был исключительным! Я, ехидно: - Была так рада знакомству с вами, пан Томаш. Агата, испуганно: - Да, тетя. Пан Томаш, монотонно: - Позиция Англии… Платон, светски: - Думаю, можно пройти в гостиную. Пани Алиция, тоном опытного полководца: - Иди и собирай вещи – нам следует поторопиться. Томаш. Томаш! Да замолчишь же ты когда-нибудь?! Наконец всеобщий гул прекратился, мы поднялись и переместились в гостиную, причем пани Алиция виртуозно усадила мужа подальше от меня, я же, не обладая подобным опытом, потратила гораздо больше усилий на то, чтобы изолировать пышущую чрезмерно теплыми родственными чувствами кузину от Платона. Пан Томаш снова пустился в свои рассуждения о судьбах мира, я же подсела поближе к Светлане и поведала ей печальную историю пана Яцека и паненки Агаты. Света кивнула: -Я немного знакома с этой Вандой. Между прочим, твой скромник умолчал о том, что и сам был ею немного увлечен, но не волнуйся – совсем недолго. Просто перед нею сложно устоять. О ней много говорят в Варшаве. Что она убила своих мужей, что она держит в подвале своего дома провинившихся перед нею мужчин, даже то, что она – шпионка какого-то ордена. Но это все не более чем слухи, хотя особа она и вправду незаурядная. Жалко пана Яцека, и девочку эту тоже жалко. Потихоньку мы перешли на светские слухи, а потом незаметно подошло время ехать домой. Провожая меня до кареты, Платон, усмехнувшись, заметил: -Все-таки, Ксана, ты у меня - ураган. Нигде без следа не пройдешь! Домой я возвращалась в преотличном настроении. Часть двадцать седьмая Года 1811 августа 20-е число И все-таки порой очень полезно возить с собой несколько нарядов! Позавчера, когда я приехала в одно из поместий Платона, Мещерово, я и предполагать не могла, что задержаться придется на большее время. Хоть и находилось оно в двух часах езды от Петербурга, и возвратиться я рассчитывала к вечеру, но Платон уговорил меня остаться на ужин, а потом не отпустил уже Платоша, так что пришлось переночевать в Мещерове. А посему сегодня утром я обрадовалась собственной запасливости, ибо недостаток нарядов – единственное, что могло испортить настроение в этом поистине райском уголке. Дом расположен на пологом холме, у подножья которого раскинулся свежий, сочный луг, огороженный небольшой березовой рощею, плавно перетекающей в поле. Вид с крыльца дома открывается просто изумительный, и потому я не удивлена, что П. увез сына сюда из душного Петербурга, пусть и несколько дней. Проснувшись, я первым делом подставила лицо горячим лучам утреннего солнца и вдохнула дивный, вкусный воздух. После чего надела абрикосовое легкое платье, отороченное кокетливыми кружевами цвета слоновой кости, и соломенную шляпку, повязанную лентой того же цвета, и спустилась к завтраку. За столом царило благодушие – немного возбужденный Платоша воодушевленно рассказывал о том, как будет после завтрака рисовать этот прелестный вид; Платон же, еще сонный, с улыбкой слушал сына. После полудня он предложил мне немного прогуляться по окрестностям. Мы чинно вышли на крыльцо, помахали глядящему на нас с балкона Платоше, и двинулись по аллее. Спустившись с холма, мы свернули на тропинку, пересекающую луг, и углубились в рощу. Платон попытался обнять меня, я же со смехом вывернулась. Он попробовал снова, и я вновь увернулась, на этот раз отбежав немного дальше. Он весело подбоченился, хмыкнул и побежал за мной, протянув ко мне руки, я же, радостно смеясь, пряталась от него за березами. -Ну погоди, несносная девчонка, не век же тебе от меня прятаться! – Прогремел он, хохоча, я же, затаившись за толстым белым стволом, зажала себе рот рукой, стараясь не дышать громко. Однако через минуту все вокруг затихло, и недоуменно высунула лицо из-за дерева. В этот момент сзади меня подхватили крепкие руки, и Платон резво сгреб меня в охапку: -Попалась! – жарко прошептал он в мое ухо, и обнял так, что не освободиться, - вечно приходится ловить, ну да я тебя! Вот возьму и не отпущу! Я коварно улыбнулась, извернулась и просунула пальцы ему подмышки. -Да что ты делаешь, Ксаночка? Прекрати! Аах!..- он вскинул олову и захохотал, - Прекрати же! Прошу, перестань!... Молю, хватит! Пожалуйста, ну пожалуйста, Ксаночка, я для тебя что хочешь сделаю, только прекрати! Я отстранилась и капризно надула губки, приняв обиженный вид. -Ну-ну, душа моя, не обижайся, ты же знаешь, Платон Толстой щекотки боится более всего в жизни! Я игриво отвернулась: -Значит, ревнивый? Он подошел сзади и мягко обнял меня за плечи: -Ты же знаешь, что ревнивый! Да ты и сама…- он быстро скользнул руками по моим бокам, заставив изогнуться от смеха, - впрочем, это меня только радует. Пойдем. – Он взял меня за руку. Мы пересекли рощу и вышли в поле. Дыхание у меня перехватило от открывшейся красоты – ярко-зеленое поле, ровное, живое, но нем – редкие выпуклости стогов, и над всей этой красотой – безупречно-голубое летнее небо. От масштаба увиденного кружило голову. -Пойдем же, - Платон потянул меня за руку и мы, шурша послушно расходящейся в стороны травой, приблизились к одному из стогов. -Право, милый, я туда не полезу, - я упрямо скрестила руки, - я испорчу платье, и вообще… Что «вообще», я не успела договорить, поскольку он легко подхватил меня на руки и буквально закинул на самую верхушку стога, забравшись следом. -Да вы, Платон Платоныч, просто мальчишка! – засмеялась я, откинувшись и опершись руками на стог, - Падки на романтику, я посмотрю… -Смотрите и наслаждайтесь, Оксана Андреевна! – подмигнул он мне, устраиваясь рядом. – Небось ни одна из твоих петербургских подруг такого в жизни не видывала! Он откинулся на спину, я последовала его примеру, сняв шляпку и махнув рукой на прическу. -Когда-то мы с Мишелем лежали так же, на этом же поле. Давно, он еще не женат был. Помню, целый день провели, глядя на небо да на облака. Лугин, тот в каждом облаке фигуры видел, одна другой диковиннее, а я просто любовался такой красотой. Я молча подвинула кисть и взялась за его руку. В какой-то момент мне подумалось, что и я могла бы до скончания веков лежать вот так, глядя на неторопливо проплывающие облака, сливаясь с небом, в состоянии какой-то блаженной полудремы, слушая рассказы Платона. Мне даже показалось на мгновенье, что это и есть счастье. Время летело незаметно, ослепительный солнечный диск уже проплыл половину неба, как вдруг все вокруг резко потемнело. Облака внезапно посерели, откуда не возьмись подул резкий сухой холодный ветер. Платон рывком поднялся и, оглядевшись, с беспокойством сказал: -Вставай, Ксаночка. Надвигается нешуточная гроза, в поле может быть опасно. Нужно идти домой как можно скорее. Словно в подтверждение его слов с неба сплошной стеной сорвался дождь. В отдалении раздались глухие раскаты грома. Мы торопливо слезли со стога и, взявшись за руки, быстро пошли в сторону рощи. Струи воды хлестали по лицу, застилали обзор, заливались за шиворот. Платон впереди тихо бормотал что-то неразборчивое. Роща была уже совсем близко, когда в одну из берез попала молния – все вокруг на мгновение стало ослепительно-белым, а потом береза, вмиг став угольно-серой, мгновенно вспыхнула. Я в ужасе прильнула к П., обняв его что есть сил и укрыв лицо на его груди. Он мягко погладил меня по волосам и нежно, как маленькой, проговорил: -Ну что ты, милая, испугалась? Все будет хорошо, это просто молния. Я всхлипнула: -Мне страшно, Платоша, очень страшно! Молния попадет в нас, и мы умрем! Платон взял меня за плечи и резко встряхнул: -Ничего с нами не случится, глупенькая, поняла? Все будет в порядке! – я кивнула, утерев слезы руками. – Держись ближе ко мне, вот так, а теперь идем аккуратно. Аккуратно, Ксаночка, а не медленно! Обнявшись и оглядываясь поминутно по сторонам, мы кое-как прошли рощу, и выбрались на луг. Сзади нас с глухим треском вспыхнула еще одна сосна. -Все, Ксаночка, здесь только один путь – взяться за руки и бежать к дому, не останавливаясь, что бы ни случилось, хорошо, милая? Я кивнула и внутренне собралась: -В крайнем случае, мы умрем вместе. – Сказала я и внутренне поразилась этой мысли. Платон внимательно, серьезно оглядел меня с ног до головы и быстро, но крепко поцеловал меня. -Ну, с Богом. Мы перекрестились и побежали. Когда мы шли из дому, луг казался мне маленькой лужайкой, сейчас же он тянулся бесконечно. Но вот наконец размытая тропинка пошла в гору, и за минуту до того, как мы вбежали в ворота поместья, я поняла, что мы вне опасности. Дождь лился монотонно, раскаты грома звучали где-то вдалеке. Мы, не разбирая дороги, прямо по газону подбежали к крыльцу и зашли в дом. Навстречу нам выбежал взъерошенный денщик Платона, Фома, кто-то из домашних слуг, но впереди всех показался перепуганный Платоша. Обхватив меня одной рукой за пояс, второй он обнял за колени отца, едва не свалив его с ног, и заплакал, заговорив что-то по-польски. -Платон Платоныч! – грозно произнес Платон, - что за слезы? Мужчине не пристало плакать! И потом, разве мы не говорили о невозможности разговоров на польском в России? -Простите, папенька, - разрыдался Платоша, - просто мы так волновались за вас… Я вступилась за мальчика: -И вправду, Платон, не будь так строг. Тот открыл было рот, чтобы возразить, но лишь махнул рукой и сказал: -Плед Оксане Андреевне и мне, чай и водку – в гостиную. И живо, живо! Слуги мгновенно разбежались кто куда, я же, с накинутой на плечи непонятно откуда взявшейся шалью и Платошей, не желавшим отпускать мою руку, прошла в гостиную. Мы расселись на диваны. Напряжение внутри медленно отступало, сменяясь какой-то усталой расслабленностью. Не хотелось ничего, просто молча сидеть и наслаждаться теплом и безопасностью. Принесли чай - никогда я не пивала ничего вкуснее и приятнее! -Ты согрелась? – заботливо произнес Платон. -Да, пожалуй. -А теперь иди спать, Оксана. Тебе надо отдохнуть Я возразила: -Но я не хочу спать! -И все же иди. – Произнес он спокойно, но твердо. – Ты наволновалась, это может быть вредно для твоего здоровья. – И тихо, целуя мою руку, - пожалуйста, душа моя, а не то я буду за тебя волноваться. Я покорно встала и, сопровождаемая услужливой служанкой, поднялась в свою комнату. Очевидно, Платон был прав – едва моя голова коснулась подушки, я мгновенно уснула, и спала крепко, провально, без всяких снов. Часть двадцать седьмая Года 1811 августа 20-е число И все-таки порой очень полезно возить с собой несколько нарядов! Позавчера, когда я приехала в одно из поместий Платона, Мещерово, я и предполагать не могла, что задержаться придется на большее время. Хоть и находилось оно в двух часах езды от Петербурга, и возвратиться я рассчитывала к вечеру, но Платон уговорил меня остаться на ужин, а потом не отпустил уже Платоша, так что пришлось переночевать в Мещерове. А посему сегодня утром я обрадовалась собственной запасливости, ибо недостаток нарядов – единственное, что могло испортить настроение в этом поистине райском уголке. Дом расположен на пологом холме, у подножья которого раскинулся свежий, сочный луг, огороженный небольшой березовой рощею, плавно перетекающей в поле. Вид с крыльца дома открывается просто изумительный, и потому я не удивлена, что П. увез сына сюда из душного Петербурга, пусть и несколько дней. Проснувшись, я первым делом подставила лицо горячим лучам утреннего солнца и вдохнула дивный, вкусный воздух. После чего надела абрикосовое легкое платье, отороченное кокетливыми кружевами цвета слоновой кости, и соломенную шляпку, повязанную лентой того же цвета, и спустилась к завтраку. За столом царило благодушие – немного возбужденный Платоша воодушевленно рассказывал о том, как будет после завтрака рисовать этот прелестный вид; Платон же, еще сонный, с улыбкой слушал сына. После полудня он предложил мне немного прогуляться по окрестностям. Мы чинно вышли на крыльцо, помахали глядящему на нас с балкона Платоше, и двинулись по аллее. Спустившись с холма, мы свернули на тропинку, пересекающую луг, и углубились в рощу. Платон попытался обнять меня, я же со смехом вывернулась. Он попробовал снова, и я вновь увернулась, на этот раз отбежав немного дальше. Он весело подбоченился, хмыкнул и побежал за мной, протянув ко мне руки, я же, радостно смеясь, пряталась от него за березами. -Ну погоди, несносная девчонка, не век же тебе от меня прятаться! – Прогремел он, хохоча, я же, затаившись за толстым белым стволом, зажала себе рот рукой, стараясь не дышать громко. Однако через минуту все вокруг затихло, и недоуменно высунула лицо из-за дерева. В этот момент сзади меня подхватили крепкие руки, и Платон резво сгреб меня в охапку: -Попалась! – жарко прошептал он в мое ухо, и обнял так, что не освободиться, - вечно приходится ловить, ну да я тебя! Вот возьму и не отпущу! Я коварно улыбнулась, извернулась и просунула пальцы ему подмышки. -Да что ты делаешь, Ксаночка? Прекрати! Аах!..- он вскинул олову и захохотал, - Прекрати же! Прошу, перестань!... Молю, хватит! Пожалуйста, ну пожалуйста, Ксаночка, я для тебя что хочешь сделаю, только прекрати! Я отстранилась и капризно надула губки, приняв обиженный вид. -Ну-ну, душа моя, не обижайся, ты же знаешь, Платон Толстой щекотки боится более всего в жизни! Я игриво отвернулась: -Значит, ревнивый? Он подошел сзади и мягко обнял меня за плечи: -Ты же знаешь, что ревнивый! Да ты и сама…- он быстро скользнул руками по моим бокам, заставив изогнуться от смеха, - впрочем, это меня только радует. Пойдем. – Он взял меня за руку. Мы пересекли рощу и вышли в поле. Дыхание у меня перехватило от открывшейся красоты – ярко-зеленое поле, ровное, живое, но нем – редкие выпуклости стогов, и над всей этой красотой – безупречно-голубое летнее небо. От масштаба увиденного кружило голову. -Пойдем же, - Платон потянул меня за руку и мы, шурша послушно расходящейся в стороны травой, приблизились к одному из стогов. -Право, милый, я туда не полезу, - я упрямо скрестила руки, - я испорчу платье, и вообще… Что «вообще», я не успела договорить, поскольку он легко подхватил меня на руки и буквально закинул на самую верхушку стога, забравшись следом. -Да вы, Платон Платоныч, просто мальчишка! – засмеялась я, откинувшись и опершись руками на стог, - Падки на романтику, я посмотрю… -Смотрите и наслаждайтесь, Оксана Андреевна! – подмигнул он мне, устраиваясь рядом. – Небось ни одна из твоих петербургских подруг такого в жизни не видывала! Он откинулся на спину, я последовала его примеру, сняв шляпку и махнув рукой на прическу. -Когда-то мы с Мишелем лежали так же, на этом же поле. Давно, он еще не женат был. Помню, целый день провели, глядя на небо да на облака. Лугин, тот в каждом облаке фигуры видел, одна другой диковиннее, а я просто любовался такой красотой. Я молча подвинула кисть и взялась за его руку. В какой-то момент мне подумалось, что и я могла бы до скончания веков лежать вот так, глядя на неторопливо проплывающие облака, сливаясь с небом, в состоянии какой-то блаженной полудремы, слушая рассказы Платона. Мне даже показалось на мгновенье, что это и есть счастье. Время летело незаметно, ослепительный солнечный диск уже проплыл половину неба, как вдруг все вокруг резко потемнело. Облака внезапно посерели, откуда не возьмись подул резкий сухой холодный ветер. Платон рывком поднялся и, оглядевшись, с беспокойством сказал: -Вставай, Ксаночка. Надвигается нешуточная гроза, в поле может быть опасно. Нужно идти домой как можно скорее. Словно в подтверждение его слов с неба сплошной стеной сорвался дождь. В отдалении раздались глухие раскаты грома. Мы торопливо слезли со стога и, взявшись за руки, быстро пошли в сторону рощи. Струи воды хлестали по лицу, застилали обзор, заливались за шиворот. Платон впереди тихо бормотал что-то неразборчивое. Роща была уже совсем близко, когда в одну из берез попала молния – все вокруг на мгновение стало ослепительно-белым, а потом береза, вмиг став угольно-серой, мгновенно вспыхнула. Я в ужасе прильнула к П., обняв его что есть сил и укрыв лицо на его груди. Он мягко погладил меня по волосам и нежно, как маленькой, проговорил: -Ну что ты, милая, испугалась? Все будет хорошо, это просто молния. Я всхлипнула: -Мне страшно, Платоша, очень страшно! Молния попадет в нас, и мы умрем! Платон взял меня за плечи и резко встряхнул: -Ничего с нами не случится, глупенькая, поняла? Все будет в порядке! – я кивнула, утерев слезы руками. – Держись ближе ко мне, вот так, а теперь идем аккуратно. Аккуратно, Ксаночка, а не медленно! Обнявшись и оглядываясь поминутно по сторонам, мы кое-как прошли рощу, и выбрались на луг. Сзади нас с глухим треском вспыхнула еще одна сосна. -Все, Ксаночка, здесь только один путь – взяться за руки и бежать к дому, не останавливаясь, что бы ни случилось, хорошо, милая? Я кивнула и внутренне собралась: -В крайнем случае, мы умрем вместе. – Сказала я и внутренне поразилась этой мысли. Платон внимательно, серьезно оглядел меня с ног до головы и быстро, но крепко поцеловал меня. -Ну, с Богом. Мы перекрестились и побежали. Когда мы шли из дому, луг казался мне маленькой лужайкой, сейчас же он тянулся бесконечно. Но вот наконец размытая тропинка пошла в гору, и за минуту до того, как мы вбежали в ворота поместья, я поняла, что мы вне опасности. Дождь лился монотонно, раскаты грома звучали где-то вдалеке. Мы, не разбирая дороги, прямо по газону подбежали к крыльцу и зашли в дом. Навстречу нам выбежал взъерошенный денщик Платона, Фома, кто-то из домашних слуг, но впереди всех показался перепуганный Платоша. Обхватив меня одной рукой за пояс, второй он обнял за колени отца, едва не свалив его с ног, и заплакал, заговорив что-то по-польски. -Платон Платоныч! – грозно произнес Платон, - что за слезы? Мужчине не пристало плакать! И потом, разве мы не говорили о невозможности разговоров на польском в России? -Простите, папенька, - разрыдался Платоша, - просто мы так волновались за вас… Я вступилась за мальчика: -И вправду, Платон, не будь так строг. Тот открыл было рот, чтобы возразить, но лишь махнул рукой и сказал: -Плед Оксане Андреевне и мне, чай и водку – в гостиную. И живо, живо! Слуги мгновенно разбежались кто куда, я же, с накинутой на плечи непонятно откуда взявшейся шалью и Платошей, не желавшим отпускать мою руку, прошла в гостиную. Мы расселись на диваны. Напряжение внутри медленно отступало, сменяясь какой-то усталой расслабленностью. Не хотелось ничего, просто молча сидеть и наслаждаться теплом и безопасностью. Принесли чай - никогда я не пивала ничего вкуснее и приятнее! -Ты согрелась? – заботливо произнес Платон. -Да, пожалуй. -А теперь иди спать, Оксана. Тебе надо отдохнуть Я возразила: -Но я не хочу спать! -И все же иди. – Произнес он спокойно, но твердо. – Ты наволновалась, это может быть вредно для твоего здоровья. – И тихо, целуя мою руку, - пожалуйста, душа моя, а не то я буду за тебя волноваться. Я покорно встала и, сопровождаемая услужливой служанкой, поднялась в свою комнату. Очевидно, Платон был прав – едва моя голова коснулась подушки, я мгновенно уснула, и спала крепко, провально, без всяких снов. Часть двадцать восьмая. Года 1811 сентября 1-е число Раннее утро Ну вот и пришел этот день. Как долго ни тянулось лето, все равно оно прошло. Боюсь, от Платона так и не удалось утаить охватившую меня в последние дни нервозность. Все эти внезапные перемены настроения, неожиданное молчание, взгляды искоса, думаю, заставили его задуматься, однако он ни о чем не говорит мне, и оттого я все более утверждаюсь в своем решении. Порой я начинаю задумываться – а для чего же я вообще делаю этот шаг, зачем собираюсь принести себе же такие мучения? Когда он обнимает меня, или рассказывает какую-то чепуху о своих приключениях, или гарцует в седле, гордо на меня глядя, я думаю – а стоит ли расставаться с ним? Однако в этот момент как будто сознание затемняется, и я ясно вспоминаю его, говорящего «Нам больше не стоит встречаться, Ксана». В ногах появляется слабость, на глаза сами собой наворачиваются слезы, я постоянно переживаю, мечусь. Глаза мои впали, на щеках появился какой-то лихорадочный румянец, в голосе – надтреснутость. Юлия смотрит на меня с таким состраданием, что я невольно начинаю думать – неужели я так жалко выгляжу? Порой она пытается меня переубедить, но как всегда, когда ты в чем-то сомневаешься, а тебя начинают отговаривать, ты с удвоенным рвением защищаешь свою позицию. Так и мы с Юлией – похоже, она уже поняла меня, и потому теперь лишь смотрит на меня своим внимательным печальным взглядом, отчего мне становится еще горше. И наконец настал день, когда я придет конец всем моим мучениям. Вчера внутри меня как будто что-то оборвалось, все сомнения ушли прочь. Я как будто примирилась со своей судьбой. С утра я встала раньше обычного, оглядела себя в зеркало – непривычные в последнее время сухие глаза, упрямо сжатые губы. Я сказала своему отражению: -Завтра ты смертельно обидишь его. -Завтра ты обидишь его, как он когда-то обидел тебя, - жестко сказало отражение. Я скривилась. И действительно, мы будем всего лишь квиты. Вспомнив то, что мне пришлось пережить тогда, в кошмарном 1800-м году, я с отвращением передернула плечами. Глаза мои похолодели, став, казалось, темными льдинами. Что же там было перед нашим расставанием? Ах да, как же я могла забыть! Ну что ж, не будем отступать от традиции. Равнодушно смерив взглядом отражение, я подошла к гардеробу. Сегодняшний наряд должен запомниться Платону надолго. Розовые, голубые, персиковые платья были без раздумий отодвинуты в сторону. Вот оно! Это платье я заказала мсье Брантьену, находясь в расстроенных чувствах, и ни разу не решилась одеть его. Броское, холодное платье из графитно-серого атласа. Сложная драпировка на груди и глухой прямой подол с небольшим шлейфом. Никаких кружев, никакого муара, никаких рюшей. Длинные, выше локтя, перчатки в тон. На шее и на запястьях – гарнитур из обсидиана в серебряной оправе. Упрямо убранные со лба локоны, собранные сзади в пышный узел. Все свои эмоции я решительно заперла внутри себя, оставив снаружи лишь крепкую, жестокую оболочку – княгиню Маковскую, равнодушную даму с острым языком. До самого вечера ходила я по комнатам, убеждая себя в правильности принятого решения, и к вечеру была уже настолько взвинчена, что могла бы с порога сказать Платону «ты испортил мне жизнь, а потому убирайся к черту». Однако когда он вошел, я лишь молча поглядела на него из-за плеча, не отрываясь от книги. -Добрый вечер, душа моя. О, право, ты сегодня прекрасна, как…ты удивишься, но словно грозовая туча. Прекрасна и опасна. Я изогнула бровь, не поворачиваясь и видя его лишь боковым зрением: -В самом деле? Он в недоумении пожал плечами: -А почему бы и нет? Ты сегодня не в настроении? Я аккуратно сложила книгу и затем повернулась к нему: -Почему же. Я бываю разной, разве ты не знаешь? Я поднялась с кресла и неторопливо, покачивая бедрами, приблизилась к нему. Он усмехнулся: -Кому, как не мне, это знать? Я молча коснулась рукой его шеи и мягко провела по ней холодным атласом перчатки, зайдя Платону за спину. Он, закусив губу, прикрыл глаза. Я прижалась к нему сзади, наклонилась совсем близко к его уху и прошептала: -А какая я тебе больше всего нравлюсь? Мягкая? Домашняя? Грустная? Томная? Не отвечай, мне неинтересно. И я легко коснулась губами раковины его уха, чуть касаясь, провела языком по изгибам, поцеловала мочку. Он вздрогнул и приоткрыл рот, попытался положить руки мне на талию, но я перехватила их: -Не так быстро, полковник. Прижавшись грудью к его спине, я медленно провела руками по его груди, по животу, спустилась ниже, чуть нажала: -Я сама знаю, какой нравлюсь тебе больше всего. Потому тебя ко мне и тянет. Только ты никогда в этом не признаешься, - и я ловко просунула ладонь между застежками кальсон. Платон запрокинул голову и тяжело задышал. Я чуть ускорила движения руки и прошептала, дыша в его затылок: -Только у каждой медали есть две стороны. -О чем… ты… говоришь? – прохрипел он. Я усмехнулась: -Потом узнаешь. Я не хочу сейчас об этом говорить. Резко отняв руку, я толкнула его в спину. П. кубарем упал на постель. Я смерила его пронзительно-плотоядным взглядом и быстро прошла по комнате, затушив все свечи, кроме одной – соблюдать традиции, так соблюдать. В ее свете атлас моего платья переливался тяжелым, опасным стальным блеском; кожа же приобрела мерцающий медовый оттенок. Я встала перед кроватью и сверху вниз поглядела на Платона. Аккуратно, палец за пальцем, я стянула с рук перчатки и запустила руки в волосы, освобожденная копна вольготно легла на плечи. Поддерживая руками платье, я опустилась на постель и на ощупь нашла П. Он постарался было накрыть меня собой, но я вовремя перевернулась и, не снимая платья, села сверху. Вороша пальцами его кудри, я ощутила на коже его жадные поцелуи, поддалась им и едва слышно застонала. Лихорадочно, запутываясь руками в завязках и крючках, он расстегнул мое платье и буквально сорвал его. Облизав сухие губы, я рванула его рубашку и сняла ее, отбросив куда-то в сторону. Легким движением плеча спустив лямку нижнего платья, я остановила его руку, тянущуюся это платье снять. Приподняв подол, так что обнажились завязки чулок, я крепко сжала бедрами его ноги. Каждая клеточка тела уже тонула в болезненно чувствительном томлении, и я не стала этому препятствовать. Изогнув голову, я прижала его руки своими к простыне, различив его лицо совсем рядом со своим. Сдерживаясь, чтоб не поцеловать его, я пристально смотрела П. в глаза, различая в них так хорошо знакомое желание, и стараясь запомнить это выражение навсегда. Однако с каждым движением наслаждение заполняло меня, и скоро я уже не видела ничего, все заволокло какой-то густой дымкой, и я закричала, поддавшись изумительно острым ощущениям. Почти одновременно мы замерли, обняв друг друга и тяжело дыша. А потом Платон нежно, тепло поцеловал мою щеку, и тут внутри меня все сломалось. С иступленным пылом я ответила на его поцелуи, мягкие, родные. Деликатно, словно фарфоровую, он уложил меня на спину и лег сверху. Обняв, словно меня сейчас украдут, он начал целовать мои щеки, лоб, нос, глаза. Я растворилась в какой-то первозданной нежности и с готовностью раскрылась навстречу ему. В этот раз не было никаких пульсирующих волн, наслаждение нарастало долго, постепенно, гармонично, было таким естественным, словно испытать его и было моим единственным предназначением, и в конце увенчалось ослепительной вспышкой, заставившей меня тихо простонать и замереть, наслаждаясь постепенно уходящим, словно пена с берега моря, блаженством. Платон лег рядом и, помолчав, прошептал: -Все-таки ты удивительный человек, Оксана. Такое чувство, что я сегодня любил двух разных женщин. – Поцеловав мое плечо, он улыбнулся, - может, поделишься секретом? -Не сейчас, - тихо ответила я, - поговорим об этом завтра. Платон, кивнув, закрыл глаза и скоро ровно задышал, я же отвернулась, прикрыв щекой предательское мокрое пятно на подушке.

Автор:	Аличе [ 24-12, 00:59 ]
Заголовок сообщения:
Часть двадцать девятая 1811 года сентября 2-е число Вчера утром я проснулась еще затемно и, поспешно встав с постели, быстро оделась в заранее заготовленное белоснежное платье с глухим воротником и узкими рукавами в три четверти, на маленьких частых пуговицах. Туго заколов волосы, я села за столик напротив постели, взяв в руки дневник и мимоходом поглядывая на спящего Платона. Тихо скрипело перо, мне хотелось, мне хотелось, чтоб солнце никогда не вставало, и Платон никогда не просыпался, а в следующий момент я еле удерживала себя, чтоб не растолкать его немедленно. Внутри было холодно, я была напряжена настолько сильно, что пальцы сводило. Потом я отложила дневник, сложила руки на груди и принялась просто ждать. Наконец первые лучи солнца осветили лицо П., он невнятно заворчал, заворочался и наконец сонно приоткрыл глаза: -Доброе утро, душа моя. А почему ты так далеко? Иди ко мне… Я скупо покачала головой: -Нет, Платон. Просыпайся, нам нужно поговорить. Он потер руками лицо и потянулся: -А что, что-то случилось?.. Я вздохнула, опустила на секунду глаза и затем пристально посмотрела на него: -Думаю, да. Впрочем, что тянуть? Мы больше не должны встречаться. Платон недоверчиво дернул плечами: -Что за глупые шутки, Ксана? Ты опять не в настроении? Я раздельно и четко проговорила, стиснув руки: -Это не шутки. Мы. Больше. Не будем. Встречаться. Глаза его округлились, сон будто рукой сняло: -То есть как не будем встречаться? – ошарашено прошептал он. -Наши отношения ведут в тупик, незачем напрасно мучить друг друга. Если бы мы расстались позже, а это произошло бы обязательно, было бы еще больнее. – Я чуть качнула головой. Платон рывком вскочил с кровати: - То есть ты бросаешь меня? Я повела плечом: -Не думаю, что это стоит так называть, но если тебе ближе именно это слово – да. Бросаю. -Да ты, видно, нездорова, дорогая. У нас же все хорошо, разве не так? Я презрительно надула губы: -В прошлый раз все тоже было прекрасно. Он запустил руки в шевелюру и горько усмехнулся: -Платона Толстого побили его же оружием. М-да. – Внезапно его взгляд стал недобрым, колючим: -Значит, ты все уже решила? И вчера это знала? И позавчера? Я вибрирующим голосом произнесла: -Да, знала. А какие могут быть претензии у вас, Платон Платоныч? Кажется, это ваша тактика и ваша стратегия! П., чуть шатаясь, сделал шаг ко мне, зрачки его глаз дрожали: -Значит, это месть? Поздравляю, Оксана Андреевна, вы попали в яблочко! -Не ожидали найти достойного противника, не так ли, полковник? Не привыкли, чтоб вас обыгрывали на вашем же поле? – я холодно посмотрела на него. -Не стану спорить, противник вы более чем достойный. Только я не знал, что вы такая… такая… Черт подери, Ксана, да что ты делаешь? Ты хоть понимаешь, что я сейчас чувствую? – Внезапно закричал он. Я выпрямилась, словно струна: -А ты понимал, когда оставлял меня? Обо мне ты тогда подумал?! О том, что я пережила, что могло со мной произойти?! - Тогда я не мог иначе! И, между прочим, мне тоже было тяжело! Я издевательски передразнила его: -«Мне было тяжело»! Что тяжело? Терпеть меня столько времени, хотя о чем я говорю? Тебе же нравилось со мной играть, не так ли? – Я зло улыбнулась: - Впрочем, играть с тобой тоже было весело. Его лицо посерело: -Игра?.. Просто игра? Платон замер, словно его переломили пополам, вид его был столь жалок, что моя маска холодного равнодушия дала трещину, вторую, и рассыпалась на мелкие куски. Ноги подкосились, я упала обратно в кресло и, закрыв глаза рукой, глухо произнесла: -Нет, конечно, нет. Не просто игра. Я ведь никогда не скрывала, что ты был для меня не просто очередным любовником. Но пойми, - голос мой сорвался. Платон стоял, не шелохнувшись, - рано или поздно мы бы все равно расстались, и было бы еще горше. Поверь, я уже пережила это, и все обдумала. Жаль мне тебя, и себя. Ни к чему такие муки. Он опустился передо мной на колени и снизу вверх заглянул в глаза, я отвела взгляд: -Ксаночка, милая, разве тебе плохо со мной? -Платон, мы уже не дети, чтобы думать только о настоящем. А что потом? К чему привели бы наши встречи? Ни к чему, только к еще большей боли утраты. Замкнутый круг… Мне понадобилось много сил, чтоб разорвать его. Он грустно чему-то улыбнулся и прошептал: -А я ведь хотел… Впрочем, неважно. Я устало откинулась на спинку: -Пожалуйста, не мучь меня, мне и так нелегко. Просто уходи. Он открыл было рот, но тут же закрыл его и медленно поднялся. Словно сомнамбула, оделся, и вдруг повернулся ко мне: -Ответь мне только на один вопрос, пожалуйста. – Я кивнула, - если бы тогда, десять лет назад, я бы тебя не оставил, мы бы сейчас были вместе? Я равнодушно, глядя в одну точку, пожала плечами: -Возможно. Да, наверно. -Сам все разрушил… - он закачался, обхватив голову руками, и вдруг резко опрокинул столик, пробормотав что-то невразумительное. Я в каком-то тумане глядела на него. Вернуть, вернуть время… Хоть немного, хоть на сутки назад – и ничего этого бы не было! Как же глупо, что же я натворила?! Платон, ходивший хаотично по комнате, вдруг резко остановился: -Не буду утомлять вас столь неловким зрелищем, Оксана Андреевна. Простите Платона Толстого. Надеюсь, мы останемся в добрых отношениях. Я собрала всю свою волю и почти спокойно произнесла: -Разумеется, Платон Платоныч. -Мое почтение, мадам. Твердым шагом он прошел к двери, и уже на пороге обернулся. Наши глаза встретились. Все вокруг как будто отмерло, перестало дышать, погасло. Воздух между нами стал горячим, густым, будто поплыл. Всего одно мгновение, один стук сердца, и Платон, встряхнув головой, буквально выбежал из спальни. С минуту я обиженно смотрела на закрывшуюся дверь – неужели ты так легко сдался, Платоша, неужели ты не поборешься за меня? Затем осторожно, будто боясь оступиться, вылезла из кресла, и тут меня пронзило – это все. Все. Больше никогда мы не будем лежать рядом, и он не будет теребить мои локоны пальцами. Больше никогда он не будет сбивчиво извиняться за вынужденное опоздание. Больше никогда мы не будем обмениваться заговорщицкими взглядами на званых обедах. Больше никогда я не буду сидеть темными вечерами в его гостиной, наблюдая за сосредоточенно рисующим Платошей. Больше никогда Платон не подденет меня остроумным замечанием. Больше никогда я не смогу успокоено устроиться на его широкой груди и забыть обо всем. От внезапного осознания и острой боли я пронзительно закричала и, схватив стоящую рядом вазу, что есть силы швырнула ее о стену. Легче не стало, и вслед за нею полетел мраморная статуэтка. Осколок больно царапнул меня, и я упала на кровать, забившись в дальний ее угол, и заплакала от порезанной руки, от сознания собственного бессилия, от собственной глупости и слепоты. Солнце неуместно, назойливо светило прямо мне в лицо, и от этого плакать хотелось еще больше, назло теплому яркому дню. К обеду я выплакала все слезы, и на смену им пришло вязкое оцепенение. К вечеру смогла встать и переменить платье на ночную сорочку. А с утра я начала огромную, какой этот дом давно не помнил, уборку. Часть тридцатая. Года 1812 марта 22-е число С утра я распечатала очередное письмо от Настеньки и, сев за столик, задумалась. Почему же так бывает, что те, у кого и так все устроилось счастливо все, стали еще счастливее, а у тех, кому это счастие только видится, все также лишь ждут своей судьбы? Когда Настенька приехала в сентябре, чтобы погостить и заодно поддержать меня, я была несказанно рада ее видеть. Однако наблюдать каждый день ее сияющие глаза мне, как выяснилось, было невыносимо. К тому же маленький бойкий Адамчик постоянно вертелся под ногами, напоминая о ее пусть запретной, но счастливой прошлой любви, и хотя Настасья не сказала ни слова об отце мальчика, огромные жгуче-черные глаза ее сына сказали все за мать. И все же Насте удалось немного развеять мою грусть, вернуть к жизни. Следом за нею приехала из поместья Сашенька, счастливая, округлившаяся, как всегда, не способная усидеть на месте. Дети, видно, пошли в нее, и потому весь октябрь весь дом звенел от детских криков, от чего у меня на глаза невольно наворачивались слезы зависти. И только от нас, одиноких петербургских жительниц, удача отвернулась. Князь Шаховской спешно уехал по делам службы, не успев не только объясниться, но и попрощаться со Светланой, и смертельно расстроенная Света находила спасение лишь в горьких шутках. Юлия еще сильнее завернулась в свой кокон, все меньше появляясь в обществе, и предпочитая свету нашу со Светой компанию, а в последнее время она, похоже, озабочена еще чем-то, и умные ее глаза становятся все печальнее, хотя, не могу не отметить, в них сейчас гораздо больше жизни. Я же так до конца и не оправилась от своего глупого, иначе и не скажешь, разрыва с любимым человеком. Самая острая боль прошла, но где-то в глубине души осталась тупая тоска, поднимающая голову при каждом удобном случае. Порой мы виделись в свете, и мне приходилось использовать всю свою выдержку, чтоб сдержаться и не выказать своих чувств. Платон же был со мной безукоризненно любезен и поразительно мягок, что делало честь ему и было мне немым укором. Я же довела себя до такого состояния, что начала придумывать себе разнообразные глупости. Например, видя его проходящим под моими окнами, я воображала, что он прогуливается здесь, дабы хоть на минутку увидеть меня (в последнее время это случалось довольно часто, видно, какие-то дела приводили его на нашу улицу, дай бог, чтобы не личные!) Юлия же в ответ на мои рассказы лишь загадочно улыбалась и советовала принять самый очевидный вариант, чем заставила меня даже немного приревновать к ней Платона, однако все мои сомнения на этот счет развеялись после одного деликатного случая. Просидев в раздумьях полвечера и перебрав решительно всех дам, живущих на нашей улице (даже не живущую с мужем жену недавно вернувшегося барона Торнхейма и престарелую графиню Нижинскую), я поняла, что не могу более сидеть дома в одиночестве, и решила навестить Юлию, благо, живет она недалеко. Накинув плащ и завязав изящным узлом атласные завязки на своей новой шляпке, я выскользнула из дома и быстрым шагом прошла два квартала до ее особняка. Отдав молчаливому слуге свой плащ, я вошла в гостиную и звонко сказала смешивающей какие-то снадобья Юлии: -Добрый вечер, дорогая моя. Прости за вторжение, однако я более не могу одна находиться в своем доме. А что это ты тут делаешь? Юлия поспешно шикнула на меня: -Говори, пожалуйста, тише, Ксаночка. У меня в доме раненый. Я вскинула брови: -Что еще за раненый? Откуда? Она качнула головой: -Право, неважно. Я поспешно села рядом: -Нет, важно. Ты думаешь, в домах моих подруг раненые мужчины каждый день лежат? -Ну хорошо. Это мсье Лугин. Я лукаво улыбнулась: -Отчего же он ранен, ударился головой о подлокотник кресла, уворачиваясь от еще одной вазочки с вареньем? Юлия серьезно поглядела на меня: -Не стоит иронизировать, Оксана. Мсье Лугин – женатый человек, а ранили его на улице, и хорошо еще, что я успела помешать разбойникам или кто они там, не то случись большой беде. Я смущенно покраснела, и тут сзади нас послышались мужские шаги. -Я приехал, как только прочел вашу записку, мадам Юлия, - раздался знакомый голос, от которого у меня по коже невольно побежали бумажки, - Где Мишель? -Мсье Лугину сейчас нужен покой, Платон Платоныч, - невозмутимо произнесла Юлия, незаметно взяв меня за руку. -А что с ним случилось? Вечно Мишель попадает в переделки, а Платон Тол… Оксана Андреевна, вы?! Позвольте вашу руку, безмерно рад видеть, не ожидал встретить вас здесь! Я невольно закусила губу – до чего неловко, он ведь несомненно подумает, что я специально ждала его, и с достоинством ответила: -Право, Платон Платоныч, ничего удивительного, Юлия моя подруга, и я зашла к ней, не подозревая о ее госте. Не стану вас стеснять и удалюсь, пожалуй. Мне показалось, что Платон метнул молниеносный взгляд на Юлию, затем она произнесла: -О, Ксана, останься, пожалуйста, ты же только что пришла. Пойдемте, Платон Платоныч, я отведу вас к мсье Лугину. Только, будьте любезны, не стучите так сапогами – вы же все-таки не на плацу. Они поднялись наверх, я же со стоном присела в ближайшее кресло, нервно крутя в руках батистовый платок. Уйти – невежливо, а ситуация складывается очень двусмысленная. Платон и Юлия спустились довольно быстро, однако к этому времени платок был уже измят до самой последней степени. Тихо переговариваясь, они прошли в гостиную. Я спешно поднялась: -Я все же пойду, Юлия. Время уже позднее, да и вам сейчас, думаю, не до меня. -Никуда вы не пойдете одна, Оксана Андреевна! – неожиданно возразил Платон, - Вы правильно сказали, время уже позднее, на улицах опасно, Мишель – мужчина, и то пострадал от нападения, что же может произойти с хрупкой женщиной. Я провожу вас, нет-нет, даже не пробуйте отказаться. Я, мысленно возликовав, лишь кивнула головой: -Буду вам весьма признательна, Платон Платоныч. Тот обернулся к Юлии и поклонился ей: -Мое почтение, мадам Юлия. Вы правы, сейчас Мишеля не стоит никуда перевозить, лучше всего оставить его здесь. В ближайшее время я приеду навестить его. И спасибо вам, мадам. Юлия кивнула, легко поцеловала меня на прощение, и мы с Платоном спустились с крыльца. Я вежливо улыбалась ему, не зная, с чего начать разговор, и стоит ли вообще о чем-либо разговаривать. -Погода сегодня просто замечательная, Платон Платоныч, не так ли? -Сколько я тебя, Оксана, знаю, ты никогда не умела говорить о погоде. Это мне в тебе и нравится…нравилось. Как ты поживаешь? -Отлично, - торопливо заговорила я. – Все хорошо. Очень хорошо. Прервавшись, я мысленно отчитала себя – право, это просто недопустимо. Веду себя, словно дебютантка на первом балу, - и продолжила, уже медленнее, вкрадчивым мягким голосом: -А как твои дела? -Понемногу идут, - он вздохнул, - службой занят, дел навалилось множество, а так все в порядке. – Он усмехнулся, - не считая, конечно, этой истории с Мишелем. Я понимающе улыбнулась: -И то правда, невезучий у тебя друг. Тогда - вазочка, сейчас это ранение злосчастное. Платон резко повернулся ко мне: -Какая еще вазочка? Я дернула плечом: -Да та, которую он у Юлии на себя опрокинул. Весьма пикантная получилась сцена, когда ему пришлось переодеваться, ну да это их дело. Платон как-то странно посмотрел на меня: -Значит, Мишель был у мадам Юлии? Я непонимающе взглянула на него: -А ты не знал? Бог мой, я думала, мсье Лугин тебе все рассказал. Право, как неловко. Конечно, Юлия просила меня никому ничего не говорить, но самые близкие друзья… Платон мягко придержал меня за локоток: -Ничего страшного, Оксана. Думаю, он бы все мне сам рассказал, просто это ранение… А ты откуда об этом знаешь? -Я стала этому невольной свидетельницей – пришла вечером к Юлии, ну и увидела… Сам понимаешь, ситуация очень неловкая, я немедленно оставила их, а Юлия мне потом все объяснила. Право, я очень удивлена, что ты ничего не знаешь… - Протянула я. -А я-то как удивлен! – Пробормотал Платон, - ну, Мишель, вот уж не ожидал… Мы подошли к крыльцу моего дома и остановились. Я колебалась, стоит ли пригласить его на чай, понимая, что если не сделаю этого сегодня, то не сделаю, видимо, никогда, однако Платон все решил за меня, отрешенно произнеся: -Вот и твой дом, Оксана. Покойной ночи. Настроение мое вмиг испортилось. -Покойной ночи, - тихо проговорила я. Он взглянул на меня, помолчал и как-то неловко произнес: -Могу ли я как-нибудь нанести тебе визит? Интересно было бы поговорить, все-таки столько времени не общались, много всего произошло. Облегчение нахлынуло теплой волной. -Думаю, в этом не будет ничего предосудительно. -Тогда до встречи. – Он деликатно поцеловал мою руку. -До встречи. Поднявшись в свою спальню, я легко опустилась на кресло, однако тут же вскочила, прошлась по комнате, беспорядочно передвигая безделушки на трюмо, без надобности поправила картины, понюхала цветы. Надежда, пусть бесконечно слабая, затеплилась во мне уютным огоньком, и все мое существо переменилось, словно воспрянув ото сна. Беспричинно улыбаясь, я села за дневник, и хотя меня не оставляло неясное чувство, что я сделала что-то не так, спать я легла в преотличном настроении. Часть тридцать первая. Года 1812 апреля 5-е число Две этих недели показались мне бесконечными. От Платона не было никаких вестей, он словно испарился. Юлия с недоумением поведала мне, что после того дня, когда мы с ним столкнулись в ее доме, он перестал навещать своего друга, и появился лишь один раз, через неделю, в самом дурном настроении и спешно уехал куда-то с мсье Лугиным. С тех пор пропал и тот. Сегодня вечером я обиженно глядела на свое отражение и размышляла о том, как непорядочно давать надежду лишь затем, чтобы сразу же ее отнимать. Или – отражение с неудовольствием поморщилось – его смутила и оттолкнула моя явная к нему благорасположенность? Тогда я сама виновата в его отсутствии, и нечего на зеркало пенять. Я с раздражением отвернулась и заходила по комнате, надеясь, что в любой момент услышу знакомые шаги, однако все было тихо. Внезапно я остановилась. Может, все дело в том, что я непрестанно жду его прихода, не выходя из дому, добровольно запершись в четырех стенах? Возможно, стоит выйти из дома, тогда он сам придет – так часто бывает, способ хоть и сомнительный, но все лучше, чем переживать в четырех стенах. Я аккуратно оделась, накинув на свое серо-розовое атласное платье с белоснежной кружевной отделкой мягкий серый бархатный плащ, и вышла из дома, решив навестить Юлию. На улицах было пустынно, редкие прохожие, зябко ежась, торопливо шли своей дорогой. На другом конце улицы показались два силуэта, очевидно, парочка пьяниц, так как шли они, держась друг другу за плечи и слегка пошатываясь. Я уже решила было от греха подальше перейти на другую сторону, как вдруг одна из фигур показалась мне знакомой. По коже забегали непрошенные мурашки. Я оказалась права, это был Платон, идущий бок о бок с мсье Лугиным. Я ошеломленно оглядела их и внезапно ужаснулась – оба они были ранены, а по плечу Платона текла кровь! - Платоша! – вырвалось у меня, я осеклась и продолжила уже более сдержанно, - Что с вами? Платон… Платон Платонович! Что это вы опять натворили, а? Мужчины синхронно посмотрели на меня, и во взгляде Платона я прочла изумление, усталость и какую-то лихорадочную радость, вызванную, очевидно, появлением человека, способного оказать им помощь. -Да что же вы молчите, Платон Платоныч, - с беспокойством заговорила я, мягко прикасаясь рукой к плечу П, - что с вами? Вам немедленно следует лечь, а не ходить по улицам, да еще с раненым другом! А что, если ваша рана опасна? Экий вы беспечный, ну сущий ребенок, а ну как что с вами случится? - Нет, нет, и нет! Моя рана совсем не опасна, мне лучше знать! Это же моя рана! Мишель, да хоть ты скажи Оксане Андреевне, что ей не из-за чего беспокоиться! – Платон потрепал руку задумавшегося о чем-то мсье Лугина, и тот согласно закивал. Я с недоумением поглядела на них и твердо проговорила: - По крайней мере, вы бы, Платон Платонович, могли зайти ко мне в дом, он же совсем рядом, и подождать доктора там. - Нет, я поеду к себе! – Платон прямо упер руки в боки и невольно поморщился от боли. - Ну посмотрите же, и вы, и ваш друг едва на ногах держитесь! Нельзя же так. - С Мишелем все в порядке, со мной тем более, - покачал головой П. и пристально поглядел на меня, я же с достоинством выдержала этот взгляд: -По крайней мере, я должна поехать с вами и убедиться, все ли в порядке. И не отговаривайте меня. Платон неожиданно согласился, приведя меня в легкое недоумение, и мы остановили экипаж. Воцарилось напряженное молчание. Я смотрела на Платона, делая вид, что смотрю в окно, время от времени наши взгляды скрещивались и тут же молниеносно разлетались в разные стороны. Мсье Лугин же просто отрешенно глядел вперед. Внезапно Платон быстро заговорил, обращаясь к своему другу, однако при этом глядя на меня: - Вообрази! Этот индюк надутый не хотел меня пускать! Но разве Платона Толстого можно остановить, когда он должен друга спасти? Нет! Сначала слуги меня удержать пытались, ну, я их просто отодвинул, нежно так, они и не покалечились совсем! Я ж, Мишель, ждал-ждал тебя, потом понял: что-то случилось, и сразу, не раздумывая, к дому барона кинулся, уж он-то точно должен был знать, где ты, и я намерен был вытрясти из него эти знания… - Платон, мы же решили, что после…- кисло заметил Михаил Алексеевич. - Ничего! Петр о своем расскажет, еще наслушаешься. Он меня просто замучил своим ворчанием по поводу наших с тобой действий. – И он с воодушевлением приготовился рассказывать дальше. - Платон… здесь дама, которой наши с тобой дела могут быть просто неинтересны! - Пардон, - обиженно пробормотал Платон. - Нет-нет, мне очень интересно, - я ободряюще улыбнулась ему, всей душой желая мсье Лугину исчезнуть на время, - продолжайте, Платон Платонович! - Да, собственно, рассказывать больше и не о чем. Подоспел Петр со своими людьми, и не дал мне закончить… гм… разговор с господином бароном. Не хотел говорить, шельма, я уж было подумал, что он и вправду не знает ничего! Ну, вдвоем с Петром мы быстро заставили его вспомнить все, что нужно, он нам и показал тайный ход их своего дома в соседний, нежилой. Я изумленно вскинула брови: - Как интересно, господа! Неужели барон Торнхейм, мой сосед… это просто сенсация! На нашей спокойной улице, и вдруг такое! Нападения, похищения! Обязательно, обязательно расскажу… - Мадам, прошу вас, не стоит об этом рассказывать, по крайней мере, пока, - неожиданно оживился М.А., - сначала нужно провести расследование… думаю, Петр Черкасов поддержит мою просьбу. Я немного удивленно кивнула, Платон же, довольно улыбаясь, продолжил: - Да… жена барона Торнхейма будет очень признательна! Барона, по крайней мере, вышлют из страны, теперь уже навсегда… Пожалуй я сам сообщу баронессе эту новость… думаю, она воспримет это очень благосклонно, и то сказать! Разве же это дело, когда у такой хорошенькой женщины такой мерзавец муж, как этот Торнхейм! Внутри меня что-то оборвалось. Значит, Элен… А может, и не Элен, какая разница, значит, он интересуется за другими женщинами, возможно, даже уже завел пару интрижек, а я-то, наивная! Ксана снова спряталась в холодной скорлупе княгини Маковской: - Да, Платон Платонович! Думаю, Элен будет вам очень признательна! О ее признательности легенды ходят! Она так любит быть признательной! Надеюсь, ее признательность вполне искупит все ваши страдания, - иронично проговорила я и холодно улыбнулась. - Какие страдания? – непонимающе спросил Платон. - А вот эти… позвольте-ка, ваша повязка сбилась, - я быстро поправила ткань, пальцами чуть задев его рану, конечно, абсолютно случайно, и откинулась на сиденье. - Что вы делаете! – Платон скривился. - Ничего. – Я дернула плечом и вскинула подбородок - Вы нарочно мне сделали больно, да? - Да как вы, Платон Платонович, подумать такое могли? Неужели я на такое способна? – Я сложила руки на груди и замолчала, всем своим видом показывая. Что способна, и еще как. Замолчал и Платон, пристально глядя на меня. Доктор прибыл на квартиру Платона очень быстро, и сразу принялся за своих пациентов. Улучив момент, когда он осматривал мсье Лугина, Платон присел ко мне на кушетку. Неловко почесав затылок, он пробормотал: -Оксана, я не… в общем…поймите… Я резко поднялась и звенящим голосом отчеканила: -Не смею более стеснять вас своим обществом, Платон Платоныч. Я вижу, все в порядке, а если и не в порядке, найдется кому приглядеть, не так ли? Михаил Алексеевич, примите мои пожелания скорейшего выздоровления…. Не оборачиваясь, я быстро вышла на улицу и почти сразу села в экипаж. По дороге домой я молча, с прямой спиной, поднятым подбородком и сухими глазами сидела в карете, войдя же в дом, я буквально упала на свое любимое кресло и тихо, стыдливо расплакалась, укоряя себя в бесконечной глупости. Затеплившаяся было надежда погасла, и все вокруг опять стало серым. Часть тридцать вторая Года 1812 апреля 10-е число С утра я встала с твердым намерением сжечь, наконец, эти злосчастные записки. Четыре листка чистейшей рисовой бумаги, уже изрядно помятые, лежали на моем туалетном столике, необыкновенно осложняя мое существование. Датированные с шестого по девятое число соответственно, они содержали один и тот же текст: «Оксана, позволь, пожалуйста, приехать. Платон» Все остальные письма от Платона, которых накопилось за годы немалое количество, лежали в отдельном ларчике, изредка доставались и перечитывались, эти же записки я так и не решилась спрятать туда. Каждый раз, как доставляли очередную, я в смятении вскакивала со стула и тянулась к перу, однако тут же одергивала себя – незачем мне разговаривать и видеться с таким проходимцем. Но они манили, притягивали к себе, словно магнит – я знала, что стоит мне черкнуть лишь несколько слов, и Платон окажется на пороге моего дома, я же, конечно, решительно не желала этого. Ну, может, совсем немного. Хорошо, чрезвычайно желала, однако общаться с ним после его инсинуаций в экипаже было бы оскорбительно. А ведь он был ранен, вдруг это опасно? Конечно, доктор сказал, что это лишь царапина, но разве мало случаев, когда и зараза из царапины отправляла в могилу? Я бледнела от дурных предчувствий, а вдруг он умирает, а я эгоистично отказываю ему во встрече? Через минуту я уже корила себя за глупые мысли, ведь совершенно очевидно, что ничего такого с ним произойти не могло. Итак, я решила сжечь записки, словно вместе с ним испарятся все мои сомнения. Одевшись, я уже хотела было звать Парашу, но в этот момент она сама зашла в будуар, и лукаво произнеся «К вам граф с визитом» и спешно вышла. Я в недоумении хотела было окликнуть ее, но тут в комнату, как ни в чем ни бывало, зашел П. – вполне живой, с одной лишь маленькой повязкой. Внутри мгновенно похолодело, сердце замерло и бешено забилось. -Ты?!.. Вы?!.. Платон?!! – я молниеносно оглядела себя в зеркало – аметистовый шелк необыкновенно шел к моим волосам, и лихорадочно сгребла со стола записки, сжав их в руке. -День добрый, Оксана Андреевна. Простите, но вы не отвечали на мои послания, и я счел возможным проявить невежливость, приехав без приглашения. К этому времени я уже немного пришла в себя и холодно процедила: -Боюсь, Платон Платоныч, вы ошиблись адресом – дом Элен Торнхейм находится дальше по улице. Думаю, там вам не придется извиняться за непрошенный визит. Он открыл было рот, чтоб ответить, но тут же закрыл его, прикрыл на секунду глаза и спокойно произнес: -Я ведь не словесную дуэль с тобой вести пришел, а извиняться. Знаю, обидел, но зачем же так жестоко? Я иронично приподняла бровь: -И чем же ты меня обидел? Платон с недоумением качнул головой: -Тогда, в карете, упомянул Элен… Я жестко улыбнулась: -И ты наивно думал, что это меня хоть сколько-нибудь заденет? Он с удивлением прищурился: -А разве не задело? По-моему, очень даже, - и осторожно погладил плечо, - у меня до сих пор рана ноет. Губы мои непроизвольно сжались, я дрогнувшим голосом торопливо проговорила: -Я сделала тебе больно? – и, осадив себя, предельно вежливо продолжила: - Простите, граф, я сожалею. В этом и состояла суть нашего разговора? Платон сжал кулаки: -Ты такая упрямая! Невозможная! Вредная! Я звенящим голосом сказала: -Ты явился для того, чтобы унижать меня? Право, оригинально, и, пожалуй, даже забавно. Я оценила. А теперь, пожалуйста, уходи, я не желаю более этого слушать. Он выпрямился во весь рост, словно став выше и медленно, уверенно, пошел на меня: -У тебя самый отвратительный характер и острый язык из всех известных мне дам, но суть твоя не в этом. Ты же женщина, Ксана! Услышь меня! Платон Толстой просит прощения! Я тоже выпрямилась и гордо посмотрела на него снизу вверх: - А я тебя не прощаю! Не хочу! Он придвинулся ко мне вплотную и резко взял за плечи, чуть встряхнув: -А я тебя заставлю меня простить! Боже, как же ты несносна, сил моих нет! – Он почти касался губами моих, наклонившись к моему лицу. Где-то внизу живота забегали мурашки, мгновенно стало жарко. -Хорошо-хорошо, я прощаю тебя, - чуть слышно прошептала я, - и согласна стать твоим другом, не более того. Пристально посмотрев на меня, П. медленно кивнул и чуть отступил назад. Воспользовавшись этим, я выскользнула из его объятий и отбежала на другой конец комнаты. -Мы договорились, Платон. Друзья – и не более. -Да-да, друзья. Я согласен. Я ослепительно улыбнулась: -Не хочешь ли чаю? Я распоряжусь. Я позвала Парашу, которая обвела нас внимательным взглядом и как-то разочарованно покачала головой, увидев нас, сидящих на разных концах кушетки. Чай сопровождался светской беседой. Наклонившись к вазочке с засахаренными фруктами, я обронила туфельку, совершенно случайно, естественно, и кокетливо спрятала ступню под подолом. Платон галантно предложил: -Позволь мне, - и, не дожидаясь моего протеста, деликатно обул мою ножку. Я чуть слышно вздохнула – кого мы обманываем? Ведь больше всего я хочу броситься ему на шею, и запустить руки в его шевелюру, и быть зацелованной с ног до головы, и слушать его рассказы, рисуя пальчиком на его плече, и… Я очнулась и поглядела на П.. Он тоже молчал и внимательно смотрел на меня. Я резко дернула подбородком и отвернулась к окну, стараясь скрыть внезапно заблестевшие глаза. Сколько же можно? -Сколько же можно? – пробормотал Платон. -Прости, что? – вскинулась я. -Ничего, извини, Ксана, я задумался. – Он потряс головой, - Мне надо идти. Ты позволишь мне приехать завтра? По-дружески, исключительно по-дружески… Я рассеянно кивнула и подала ему руку, однако через секунду почувствовала быстрый поцелуй в самом уголке губы, и Платон сразу же поднялся: -До свиданья, Оксана. – И, не оборачиваясь, вышел, оставив меня гадать – что означал этот поцелуй? В щеку или в губы он хотел меня поцеловать? Так и не придя к определенному мнению и лишь растревожив себя ничем не обоснованными надеждами, я встала с кушетки и только тут заметила в складках платья уже совершенно измятые записки. Усмехнувшись, я достала ларчик с письмами Платона и, пожав плечами, присовокупила листки к своей коллекции. Часть тридцать третья Года 1812 апреля 18-е число Взволнованная неожиданным предложением Платона, я, тем не менее, не отказала ему сразу, обещала подумать, и сразу же по его отъезде отправилась к Юлии. Каждый раз, входя в ее дом, я чувствовала невольное желание помолчать, стать тише, спокойнее – какова хозяйка, таков и дом, Юлия же в последнее время стала именно такой. Разрыв с Искандером удручил ее больше, чем казалось с первого взгляда, но постепенно она, похоже, эта боль притихла, и потому я не понимала, отчего в последнее время она вновь затосковала. -Юлия, Юлия, друг мой, где ты? – я огляделась по сторонам и увидела ее, неторопливо сходящую по лестнице. – Юлия, мне срочно нужно с тобой посоветоваться! Она спокойно провела рукой по волосам: -Не волнуйся, Ксаночка, сейчас все расскажешь. Пойдем, присядем в гостиной, я уже распорядилась, чтоб подали чай. Мягко взяв меня за руку, она повела меня в соседнюю комнату. Я оглядела ее с восхищением – стройная, легкая, в струящемся глубоко-синем платье, она казалась воплощением равновесия и сдержанности, мне же такое никогда не удавалось. Аккуратно опустившись в кресло, Юлия внимательно взглянула на меня: -Так что же случилось, Оксана? Я торопливо заговорила: -Понимаешь, Платон пригласил меня на Пасху в Черкасово, к Петру Черкасову и его жене. Нет-нет, формально все будет прилично, мы поедем вместе с маленьким Платошей, но тем не менее! Ведь это о многом скажет, возникнут определенные ассоциации, неизбежные сплетни... А у нас ведь не роман, мы просто друзья! Юлия иронично улыбнулась: -Право, Ксана, кого ты обманываешь? Ваш роман длится уже…сколько? Бог мой, двенадцать лет! Хорошо, не постоянно, но суть от этого не меняется. И, насколько я понимаю, тебя нисколько не трогают сплетни – тебя волнует цель, с которой полковник Толстой приглашает тебя. Чего ты ждешь от этой поездки – не гляди так укоризненно, мы же обе знаем, что ты обязательно поедешь! Я чуть покраснела и с пылом произнесла: -Я очень хочу поехать, Юлия, очень! Но не знаю, все так запутанно… Неужели мы снова будем вместе? Или это и в самом деле дружеское предложение? Она махнула рукой: -О чем ты, какая между вами дружба, вы же оба прекрасно осознаете, то это лишь ширма! Уединение в Черкасово, романтичные прогулки по саду… Я поджала губы: -О каком уединении ты говоришь? В том-то и дело, что там соберется множество людей, и все они очень близки, это-то меня и волнует! Петр Черкасов с семьей, Иван Черкасов с семьей, Мишель Лугин с семьей… Понимаешь, к чему я клоню?.. Юлия? Юлия! Я взглянула на нее и увидела, что она отрешенно смотрит куда-то в пространство, шепча чуть слышно: -Мишель Лугин с семьей… Ну конечно… Я недоуменно вскинула брови: -О чем ты? Она словно очнулась и встряхнула локонами: -Не важно, Оксана. Пустое. Я настойчиво покачала головой: -Нет, не пустое! Я давно почувствовала, что здесь что-то не так! В чем дело, Юлия, я же вижу, что тебя что-то мучит! Она прикрыла рукой глаза: -Боюсь, ты ничего не сможешь сделать с этим. Это лишь моя беда. Я внимательно посмотрела на нее: -Мишель Лугин. -Мишель Лугин. – Кивнула Юлия. – Да, дело в нем. Эта наша встреча… Помнишь, я как-то говорила тебе, что однажды не осмелилась сама себе признаться в том, что испытывала? Я говорила о нем, - поймав мой недоуменный взгляд, она продолжила, - Это была лишь одна ночь, все произошло почти случайно, мы оба любили других, и решили остаться друзьями. Кто же знал, что любить можно и не одного человека! – Она вздохнула, - Мишель женился на Варваре Ланской, я вернулась к Искандеру… Но чувство никуда не исчезло! Оно притихло, ведь мы несколько лет даже не виделись, но не умерло! И эта встреча зимой… Я так хотела увидеть его перед отъездом, но как? Я положилась на судьбу, и представь – мы встретились, почти случайно! Но, даже представляя себе этот момент, я не думала, что буду так рада, так взволнована, увидев Мишеля! – Ее лицо будто осветилось изнутри, - Он тоже был, несомненно, приятно удивлен таким поворотом событий, и эта встреча стала не единственной… Признаться, я даже на что-то надеялась, ведь он уехал от семьи, - Юлия горько улыбнулась, - Чрезвычайно глупо с моей стороны. Очень скоро оказалось, что он все так же безумно любит свою жену, лишь сердится на нее, и я поняла, что мы все так же остаемся лишь друзьями. А потом, когда он лежал в моем доме, на моей постели… Я поняла, что люблю его! – Юлия на секунду скривилась, - и это оказалось так больно! Ты даже не представляешь, Оксана, что значит любить счастливо женатого человека. Я тихо спросила: -А как же Искандер? Она печально ответила: -Нет, Искандер – это что-то совсем другое. Я с самого начала знала, что он женат. Но не любит свою жену, и смирилась с этим положением вещей. Ах, ты спрашиваешь, разлюбила ли я его? Нет, и никогда не разлюблю, наверно, но это что-то совсем иное, я даже не знаю, как описать… - Взгляд ее затуманился, и она медленно продекламировала: -Замерзаю, застываю. Нет, забыть я не сумею И всего, что не имею, И того, о ком мечтала Лед в глазах топить не стану – Сам растает, сам прольется Все водою обернется, Как в себе держать устану Все, что я признать боялась Что манило, что пугало, От чего я убегала, От чего спастись пыталась. Леденею, замерзаю, И боясь того, что больно, Принимая все покорно, Понемногу растворяюсь. Холодею, коченею Слезы льдистым океаном Застывают - даже странно, Я ведь плакать не умею. Она помолчала и, словно сквозь силу, проговорила: -Я ничего не сказала ему – незачем, к чему ему лишние волнения, и так жена доставляет достаточно хлопот, а мы же друзья! Да и, кроме того, я испугалась новых переживаний… - Она поморщилась. Я потрясенно молчала. Юлия грустно усмехнулась: -Странная у нас с тобой, Оксана, судьба. Вроде и сами любим, и любимы были – а в итоге… Я решительно возразила: -О чем ты говоришь, дорогая? У нас все еще впереди, и… -Боюсь, я уже исчерпала весь отпущенный мне запас счастья. – Она повела рукой, - не волнуйся, я приняла это, ведь в жизни было достаточно счастливых моментов, чтобы считать, что прожита она не зря. Я крепко обняла ее: -Бедная Юлия! Как же тебе тяжело… - и, оглянувшись, грозно проговорила: -А эта Варвара Петровна!... Сколько она крови попортила и мужу своему, и Платону, и тебе, получается! Уж я ее!... Решено - еду в Черкасово! От Юлии я возвратилась за полночь и легла спать, напомнив себе сразу же по пробуждении написать Платону о своем согласии.

Страница 1 из 1	Часовой пояс: UTC + 4 часа
Powered by phpBB® Forum Software © phpBB Group http://www.phpbb.com/