Левшин Н.Г. Домашний памятник Николая Гавриловича Левшина. 1788-1804 / Публ. и примеч. Н.П. Барышникова // Русская старина, 1873. – Т. 8. – № 12. – С. 823-852.
ДОМАШНИЙ ПАМЯТНИК
НИКОЛАЯ ГАВРИЛОВИЧА ЛЕВШИНА
1788 — 1804.
Автор „Домашняго Памятника" — Николай Гаврилович Левшин (род. в 1788, умер в 1845 году). Из настоящих Записок, под названием „Домашняго Памятника", и из „Историческаго сказания о выезде, военных подвигах и родословия благородных дворян Левшиных, Москва 1812 г." (соч. В.А. Левшина) — книги весьма редкой, усматривается, что автор „Памятника" служил в лейб-гвардии егерском полку и сделал походы в 1805 году в австрийския владения и в 1807 году — в Пруссию, где при „селении Ломиттен" ранен в грудь; в 1810 году, вследствие этой раны, уволен с мундиром от службы; за отличие имел ордена св. Анны 3-й степени и золотую шпагу „за храбрость". Считая для себя обязательным стать в ряды защитников своего отечества, он в 1812 г. поступил в пензенское ополчение и в течение 1812, 1813 и 1814 годов состоял на действительной службе. Заграницей он вступил в брак с девицею Изидорой Августовной Людвиг, дочерью саксонскаго сенатора. Вышед в отставку, он поселился в своем имении, в селе Введенском, Орловском губернии, Болховскаго уезда, где и скончался в 1845 году, оставив единственнаго сына — Петра Николаевича Левшина, которому мы считаем приятным долгом выразить нашу искреннюю признательность, как за обязательное сообщение нам рукописи „Домашняго Памятника", так и за дозволение ее напечатать.На восьмом году начала бабушка учить меня счислению и 4-м правилам арифметики. При сем не могу без досады на себя вспомнить, как я был непонятен (т. е., не понятлив) и плох в изучении архимедовой науки. Покойная бабка моя и всею кротостию, и терпением неизъяснимым старалась толковать мне и нередко в неудовольствии напоминала мне об одном каком-то, известном ей, тупоумце-ученике Родионе.
По старинному обычаю, преподаванием всяких наук, т. е. российской грамматики и арифметики, занимались по большей части дьячки и подьячие, то к какому-то старинному боярину Шамордину ходил дьячек учить сына его. На письме цифров (?) не мог одолеть ученика, показывая вычитание, клал несколько мелких монет на стол, начиная урок свой так: «слушай Родион, пойми Родион, яко cии три денежки, 3 рубли, возьми Родион»... При сем слове ученик-баловень, старинный и новейший Митрофанушка 1), не дожидаясь окончания речи учителя, схватывал все монеты в горсть и, вспрыгнув со скамьи, с пренизким поклоном убегал, дурачась, в другия горницы Дьячек за ним, боясь потерять свои монеты, нападал на похитителя, борьба и возня сильная происходила; на шум сбегался весь дом, нередко и родители Родионовы, — кончалось все смехом, да Родионовым ревом, а в заключение дьячку — стакан водки. Бабушка часто стыдила меня подобным разсказом и я не от баловства, а от неразумия, не мог выучить 4 правила арифметики прежде 10-го года возраста моего.
Учение по-российски происходило медленно; едва умел ставить литеры, водить пером по бумаге, что видно в пожалованной мне бабушкой книги «Алфавит духовный» 2) (под литерою В здесь приложенный), как я росписался. Ежедневно читал я, под надзором наставницы моей, церковныя книги под титлами, и она мне толковала то, что мог я понимать.
Не зная еще отечественнаго (языка), меня, по моде XVIII столетия, с самых малых лет стали учить иностранному — по-французски и по-немецки. Французский язык знали родители мои и бабушка; говорить все учили (меня), и как я, так и все братья и сестры мои, как попугаи, выучились поговаривать изрядно; но для сих предметов браты были безпрестанно учители и учительницы, коих до 16-ти-летняго моего возраста переменено было несчетное число. Сколько упомню, 1-я была m-lle Гальцен, 2-й ― г. Ганри, чахоточный, который также учил танцевать. Смешно мне и теперь, вспомнив, как бывало учили нас танцевать «Минавет-а-ла-рен». Домашний скрипач и живописец Антон Трофимов играл, а одна родственница, именно Екатерина Николаевна Тургенева, бывшая в замужестве за г. Веневитиновым, танцевала сей «Минавет» с припевом следующаго:
Ты скажи, моя прекрасна.
Что я должен ожидать?
Неизвестность мне ужасна.
Заставляет трепетать.
1) В комедии сочинения г. Фон-Визина, Митрофанушка все множит ноль на ноль, а до чисел не добрался; видно и г. Фон-Визин знавал Родиона.
Примеч. автора.
2) Сочинение св. Дмитрия Ростовскаго. Н. Б
Иль я тем тебя прогневал,
Раскрасавица моя,
Что рабом себя соделал
Красы вечной твоея?..
и много, много еще подобного вздору было пето, что нам казалось прелестно и величайшим совершенством.
3-й — г-н Ришер, у котораго, как сейчас помню, во лбу была пуля: во время варшавской революции, когда фельдмаршал Суворов покорял Польшу, Ришер был солдатом у генерала Костюшки конфедератов и получил метку сию от русских героев. Лоб крепок был, пуля за кожей удержалась; впрочем, был смирный, добрый человек; науки знал плохо, а детей рожал часто и всегда сам их крестил.
4-й — г-н Ранси — итальянец, невежда и неопрятный. Как теперь легко могу судить о бывших моих учителях, то он, вероятно, прибыл в Россию с канарейками, сурком или собаками.
5-й — г-н Пине, с женой. Сей был в русской статской службе, имел чин 14-го класса, — по той единственно причине выведен был в чин, что женился на г-же Адамовичевой, Александре Степановне, дочери генерала Адамовича, в Смоленске. Пине был француз из простаго звания, говорил изрядно, а грамматики и прочих (наук) не ведал. Он же учил нас и рисовать пером. Не зная нисколько правил искусства, заставлял нас чертить по бумаге, клетки городить; а как велик был его талант подражать гравированным эстампам, то можно судить по приложенной здесь его картине под литерою Д. M-me Пине была безграмотная, говорила наречием белорусским, а в довершение так зла, что мы ее боялись, как огня. Только бывало и слышишь, что бьет свою единственную крепостную девку Марфу и бьет не то, чтобы ежедневно, но, право, почти ежечастно. Нас учащихся было 7 человек, а именно: Анна Гавриловна, Екатерина Гавриловна, я, Николай, Петр, Гаврил Гаврилович, да еще два родственника: богач Дмитрий Иванович Карпов ездил к нам в классы и живший в доме Ардалион Николаевич Левшин 1). Все мы из сострадания всегда бедную
1) Сего Ардалиона мать была молдаванка, котораго называла всегда «Иордакием», приговаривая: «мой Иордаки так хорош, как цидрон». Точно полу-
битую Марфу утешали сахаром, яблоками, конфектами и прочим, что имели, уговаривая, чтобы не плакала, — ибо Марфа ревет и вопит беспрестанно, что нам мешало уроки твердить. Ученье было плохое и примеров добронравия от учителевой семьи занять было невозможно.
6-я — была какая-то мадам, высокая ростом, сердитая, капризная; имя ея не помню. Жила в доме несколько месяцев. Все рады были, когда ее отпустили, как господа, так и домочадцы.
7-й — почтенный профессор Эверс 1). Как он, так и супруга его были самые добродетельные и ученые люди. Имя (их) сохраняю я в душе моей. Помню, с каким истинно родительским вниманием они пеклись о воспитании нас, с какою кротостию обращались с сестрами моими и всеми нами, различая возрасты. Не только, чтобы манера их была похожа на слепое баловство обыкновенных, добрых стариков, напротив, они были взыскательны, подчас строги; но с такою мудрою, философскою разборчивостью, что все мы, дети, были привязаны к ним не из страху, а именно единственно из уважения, которое они имели дар к ce6е вселять. Родители наши их любили, как ближних родственников. Г. Эверс был уже лет 60-ти, а супруга его — 50-ти. Во все три года пребывания их в нашем доме ни мы, ни люди домашние не слыхали от них ни одного слова неприятнаго или, паче чаяния, досад. К величайшему сожалению, по обстоятель -
азиат, был желт и глуп, как столб; но зато храбр, как кость (?). По протекции родителей моих, он был записан в Старооскольский мушкетерский полк юнкером, в 1800 г. Ардалион Николаевич служил в кампании турецкия, шведския. против французов, — отечественную войну, — все во фронте, не был никогда ранен. Бывши майором, часто командовал полком и в 1817 г. из того же Старооскольскаго полка вышел в отставку подполковником, и в своей рязанской деревне вскоре умер, — если греха не потаить, от излишняго употребления спиртуозных напитков.
Примеч. автора.
1) Члены фамилии Эверсов весьма многочисленны: из них особенно два пользуются известностью — оба профессора Дерптскаго университета: один богослов, а другой — историк. Последний известен сочинениями о Poccии и о происхождении славян. Хотя он был в Poccии, а также и в Москве около 1808 г., но по годам лицо, о котором говорит автор «Памятника» ― это не то же лицо. Наставнику г. Левшина было, около 90-х годов прошлаго столетия, уже 60 лет, тогда как историк Эверс, родившись в 1781 г., был в то время еще очень молод. Н. Б.
ствам гг. Эверсы должны были возвратиться в Москву и разставались, как с той, так и с другой стороны, с чувством искренней дружбы и благодарности, обоюдно сожалея, что не могут быть всегда неразлучно. Дети плакали от чистаго сердца. Впоследствии г. Эверс основал пребывание свое всегда в Москве, имел пансион; но сам, по причине преклонных лет, не мог преподавать уроков. Когда семейство наше приезживало на зиму в Москву, то всегда гг. Эверсы посещали нас и дружественныя отношения не изменились.
Когда требовалось иметь учителя, то, отправляя стараго, поручалось искать и привезть на той-же повозке новаго; обыкновенно делалось сие на удачу — какой попадется. Коммиссия сия по большей части возлагалась на покойнаго дядю нашего — Павла Феодуловича; но нередко бывало и так, что бывший собственный писарь и стряпчий, Осип Яковлев Поляков, пойдет на Кузнецкий мост или в католическую церковь, в воскресный день, и у крыльца спрашивает учителя (учителей), берет их адресы, потом представляет их на испытание к Павлу Феодуловичу, сторгуется в цене и непременно привезет учителя-мадам, а иногда учителя — с мадамой: так сие и продолжалось всегда безостановочно.
О музыке — речи не было, ибо батюшка музыки терпеть не мог, а матушка любила, почему хотя и с немалым трудом, но выпрашивалось позволение брать музыканта для обучения сестер моих, на фортепианах. Первоначально учитель в деревне был поляк Пацковский 1), а в Москве — г. Элих, слав-
1) Трагический конец был сему г. Пацковскому. Он был нраву самаго кроткаго, молчалив и трудолюбив: в часы свободные все писал ноты, и когда спрашивали его: «долго-ли он будет сидеть заниматься?» он только и отвечал: «а вить понапишу, понапишу и тогда уж полно». Ину пору и обедать нейдет, все пишет. Такою неутомимою деятельностью собрал он себе небольшой капитал, купил в Орле домишко и под старость жил спокойно: семейства у него не было, а всей прислуги — кухарка. Однажды вечером спросил он себе ужинать: кухарка в тот час подала ему все, как должно; вдруг закричала: «пожар, пожар!» Загорелся его дом: хозяин сам едва выскочил, а дом и пожитки — все сгорело до-чиста. На другой же день музыкант Пацковский, пришед на свое пепелище, застрелился. Причиной пожара была кухарка, которая, угощая своего приятеля пьянаго в людской горнице, заронила, а пьяный был без чувств — вместо помощи, сам тут же сгорел. Примеч. автора.
ный музыкант; он говорил всегда, что покойная сестра моя Екатерина Гавриловна Тараканова была из первых, лучших его учениц, и что он с большим удовольствием ей уроки дает. Действительно, она прекрасно играла на фортепиано.
8-й — и последний учитель мой был голландец г. Аллерс, человек лет 40, умный, ученый и самый скромный, с тем вместе оригинал; всегда был молчалив, уроки же преподавал с большим тщанием, стараясь как можно яснее толковать ученикам своим. Почти безпрестанно ходил по комнате своей, в свободное время от классов, находясь в безпрерывных размышлениях; много очень читал и писал (что писал? нам не могло быть сообщено), иногда сочинял повести и для детей, которыя заставлял нас переписывать и переводить. Разсеянностъ, задумчивость и безкорыстие его были столь велики и странны, что он, когда занимался прилежно чтением, то могли шуметь и стучать, — он ничего не слыхал и не обращал внимания; нередко, вместо портфеля, в книги клал ассигнации,— ибо у него ни сундуков, ни ларцев не было, один чемодан заключал все его имущество, о завтрашнем дне не заботился; получая условное жалованье, никогда не поверял, а прятал куда ни попало, когда же издерживал или, лучше сказать, запрятывал все деньги, то бывал в недоумении, куда скоро так вышли? Мы, ученики, и приставленный к нему слуга всегда советывали поискать денег около себя, а наиболее в библиотеке, чему он всегда много от чистаго сердца смеялся и, поискав поприлежнее, всегда находил; но никогда не знал наверно, где найдет деньги. Костюмом своим не занимался. Горохового цвета был у него фрак, сюртук, шинель и шуба,— он когда-то вдруг купил штуку сукна и обмундировал себя с ног до головы в гороховый цвет. Всегда пудрился сам, без зеркала, и нередко все лицо запудрит, так и придет в класс, отчего происходил между учениками хохот, за коим следовали наказания — в угол на колени, а иногда и без завтрака. Шапку соболью, с зеленым бархатным верхом, нередко надевал и летом, когда холодный ветер подует; впрочем, он говаривал, что азиатцы и в самые жары носят чалму. Сей философ жил в доме нашем два года, уехал в Москву и более о нем никогда не слыхали.
Перемена часто учителей не принесла должных успехов: каждый учитель вводил свою методу и всегда ученье предшественника своего, сколько помню, осуждал. Так достиг я до 16-ти-летняго возраста и тут уже решено было отдать меня в военную службу.
Матушка моя была истинная христианка, весьма богомольна: уроки русские преподавала всем детям своим, большею частию, по книгам священнаго писания, отчего я свободно научился читать под титлами, знал довольно из евангелия и канонов, даже разумел несколько и круг церковный, всегда певал на клиросе с дьячками, что мне сделалось в необходимый навык и под старость.
Гимнастике меня не учили, а единственныя упражнения гимнастическия состояли летом в беганьи взапуски в саду, по недосмотру дядьки (дядьков) лазаньи по деревьям, и если хорошо уроки учил, то тот день кавалькада. Верховая езда была статья презабавная. До 12-ти лет — стараго чалка, именуемаго «Круглый», привязывали на длинную свору и старик дядька Иван Рудницкий не выпускал веревки из рук. Лошадь «Круглый» была замечательное творение: жила до 30-ти лет и всех нас, то-есть, меня и 4-х братьев, обучил искусству рыцарскому; всегда был толст, ибо редко, очень редко, бегал рысью и наметом, а более шагом с разстановкой. Случалось, что седок упадет долой и чалый стал, как вкопанный. Чудо был конь, благодетель человеку, никогда не спотыкался и кончил жить, как заслуженный; ему одному дозволено было по барскому двору пастись, но и тут всегда был в должности, запряженный в дрожки, ибо батюшка любил один ездить на дрожках, — сам придет, возьмет его, а поездивши, сам развозжает и пустит на траву; так был он на дежурстве ежедневно во все лето и осень, зиму же очень редко был на работе тревожен.
Однажды дети, именно Гаврил Гаврилович вздумал покатать сестру Екатерину Гавриловну на дрожках, во время послеобеденнаго отдыха батюшки, и чуть не утопил чалаго, заехав в реку Турью, недалеко от сада. Ну, тут была тревога порядочная! досталось правым и виноватым! Родитель шутить не любил…
Зимой в снежки играть и на салазках с горы кататься. Помню, раз игравши на пруде, попал я в прорубь... счастье, что была прорубь для водопоя и я половиной корпуса окунулся; спасибо скоро вытащили,— нас всегда сопровождали 3 или 4 лакея.
Минуло мне 12-ть лет — и борзаго коня спустили со своры, а славному ездоку была не малая радость; но отнюдь не дозволялось скакать от дядьки ни пяди. Знаю то, что о правилах верховой езды никто никогда ни слова мне не говорил; я сам присматривался, как другие, большие (ездят), и видев, что раз выпороли мальчишку охотника за то, что он садится на лошадь с правой стороны, и за себя боялся, как бы не ошибиться.
Отец мой был с самых молодых лет и до старости страстный охотник псовый. Как осень начнется, т. е., когда хлеб уже с поля соберут, тут охота начинается; человек 20-ть псарей и около сотни собак всегда готовы на увеселение. Веселье это довольно часто обращалось в горе не малое, ибо когда пропустят зайца, а спаси Боже, лисицу, то тут же всех перепорят их же плетками.
Родитель меня довольно часто бирал на охоту и я исполнял должность маленькаго адъютанта; только и доставалось же мне иногда за малейшую неисправность, была беда! словом сказать, все, окружающие родителя трепетали. Должность моя состояла в том, чтобы я всякую неисправность в сбруе и лошади родительской прежде всех (усмотрел). Собаки своры родительской тоже были под моим ведением. Все охотники радовались сердечно, когда кто из соседей приезживал охотиться с батюшкой, ибо тогда он был веселее и не так взыскателен. Езжали же следующие: Николай Сергеевич Кологривов, который был нраву самаго хорошаго, добродушный и весельчак. Фигура его была престранная: толщины необъятной, голова и лицо несоразмерно большия и кривой. Он так был толст, что только и была у него одна вороная лошадь, которая в осенний короткий день едва могла ему выслуживать поле, а скакать под ним почти не могла, да он и не хотел рисковать; какой ни был горячий охотник, но скачки боялся, особенно nocле падения его в овраг с лошадью. Кологривов, наскакавшись, с лошадью упал в овраг лесной, прямо на претолстую колоду; лошадь его на сучьях остановилась мертва, что и спасло седока, ибо он сидел на мертвой лошади невредим (?) до тех пор, пока его, опутав веревками, стащили с лошади прямо вверх из оврага. Когда опасность миновала, то все много хохотали; однако, Кологривов долго после того не ездил на охоту, да и лошади другой не мог скоро приискать.
Второй сосед и охотник был из с. Введенскаго — П. В. Матвеев. Сей не был еще богат, как ныне он сделался; и помня, что он не потомок 1) славных Матвеевых, боярина А. С. Матвеева, не церемонился много, и часто забавлял бывало родителя моего сражением с псарем Федотом, по прозванию «Дедюля». Сей Дедюля терпеть не мог, когда его называли «гривной»; Матвеев не переставал его дразнить; гривна вышел раз из терпения, погнался за Матвеевым по полю с арапником; Матвеев, — карапузик, маленький ростом и чрезвычайно безобразен, брюхо необычайное,— как-то потерял равновесие, полетел с коня и вывихнул себе ногу; тут шутка кончилась худо: гривну отдули плетьми и печально все по домам разъехались, а Матвеев месяца три пролежал и на-силу вылечился: с тех пор полно воевать с Дедюлей.
Третий камрад на oxoте был Федор Артемьев Гнездилов, однодворец. Этот был настоящий умный шут, какие всегда в тот век еще бывали при домах феодальных господ. Гнездилов всех умел имитовать очень ловко и передразнивать так похоже, что батюшка всегда много смеется. Особенно умел отлично представлять богатаго соседа, дурака Чулкова, как он умывается и чистит зубы по несколько часов сряду. Этот же Гнездилов был не пьяница, но только не безкорыстный.
Многие еще были товарищи охоты, как-то Волжинский, бывший болховской городничий. Этот был такой говорун и лгун, что вряд-ли ему подобный найдется. Родственник Николай Алексеевич Левшин — настоящий придворный хитрец: все хвалит и все бранит, как что ко времени приходилось, отъ всякой безделицы ахает, не дослушав, такает и самая кривая душа, льстец и ругатель.
1) Дед П.В. Матвеева был попович. Примеч. автора.
Редкое поле происходило без баталии, — большею частию вся прислуга кулаком глаза утирала и вздыхала. Травили лисиц и волков, даже иногда и медведей, почти ежегодно, но с большой опасностью.
В 1801 году, когда еще казенная засека была точно дремучий лес, медведи осенью выходили всегда кормиться по небольшим лесам и ежегодно приходили они и в леса с. Введенскаго. В сем году пришли три в Плоховский лес, что за Прилепами, прямо против дому. В тот час ловчий и лесник донесли о сем. В несколько минут вся охота была в готовности: люди с ружьями, с рогатинами и батюшка на коне. Обыкновенно пустят в остров гончих собак 70 и более и оне гонят зверей до того, что оне совсем опешают. Народ же и все верховые охотники, окружа лес, стоят на опушке, дабы зверей из лесу не выпускать. Вдруг раздается крик, что убили лисицу на опушке, в кустах против лугу, где протекает река Орс. Батюшка первый прискакал на свалку. Что же увидел? Полумертвого человека. Камердинер Алексей, по прозвищу «лисица», валялся окровавленный. Повар, сидя не далеко от спрятавшагося в кустах камердинера и увидев, что что-то шевелится, ударил во всю силу дубиной и чуть «лисицу» до смерти не убил. Долго был о сем толк большой: с умыслом-ли повар хватил так ловко, или в азарте, с горяча? Впрочем известно, что этого камердинера-«лисицу» никто терпеть не мог, ибо он был самый злой человек, ябедник и доносчик.
Между тем, за медведями гонялись беспрестанно и ввечеру (это было в половине октября) утомили их и двух убили в лесу, а третий — убежал чрез поле к деревенскому мосту, где стояла коляска,— ибо сама матушка выехала на травлю, не потому, чтобы она желала забавляться спектаклем, но из безпримерной любви к батюшке, не желая его видеть в опасности из окошек дома. Тут близ самой коляски убили и третьяго медведя; лошадей, которыя весьма старыя были, на-силу удержали, а матушка лежала в обмороке; тем и кончилось медвежье побоище. Родитель был чрезвычайно весел, сотрудников приказал перепоить вином, а собак — двойной порцией накормить. Алексей-«лисица» был долго болен и долго ходил с обвязанной головой, а медвежьи шкуры, как значительные трофеи, висели долго напоказ; потом из них сшита была для батюшки шуба, которую он до самой кончины изволил носить. В чужих краях медвежье мясо едят охотно, особенно лапки, как лакомый кусок, — теперь и в России уже покушивают; но в то время, сохрани Бог!.. почему и отдали мясо собакам, а сала надрали более двух пудов и продали в аптеку за сущую безделицу.
Вот как проходила моя юность! Вместо систематическаго, толковаго ученья, я большею частию развлекаем был домашними новостями, а более всего по охоте псовой.
Были учители и учительницы, сменявшиеся ежегодно, о коих нечего упоминать, разве только о г. Вальтере, который, вероятно, был чуть-ли не мусульманин, ибо ежедневно два раза мылся в большом тазу, стоя, а был мужик высокий и кудрявый; открылось после, что он сумасшедший. Однажды за обедом начал с батюшкой разговор и, взбесившись, заговорил-было непристойности. Батюшка человек был горячий, нрава самаго крутаго и не позволял никому (не) равному себе говорить двусмысленности, — пустил в г. Вальтера чрез стол тарелкой. Тут — кто в обморок, кто плакать, все из-за стола разбежались по своим конурам; шум продолжался долго, намеревались даже, по правилам феодальным, неучтивца выпороть, да, слава Богу, как-то план переменился, и того же дня, к вечеру, уже на тройке в кибитке г. Вальтера выпроводили за границу с. Введенскаго, через Болхов и в Москву. На той же тройке приказано было привезти новаго учителя; но как-то дело задержалось, а по первому пути поехали все в Москву со всем домом на зимованье и более я уже учителей не имел, ибо решительно определено было отвезть меня в Петербург, в службу.
В продолжение пребывания моего дома, т. е., до конца 1803 года, брал я вместе с покойным братом Петром Гавриловичем уроки математики у известнаго ученаго — г. штык-юнкера Ефима Дмитриевича Войтяховскаго 1). Нередко вспоминаю я о сем
1) Войтяховский получил известность сочинениями: 1) Курс чистой математики, содержащий арифметику, геометрию и алгебру, с прибавлением фортификации. Москва, 1786 г. Сочинение это выдержало несколько изданий.
почтенном человеке, а участь его в старости не была завидная. Ефим Дмитриевич был бедный белорусский шляхтич; необыкновенным своим прилежанием к высоким наукам, в особенности к математике, открыл себе путь пространный по части глубокого ученья и сделался в царствование императора Павла I известнейшим математиком, занимал кафедру профессорскую, был учителем их императорских высочеств и всех знатных господ, в числе коих были его ученики граф Николай Михайлович Каменский 1), кажется, и Ермолов 2), также и граф Кутайсов 3). Милостями государя императора был осыпан, подарки были у него дорогие: перстни, табакерки с портретами императорской фамилии, между коими одна была осыпана бриллиантами, с видом дворца села Павловска, стоющая более 5,000 руб. Сими подарками он всегда гордился и с величайшим удовольствием, показывая их, разсказывал случаи, по которым подарки получал, именно тогда, как царственные юноши экзамены выдерживали при самом императоре в науках математических.
Помнится, что в 1802 году Ефим Дмитриевич купил село Кудиново 4): близ него пожалована была ему государем дача —
2) Полная наука военнаго укрепления или фортификация. Москва, 1790 г.
3) Электрические опыты Георга Адамса. Перевод. Москва, 1793 года. (См. «Словарь светских писателей» митрополита Евгения). Кажется, что указание aвтоpa «Домашняго Памятника» на то, что Войтяховский был преподавателем математики великих князей Александра и Константина Павловичей, встречается чуть-ли ни в первый раз и, по нашему мнению, заслуживает полнаго внимания по тому важному значению и знаменательной роли, которыя выпали впоследствии на долю его августейшим ученикам. Н. Б.
1) Граф Николай Михайлович (умер 4-го мая 1811 г.) генерал от инфантерии и кавалер св. Андрея, Владимира и Георгия 2-й ст., подававший блестящия надежды и прославившийся кампаниями в Финляндии и Турции. Н. Б.
2) Алексей Петрович, лице известное всей России, как полководец и администратор, а также своим умом и блестящим остроумием. Н. Б.
3) Граф Александр Иванович (род. в Петербурге 30-го августа 1784 г., убит под Бородиным, 26-го августа 1812 г.), известный боевой артиллерийский генерал. Писал pyccкиe и французские стихи, рисовал, знал отлично математику, был музыкант, имел блестящие таланты и всестороннее образование. Его смерть причинила справедливое сетование о его ранней утрате. (См. его биографию в Военной Галлерее Зимняго дворца). Н. Б.
4) Сельцо Кудиново на границе уездов Болховскаго и Козельскаго; в настоящее время оно принадлежит частью г. Буравцову, частью г. Мотову.
земли лесныя, рядом с казенной Дубенской засекой: тут он выстроил себе хутора, которые назвал: «Павлодаром». Это было его благополучие, ибо основалось ему к старости прочное и даже довольно богатое убежище. В селе Кудинове он выстроил себе дом, развел сад и воду провел чистую. Дом наполнен был предметами учености его: моделями, инструментами, машинами, хорошими гравюрами и картинами дорогими 1).
Около 20-ти лет наслаждался он плодами своих полезных трудов, был жизни весьма скромной и в 70 лет кончил жизнь, тоскуя сильно о несчастии своем: единственный сын его Федор Ефимович не был к нему почтителен, находился всегда в отлучке в столицах и мотал шибко, — а старик Войтяховский был скупенек и сие его столь сильно огорчало всегда, что он, быв дружен с родителем моим, открыто говорил ему, что хочет сына своего лишить наследства; но батюшка отсоветывал ему. По праву наследства, сын завладел имением как недвижимым, так и движимым, и года в два промотал и умер в бедности.
Как сейчас гляжу, Ефим Дмитриевич всегда одевался по старинному в немецкие разноцветные кафтаны, с стеклянными и бронзовыми пуговицами, напудрен, с буклями и длинной косой; перстень бриллиантовый на пальце, жалованная табакерка в глазетовом жилете и часы жалованные, с бриллиантовыми брелоками; шуба и шапка соболья, верх бархатный. Бывши детьми, я с братьями и сестрами каждый праздник, бывало, ждем приезда Войтяховскаго, как великой радости, чтобы насмотреться на его блестящий наряд; он бывал в доме нашем весьма часто. Я уже был в гвардии, в службе, когда
Сад теперь значительно вырос, а план его все тот же и не изменился до сего времени; но садовыя беседки, гроты и вообще затеи прошлаго века от времени разрушились. Дом находится все на том же месте, и хотя несколько изменил свой наружный вид, но его главный корпус все-таки постройки Ефима Дмитриевича Войтяховскаго. Н. Б.
1) Сельцо «Павлодар» и до сего времени существует, также на границе Козельскаго и Болховскаго уездов. Оно принадлежит в настоящее время г. Апухтиным и досталось им по наследству от их матери, Mарии Андреевны Желябужской, к которой перешло по дарственной от ея деда Алексея Ивановича Желябужскаго, приобревшаго его куплей уже от г. Чернавскаго, к которому также перешло по купле от г. Войтяховскаго – сына. Н. Б.
Войтяховский скончался; он погребен на общем кладбище, Болховскаго уезда, в селе Луневе. Исчезло все, как большей частию все изчезает, как дым: о Войтяховском все забыли, а его «Курс чистой математики» оставлен; редко кто о нем что знает. Имение его разошлось по рукам наследников, — не осталось ничего теперь и помянуть некому!
Учитель был строгий; бывало, едешь к нему с заданным уроком каждую среду и субботу, и, подъезжая к дому, дрожь берет, если не умел без него задачу решить. Я очень мало понимал глубокую науку и мне сильно доставалось терпеть брань неумолкаемую; покойный же брат Петр Гаврилович учился очень хорошо и свободно проходил все правила арифметики. Не долго я надоедал учителю своему (однако-ж, года полтора ездил два раза в неделю), ибо недоученаго меня по всем наукам, даже и по русской грамоте, родители решили скорее отдать в военную службу, примолвив, как сейчас помню: «военная служба — душа всему, там всему выучат». Сказано и сделано.
Не могу не вспомнить о самых лучших друзьях родителей моих. Это были старики — Василий Борисович и супруга его Анна Михайловна Сомовы, соседи и помещики козельские в с. Бетове; они были истинно Филимон и Бавкида, люди благороднейшие и добродетельные. Василий Борисович был отец крестный покойной сестры моей Ирины Гавриловны и отдавал ей все свое имение, но родитель мой не принял, — отказался, не желая огорчить наследников г. Сомова. До 1803 года оба старика скончались: Анна Михайловна — ударом в одну минуту, и когда известили о сем матушку, то с ней такой был обморок, что на-силу ее оттерли, и все мы перепугались — смятение было в доме полное. Вскоре после (ея) скончался и Василий Борисович — от жабы. Имение свое отдал он совсем постороннему человеку — Ивану Васильевичу Кривцову, который в тот же час и завладел им. Приехали наследники гг. Суковкины, хотели-было заводить дело; но имение было так передано и укреплено, что они ничего не могли выиграть, а только разругали того, кто получил их достояние по закону и чуть-ли не наплевали ему в глаза (a la lettre). Вот и вышло: родитель мой хорошо сделал, что отказался.
Как сейчас гляжу на стариков Сомовых. Василий Борисович был росту довольно высокаго, голова лысая, а сзади и немного на висках седые локоны падали по плечам, в синем сюртуке, с большими шелковыми пуговицами в пятак; а Анна Михайловна — росту небольшаго, толстая и всегда в белом, накрахмаленном и таком же высоком чепце, как римская каска, с голубой, атласной, широкой лентой. Оба супруга были нраву самаго веселаго и общество их было приятнейшее. Нас всех любили и утешали, как своих детей. Домашнее же их занятие было одно — разводить пчел, и пчел у них было довольно, — сами ухаживали за ними, даже в комнате стоял всегда улей стеклянный и пчелы в окошко летали — в жительство свое; видеть же никак нельзя было, как оне трудятся, ибо все стекла залеплены были весьма тщательно воском. Трудолюбивыя животныя отнюдь не хотят сообщать секретов своих и чуднаго искусства людям. Многие испытатели природы хлопотали и теперь стараются рассмотреть до тонкости устройство их дивнаго действия, но никак не могут.
По древнему и новейшему обряду российских дворян вообще, к празднику Рождества Христова отправляют обозы в Москву, а после и сами подымаются на свидание с родными, на увеселения и по всем прочим надобностям. Так точно и родители мои всегда езжали в столицу, почти ежегодно. В 1803 году, более ради отправления меня на службу, поднялись со всеми домочадцами, с тем, чтобы весновать в Москве. На 80-ти лошадях тянулись экипажи; тут весь дом был: учителя, мамки, няньки, дядьки, мальчишки, девочки, собачки, птицы разныя, даже был хорек — любимый зверок сестры Екатерины Гавриловны. Все благополучно, недели за две до праздника, приехали на нанятый у г. Тинькова дом, близ Большой Ордынки.
Хотя родитель мой и терпеть не мог выездов и визитов, но тут надобно было объездить всех родных и знакомых, по существующему обычаю, что кто на житье в Москву (приехал), обязан первый все визиты сделать, отдохнув несколько от путешествия. На Святках и к Новому году покатились из нашего дома две кареты, и как у нас много родных, то все улицы объездили. Батюшка, всегда, брал меня с собой, а матушка — с сестрой Анной Гавриловной.
Главные визиты были к Обольяниновым, Хитрово и Васильчиковым, которых тогда было 5 домов. Особенно уважал родитель мой Александра Семеновича Васильчикова 1), тогда он был уже лет 70-ти. Небольшой человечек, сухощавый и слабый, все сидит-бывало на большом кресле, не двигаясь с места. Он был некогда, в царствование императрицы Екатерины II, в случае и роль играл важную, только весьма не долго; в короткое время был возведен в чин генерал-аншефа, имел александровскую ленту, осыпан был милостями и богатствами и отправлен на всегдашнее житье в Москву — во всеобщий инвалидный дом всех российских дворян знатных и незнатных, чиновных и безчиновных. Москва — удивительное пристанище для всех, кому делать более нечего, как свое богатство расточать, в карты играть, ездить с двора на двор; деловых людей в Москве мало. Все вообще отставные, старики, моты, весельчаки и празднолюбцы, — все стекаются в Москву и там век свой доживают припеваючи. Разделят-ли родители деткам имение — едут на покой в Москву век доживать; надобно-ли деток малолетных в пансионы отдавать (которых лет 20 тому назад нигде, кроме Москвы, найти нельзя было) — едут в Москву; в службу записывать сынков ― опять на советы и отыскивание по родным покровительства едут в Москву, — словом сказать, со всего российскаго света стекается многое множество к зиме в родимую Москву; за то летом — хоть шаром покати — никого нет, даже на улицах станет травка пробиваться; все разбредутся по деревням — к зиме деньги собирать.
Старый Александр Семенович Васильчиков, который был отцу моему дядя двоюродный, жил, как вельможа. Дом у него был сущий замок или какой дворец, недалеко от дома Пашкова, что на Моховой, против бывшаго театра. Подъезд был с навесом — въедешь, как будто прямо в парадныя сени въехал. Швейцары встречают, звонят вверх, а там ливрейных лакеев, высыпит с дюжину и начнут двери от-
1) Александр Семенович Васильчиков был в случае при дворе с 1772 по 1774 год. Н. Б.
ворять и провожать с поклонами, и 10-ю церемониями, по-китайски, ведут чрез все парадныя комнаты, убранныя драгоценными картинами, мебелью, фарфорами и проч. и проч.; в самой же отдаленной, небольшой комнатке сидел (бывало) хозяин, в бархатном халате, темнозеленом на манер старинной боярской шубы, опушенной соболями, при двух звездах непременно.
Петр Хрисанфович и Анна Александровна Обольяниновы 1) были первые друзья родителю моему и Анна Александровна была по матери двоюродная ему сестра. Генерал от инфантерии, II. X. Обольянинов, бывший при императоре Павле I генерал-прокурор и любимец его, жил, по кончине императора, в отставке в Москве, заслужил любовь и уважение всего дворянства столицы, долго был губернским московским предводителем, за что, по статуту Владимирскаго ордена, получил Владимирский крест 1-й степени. Обольянинов был человек нраву весьма горячаго, крутаго, но любезен в обществе; делал много добра искавшим в нем, скуп был всегда и, как слышно, по кончине своей, оставил 7 миллионов наличными, несколько тысяч душ крестьян и большое сокровище бриллиантами и прочими вещами.
Анна Александровна была изнеженная и избалованная счастьем женщина, иногда добра и любезна, а иногда — горда и капризна: жила около 70-ти лет и последние годы не могла ходить — ноги отнялись. Сидя в креслах, (тем не менее) всегда наряжалась по моде и в табельные дни непременно была во всем параде, при Екатерининском ордене 2-й степени. По отцу она была Ермолаева, от перваго брака родной тетки отца моего, Екатерины Гавриловны Хитрово; сама же была прежде замужем за г. Нащокиным. Богатство ея также было очень значительное, которое она большою частью укрепила второму мужу своему ― Обольянинову.
Вот пример характера и капризов Анны Александровны, в последние годы жизни ея, она часто была не здорова, особенно судорогами в ногах. Однажды припадок этот так
1) Петр Хрисанфович Обольянинов (умер 22-го сентября 1841 г) был генерал-прокурором со 2-го февраля 1800 г. по 16-е марта 1801 г. Более подробныя сведения об Обольяниновых помещены в «Записках Мертваго» и в «Записках Современника» (Жихарева). Н. Б.
сделался силен, что она кричала и билась на постеле; в сие время служили молебны; но как судорги не унимались, то она едва дав кое-как дослужить молебен, выгнала попов вон, из комнаты, а иконы все приказала обернуть ликами к стене, говоря: «вот знаете-ли (это была ея всегдашняя поговорка), ничего не милуют, то и нечего же молиться им». Впрочем, была человек души самой доброй; один странный недостаток имела: если кому сделала или намеревалась сделать добро, то сама всему городу о сем разскажет и так возблаговестит, что всюду, и в отдаленных губерниях, говорили о благодеяниях ея с преувеличением.
Вот дошло до сведения родственницы ея, г-жи Ермолаевой, что отказано ей, по духовной, около 200 душ. Немедленно г-жа Ермолаева из дальних краев прискакала в Москву и, не пропуская удобнаго случая, приносила благодарность Анне Александровне самым униженным образом; а как г-жа Ермолаева была в тесных обстоятельствах, то и вздумала предложить благодетельнице своей, чтобы она ей, вместо имения, теперь бы дала деньгами хотя половину той цены, чего стоит назначенное ей наследство. Лишь только успела старуха Ермолаева выговорить прошение о деньгах, как Анна Александровна так разгорячилась, что разбранила ее как можно хуже и приказала без церемонии, под руки, вывести ее из дома и с тех пор не пускала ее на глаза; но, однако же, после смерти эта родственница назначенное имение по духовной получила.
Обольяниновы жили открыто до 1812 года, хотя в небольшом, но богато убранном доме; приезд был неумолкаемый, они были очень любимы московским дворянством. По понедельникам всегда были балы и съезжалось столько, что негде было поместиться, так что многие, не входя в дом, возвращались именно потому, что ступить негде, от жару свечи гасли: настоящие английские рауты!
Кто, бывало, не знал на Тверской приятных собраний у Обольяниновых? После пожара, в нашествие французов, дом боярский опустел, — весь двор усыпан был дорогим фарфором и хрусталем битым и разными обломками мебелей. В 1813 году, в начале весны, я сам это видел.
По возобновлении столицы, старики Обольяниновы не захотели большаго дома и выстроили себе маленький флигель, при новом и домовую церковь соорудили, очень богатую старинными иконами в иконостасе.
Не могу забыть странностей покойной Анны Александровны: она настоятельно просила позволения у духовных властей, чтобы ей позволено было повесить колокольчик при входе в церковь, от коего веревка чтобы протянута была до ея спальни, дабы она сама, сидя в креслах, могла благовестить к службе. Но в сем ей решительно отказали.
Петр Хрисанфович скончался в глубокой старости, слишком 88-ми лет, в 1841 году в Москве. Кончина его была самая тихая, безболезненная. Анна Александровна умерла за несколько лет прежде, лет 75-ти. По завещанию погребены они в селе Талажне, Тверской губернии. Эти люди, в свое время, играли роль весьма значительную.
Варвара Петровна Оленина, по отцу Хитрово, двоюродная сестра родителю моему. К ней, как к ближайшей родственнице, всегда первый визит. Варвара Петровна вышла замуж 45-ти лет и была горбата. Все боялись, что она скоро умрет от слабаго ея сложения; но напротив, она, к году после замужества, родила благополучно дочь, которая теперь замужем за флигель-адъютантом Грессером, имеет детей прелестных, сама прездоровая и претолстая. Оленины не долго жили в ладу — развелись. Генерал Евгений Иванович Оленин был весельчак и волокита, герой аустерлицкий. Он, бывши в конной гвардии полковником, в аустерлицком сражении сам, своеручно, взял штандарт у французов, чем и прославился. Варвара Петровна большую часть имения своего, около 1,000 душ, промотала на Кузнецком мосту и очень скудно доживала 70-летний век свой. Правду сказать, была большая, по старинному, хлебосолка и вся Москва езжала на ея обеды и ужины. Старинное богатство родителей ея было большое. Петр Васильевич Хитрово был при императрице Екатерине II эконом, коллегии президент, самый безкорыстный человек, известный всему царству за честность его. Он женился вдовцем, имея дочь Веру Петровну (бывшую за Баскаковым), на тете родной отца моего, — Екатерине Гавриловне, по отцу Белкиной. Она также шла за него замуж вдовою, — была за Ермолаевым и имела дочь Анну Александровну Обольянинову, а эти два вдовца прижили Варвару Петровну Оленину. Все люди были именитые и богатые. Не один раз видывал я китайский ларец, — в аршин длины и в 1/2 аршина вышины, который бывало бабка моя, Екатерина Гавриловна, сама показывала нам, — полон накладен жемчугами, бриллиантами и всякими драгоценностями, которые собирала для любимой дочки своей, Варвары Петровны; между прочим, были нитки бриллиантовыя, собираемыя ею ежегодно по 10-ти камней, каждый в краях обделанный в серебро, и эти нитки собирались что-то долго — лет 25 или более на приданое дочке. Богатство это все пошло не весть-как: досталось англичанкам, да модным француженкам...
С батюшкиной стороны родни много: Левшины, Белкины, Леонтьевы, кн. Волконские, Власовы, Евлашевы, Наумовы, Сомовы, Стремоуховы, Камынины, Колычевы, Загряжские, Соймоновы, Петрово-Соловаво, а знакомых почти в каждой улице. Едва, едва успевали всех объездить в месяц времени.
Теперь надо вспомнить родных и с матушкиной стороны: Андрей Егорович и Марья Егоровна Замятины — оба старичка, холостяки и самые добродетельные, радушные оба. Бывало, радости более не было, как ехать к ним в гости, и кто из родных не помнит приятнейшаго дома их!
Львовы: Михайло Лаврентьевич 1), генерал, и Анна Егоровна (сестра Замятиным) — точно такие же сердечные друзья нашего дома.
Марья Николаевна девица Ртищева, двоюродная сестра бабки
1) Вероятно, что брат Сергея Лаврентьевича Львова, любимца князя Потемкина, который в 1800 г., вместе с Гарцереном, летал в Петербург на аэростате, почему граф А.С. Хвостов напутствовал его следующим экспромптом:
Генерал Львов
Летит до облаков,
Просит богов
О заплате долгов.
На что Львов, садясь в гондолу, без запинки отвечал:
Хвосты есть у лисиц, хвосты есть у волков,
Хвосты есть у кнутов.
Берегись Хвостов! (См. «Записки Современника», стр., 157). Н. Б.
моей по матери, самая добродетельнейшая и, если есть святые в живых, то она была наверное одна из таковых. Она жила всегда с племянницей своей, родной сестры дочерью, Анною Гавриловной Кашкиной 1), урожденной Бахметевой. Эту племянницу она сама воспитывала от колыбели, была ей истинно верная мать, ибо Анна Гавриловна была недоносок — мать ея родами скончалась, а Марья Николаевна более 6-ти недель племянницу свою приводила к жизни, содержа в ванне молочной с белым хлебом, чем ее выростила.
Даниил Григорьевич Волчков и супруга его Марья Михайловна, урожденная Ртищева, тетка матери моей, — чета самая почтенная и дом их был один из приятнейших в Москве; тут все безпрестанно съезжались, во весь день приезд был безпрестанный, отчего дом их и получил название: «поварское собрание» 2). И точно правда, тут ежедневно по вечерам были балы. Коль скоро соберется молодежи пар несколько, то и являлась и музыка. Старики же неумолкаемо играли в бостон и вист. Даниил же Григорьевич был учителем навигации императора Павла I и щедро награжден был от государя. Кроме чина действительнаго статскаго советника и анненской ленты 1-й степени, получил много денег и подарков, между прочим, пожаловано 5,000 душ крестьян Марье Михайловне, «на булавки», так именно и сказано. Старичек Волчков был очень скуп и собрал много. Часто любил разсказывать сон свой: когда он был еще в молодости очень беден, то видел во сне, что Божия Матерь ему подала кошелек с деньгами; он тотчас же приказал написать икону Богоматери, подающую ему кошелек, и что он, стоя на коленах, принимает дар. Сей образ всегда стоял у него в кабинете. Г.г. Волчковы, после нашествия французов, вскоре оба скончались в глубокой старости. Детей у них не было и имение все досталось племяннику их — г. Курманалееву.
С матушкиной стороны родни еще больше. Кроме Скура-
1) Жена сенатора Николая Евгеньевича Кашкина, сына генерал-аншефа Евгения Петровича Кашкина, бывшаго при Екатерине II первым «наместником» в Сибири.
Примеч. автора.
2) Дом их был на Поварской, в приходе Бориса и Глеба.
Примеч. автора.
товых, Тургеневых и Языковых, двоюродные: князья Голицыны — дети княгини Анны Ивановны. Бибиковы, Алмазовы, Кашинцевы, Опухтины, Кривцовы, Карповы, Веневитиновы, Былим-Колосовские, Тепловы, Хитрово, Лавровы.
Хотя и стыдно родню забывать, а многих забыл; так и всегда бывает, особенно в настоящем нашем веке. Часто и двоюродные друг друга не знают, стыдом и неприличием находят считаться родней.
В 1803 г., в первый раз от роду, был я в московском благородном собрании, т. е., на бале. Чувство неизъяснимое, незабвенное на век осталось во мне, когда я вступил в славную ротонду, неожиданно представившуюся моему взору; я не хотел глазам варить и долго не вразумлялся, где я! Вот уж правду сказать: ног под собой не слышал, расхаживая в черном фраке и в красном тисненом казимировом жилете. Я думал, что наряднее меня не надо.
В продолжение зимы 1803 г. и до марта 1804, учили меня танцовать весьма пристально. Г. Меранвиль (танцмейстер ловкий, мужчина статный, расфранченный; везде бриллианты на нем помню: на руках по перстню и в галстуке большой перстень с желтым камнем (topase du Bresil) тысячи в две или более, двое часов с бриллиантовыми цепочками) долго хлопотал научить меня своему искусству; но успехи были плохи. Этот г. Меранвиль был сын стараго Меранвиля, учившаго еще танцовать матушку мою. Сверх сего, ездил я с сестрами моими в танцкласс — в дом к дяде Павлу Феодуловичу Левшину, котораго детей учил славный г. Иогель. Сей гений танцовальнаго искусства давал бывало маскарады в благородном собрании для учеников своих, по 10 руб. за билет, и в эти маскарады съезжались тысячи по две персон, где и я бывал, только танцовать не пускался.
По воскресеньям насажают нас в карету человек 8, вместе с детьми дяди Павла Феодуловича, и он нас оделит по пятаку серебром и отправят нас на бег на Москву-реку. Тут радость несказанная и лучшее наше было удовольствие ― на пожалованную сумму купить у конфетчиков коробочных попрыгунчиков или билетцев из драганту, петушков, собачек, часов и проч.,— каждый был по копейке ― и в совершенном удовольствии дома раскрываем сии фигурки, доставая оттуда печатные билетцы и читаем преглупейшие стихи; а после — снова склеивать, а подчас и грызть их, а как красками все руки и лица перепачкаем, то и получаем достойное награждение; за вихор, за уши и т. д.
Вот какой я дитя был, когда меня обрекли уже на военную службу, да еще и в гвардии, на житье в страшном и великом городе.
В это время был в отпуску, в Москве, шурин покойнаго дяди Павла Феодуловича — лейб-гвардии Семеновскаго полка поручик Иван Николаевич Дурново 1). Кому же лучше было поручить меня, как не свату? Свату вручили сумму в 300 руб., благословили меня, поплакали всей семьей — и отпустили кораблик в открытое море. Г. Дурново, молодой человек, весельчак и благовоспитанный по тогдашнему времени, хотя и имел обо мне попечение, как о ребенке, но вез меня в свет свой, как овцу, отставшую от стада.
Что страннее и удивительнее этого, как в то время все вообще отправляли детей на службу! Только и помышляли об одном, как бы скорее получил офицерский чин, а знает-ли он хотя бы русскую грамоту порядочно, о том не заботились; выучив кое-как болтать по-французски и по-немецки, полагали курс науки конченным. Таким-то и я был ученым и недоученым, когда меня подхватили в кибитку и — марш в Петербург. Помню как бы сейчас, как меня восхищали колокольчик ямской и безпрестанная перемена лошадей, ибо я понятия не имел о почтовой езде. Дорога была предурная; ухабы меня так закачали, что я совсем обезпамятел, неделю целую мука эта продолжалась и я в самом изнеможенном положении готовился встретить столицу севера.
Н. Г. Левшин.
Примечание. Со времени определения автора на службу, в «Памятнике» осязательно чувствуется пробел. С этого места разсказ начинается с
1) Ныне генерал-майор. Сын генерала от инфантерии Николая Дмитриевича Дурново, бывшаго начальника кригс-комиссариата, котораго великая Екатерина уважала за безкорыстие и честность. Примеч. автора.
Он был кавалером орденов св. Владимира 1-й степ., Александра Невскаго и св. Анны; ум. в 1816 г. См. биографию Ив. Ник. Дурново в Военной Галлерее Зимняго дворца, III. VI.
февраля 1807 года; между тем, как из «Исторического сказания об выезде, военных подвигах и родословии благородных дворян Левшиных» мы знаем, что, находясь на службе в 1805 году, автор сделал поход в австрийския владения и 20-го ноября, того же года, принимал участие в сражении против французов при местечке Аустерлиц. К сожалению, всего этого не усматривается в дальнейшем разсказе автора «Памятника».
г. Орел.
http://mikv1.narod.ru/text/levshin.htm
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
чтения... - я туда включила10 книг... И сценарная команда все потом сказала спасибо - что столько книг по истории никто никогда не читал...
