Не знала, где повесить. Решила, что дорога сюда.
Елена Толстая. Моя жизнь с «Адъютантами». Несколько заметок от автора дилогии «Адъютанты любви»
Елена Толстая. Адьютанты любви. Дилогия. СПб.: Амфора, 2006
Сразу скажу, что «Елена Толстая» — это псевдоним, а кто я на самом деле — не скажу. Возможно, женщина, но тоже не обязательно.
«Толстая» была придумана не мной. Это сочинил издатель, причем намекая не столько на мой писательский дар, сколько на комплекцию. Бог ему судья после этого.
Работа под псевдонимом имеет целый ряд особенностей, причем совершенно не тех, которые могут заподозрить люди, от этого далекие. Сокрытие подлинного имени автора вовсе не освобождает его от всяких обязательств перед читателем. Дескать, все равно никто не узнает, кто это навалял, так что пиши как попало! Ничего подобного. Маска всего лишь освобождает тебя от собственной личности. Новая личность, новый автор, как и прежний, обладает вкусом и талантом, только другими. Ближе всего к этому стоит актерское мастерство перевоплощения. Псевдоним помогает в первую очередь создать дистанцию между собственными проектами и проектами сериальными. Если на книге стоит моя собственная фамилия, то я готов(а) отвечать за эту книгу целиком и полностью. Если текст подписан псевдонимом, следовательно, часть вопросов по тексту следует адресовать автору проекта, а не исполнителю.
Таков мой главный принцип при работе с псевдонимами.
«Адъютантов любви» придумала Елена Гремина, и почти сразу были запущены два параллельных проекта: телесериал (точнее сказать, кинороман) и книжная дилогия. Персонажи в обоих случаях были одни и те же, сюжетные линии также в главных точках совпадали. Но считать роман чистой новеллизацией сериала все-таки нельзя. Сериал создавался на ходу. В нем очень много импровизации и неизбежных в подобных случаях логических неувязок. Роман писался в тиши рабочего кабинета, с куда меньшей поспешностью, что придавало тексту несколько иное звучание. Расскажу, какое именно «иное».
Первое, что было сделано: была полностью ликвидирована линия Наполеона. В фильме есть, в книге нет. Поначалу мне, как и создателям телеромана, ужасно хотелось рассказать что-нибудь эдакое и про Бонапарта, и про Павла, и про Веллингтона, вообще про всех них. В конце концов, это наши старые знакомые, нам охота про них потолковать.
Но! Ни Наполеон, ни Павел, ни Веллингтон не могут быть второстепенными персонажами. Это слишком сложные личности, чье влияние на ход истории было чересчур значительным, чтобы можно было вот так, между делом, что-нибудь эдакое про них поведать... Такие люди должны быть либо главными героями книги (фильма), либо грандиозным «фоном», на котором разворачивается действие. Поэтому от исторической линии пришлось отказаться. «Адъютанты»-книга — это частная история жизни и любви нескольких молодых людей, разворачивающаяся «на фоне» (или, можно еще сказать, «в присутствии») Наполеона, Павла, Веллингтона.
Исключением среди исторических личностей стал при сочинении романа Александр Первый. Он выступает как персонаж книги, влюбчивый, коварный, двуличный и вместе с тем ангелоподобный. Произошло это потому, что он легко вписался в сюжет о частной жизни. А вписался он в этот сюжет потому, что не обладал масштабностью Наполеона или Павла. По крайней мере, в первые несколько лет своего правления. Есть и еще одна причина. Наверное, в романе это ощущается. Дело в том, что я не люблю Александра Первого. Сей прекраснодушный государь оставил своему преемнику такое наследие, что тому пришлось явить жестокость, унизить и разозлить дворянство, ввязаться в непопулярные войны... Был бы Николай Первый гением — тогда бы еще куда ни шло, но Николай был просто добросовестный и, кажется, даже не слишком умный. Старался, как мог, а что он мог? Почивать на лаврах старшего брата, Александра Благословенного, оказалось для него жестко.
Вторая причина моей нелюбви к Александру — его несомненная осведомленность о заговоре против Павла. Павла же я как-то безотчетно люблю, и мне весьма неприятны все, кто хоть какое-то отношение имеют к его смерти. Стоит побывать в Павловске, где все пронизано любовью вдовствующей императрицы Марии Федоровны к этому государю, к этому средневековому рыцарю, «русскому Гамлету», чтобы ощутить обаяние его личности. Для Александра Первого никто не возвел такого памятника, который безмолвно бы внушал любовь к нему.
Выражение «фаворитка гвардии» в отношении Александра было придумано мной: в одном разговоре обсуждались Екатерина и ее внук, и я сказал(а), что оба они были фаворитками гвардии... Впоследствии я так привык(ла) к этому определению, что даже позабыл(а) о том, кто на самом деле его придумал и долгое время вполне искренне считал(а), что оно принадлежит не то Вяземскому, не то Карамзину. Вот что значит — мания величия.
Одной из важнейших задач работы в сериале я считаю необходимость по-настоящему полюбить героев, придуманных не тобой. В описании их внешности использовалась, разумеется, внешность актеров, исполнявших те или иные роли. При этом, естественно, наверняка моя трактовка кого-то из персонажей будет сильно раздражать актера — исполнителя данной роли, поскольку у него собственное, абсолютно другое представление о сыгранном герое. Увы, расхождение в оценках неизбежно. Это одно из необходимых обстоятельств творческого процесса. Поговорим о персонажах.
Очень интересно было писать Монго-Столыпина. Я, кстати, до сих пор с трудом понимаю, откуда взялось такое имя. Если мне не изменяет память, Столыпины — старинный дворянский род, а Монго-Столыпин был всего один, это был дядя поэта Лермонтова, причем «Монго» представляло собой кличку собаки (вроде «Индианы Джонса»). Сей пес славен был среди царскосельских гусаров тем, что выбегал на плац и кусал лошадь полкового командира, к веселью господ офицеров. Лермонтов написал поэму «Монго», посвященную одному из дурацких приключений своего дяди. Кстати, сей дядя был не то ровесником Лермонтова, не то младше его на год, следовательно, родился около 1814 года. В наши дни тот приснопамятный А.А.Столыпин писался бы так: Алексей «Монго» Столыпин (как, к примеру, какой-нибудь певец: Василий «Бобка» Пупкин).
В киноромане излагается версия: мол, эти Столыпины произошли от какого-то «Монго-хана». В принципе, немножко созвучно с «Мункэ», да и с названием «монголов». А может быть, и правда были такие? Сие для меня осталось неведомо. Вот пример того, как автору, работающему в рамках чужого замысла, приходится подчиняться дисциплине и пользоваться именами, с его точки зрения, не вполне уместными.
Впрочем, это лишь побочные раздумья. Сам Роман Евгеньевич Монго-Столыпин представляется чрезвычайно интересной фигурой. Большое удовольствие доставило мне изображение его сложного внутреннего мира. Безумие, которым завершается вторая книга дилогии, постигает Романа Евгеньевича как вполне закономерное наказание: в своей гордыне он слишком полагался на собственный разум. Наиболее распространенная ошибка людей, воспитанных на идеалах Просвещения. И, самое забавное, — он ведь идеалист! Его вера в то, что Александр способен преобразить Россию, выглядит просто поразительной, особенно на фоне недетского лицемерия «нашего ангела» (как называли Александра). Точно так же многие верили в грядущую отмену крепостного права сразу после окончания войны 1812 года. Александр оказался куда циничнее и холоднее екатерининского вельможи Столыпина.
В отношениях с супругой Столыпин скатывается до морального садомазохизма. И, не будучи опытным садистом, он перегибает палку: любовь жены не выдерживает испытаний и рвется.
Оленька Лопухина, жена Столыпина, в моем изображении (как мне кажется) близка кинообразу: она чувствительна, много плачет, любовные порывы определяют ее поведение. И в конце концов, потеряв всех любивших ее мужчин, она находит поддержку и утешение в материнстве. Мне хотелось сделать ее менее пассивной, менее «жертвой», чем она выглядела в фильме.
Варя, Ольгина кузина, — один из моих любимых персонажей. Если бы сюжет был полностью моим, Варя превратилась бы на время войны в кавалерист-девицу, вообще побольше бы переодевалась. Она совершала бы нелепые подвиги, кого-нибудь спасала, куда-нибудь летела бы сломя голову. Словом, была бы еще динамичнее.
Пара влюбленных в Варю персонажей, эдакие Пьеро (Лугин) и Арлекин (Толстой), мне также весьма симпатичны. Правда, в фильме они все время однообразно ругаются и пытаются вызвать друг друга на бессмысленную дуэль из-за соперничества за сердце Вари. В книге я сделала их более последовательными и менее раздражительными.
Ксения фон Зак появляется в фильме очень ярко. Это почти Долохов в юбке: ее опасная игра с балансированием на подоконнике близка сходной же выходке Долохова на гусарской вечеринке. Вообще она была яркой и интересной, пока... не влюбилась в Петра Черкасова. Дальше Ксения превращается в больного котенка, которого мучают все, кому не лень. Мне хотелось, чтобы Ксения сохранила хоть немножко от той резкой особы, которая так блистала в первом томе «Адъютантов». А то к сороковой серии это утративший волю персонаж, который только тем и занят, что однообразно ноет: «Отдайте моего ребенка». Ну не заслужила м-ль фон Зак такого отношения! (Предвижу хор недовольных...)
Интересно было делать маркиза д'Арни, холодного, законченного злодея. Он и сыгран, я считаю, неплохо, и придуман отлично. И, что приятно, остается таким же гадким, остроумным и злым и в дальнейшем. Считается, что злодеев делать легко, но для меня это всегда была проблема. Злодеи мне скучны, честно говоря. Маркиз д'Арни — одно из немногих исключений. При том лично я слабо верю в его исправление и переход в стан «хороших». Для этого он слишком мало ценит других людей.
В киноромане присутствует виртуальный персонаж — некий «Вася Шаховской», на которого Толстой постоянно ссылается в своих рассказах. Этот «Вася» настолько меня увлек, что в конце концов я перестал(а) чинить ему препоны, и он вырвался на страницы книги. (В чем создатели фильма ему отказывали). И оказался — и таким, и совершенно не таким, как его расписывал Платон Толстой.
Вообще те эпизоды, где можно было отступать от заданного сюжета и свободно резвиться на просторе, были для меня самыми приятными. Поэтому не могу не выразить благодарность персонажу, который сделал для меня подобные импровизации возможными: Аглаю Михайловну Ланскую.
Да, да, не трогательная Ольга, не пылкая Варя, не загадочная Ксения моя любимая героиня, но Варина беспутная мамаша, стареющая красавица, разбивательница сердец Аглая. Она пустоватая, зато не злая, она легкомысленная, зато — верный друг. И, что очень точно подмечено, ее любит Варя. Несмотря ни на что. И даже если бы Варя открыла в небе новую звезду, она назвала бы ее «Аглая» (в фильме этот диалог есть, в романе, к сожалению, нет).
Евдокия Дмитриевна, матушка Петруши, преподнесла мне сюрприз: она оказалась сложнее, глубже и трагичней, чем это представлялось в начале работы над книгой. В фильме она представлена немного иначе, а вот при сочинении финала вдруг стало как-то слишком очевидно: Евдокия-то отлично знала вещи, до которых наши герои добирались целых два тома. Она знала их с самого начала! (Какие это вещи? СТРАШНАЯ СЕМЕЙНАЯ ТАЙНА — вот какие!)
И, наконец, главный герой киноромана — Петруша Черкасов. На протяжении сюжета от изменяется: от беспечного дворянского недоросля до одного из основателей русской внешней разведки. В романе описывать русскую внешнюю разведку не получилось. По той же причине, по какой не получилось писать о Наполеоне. Эта тема требует совершенно отдельного произведения. А «Адъютанты» перенасыщены любовными историями. Это — сентиментальный роман, «костюмная мелодрама», как пишут в телепрограммке. Читательница костюмной мелодрамы не есть читатель романа о становлении русской внешней разведки. Это совершенно разные читатели, им интересно про разное — да и стиль потребовался бы слишком различный. Книга от такого разностилья и разносюжетицы просто бы взорвалась. Поэтому у меня Петр Черкасов из юноши-идеалиста превращается в разочарованного циника — и в конце концов погибает. Или не погибает (есть намек на то, что смерть его лишь подстроена, а Монго-Столыпин увидел только то, что ему показали, то есть окровавленного неподвижного Петра... Пульса-то Петруше никто не щупал!) Тут уж как падение Шерлока Холмса в Рейхенбахский водопад. Герои так просто не тонут. Понадобится — за милую душу вынырнут!
В киноверсии есть «прокол», связанный с крещением Ксении фон Зак (точнее, с принятием ею православия). Крестным отцом Ксении в фильме становится крестный отец Петруши. Все бы ничего, да только после такого Ксения не может выйти замуж за того же Петрушу, как ей хотелось, ибо наличие общих крестных родителей является каноническим препятствием для брака.
В моем романе, признаюсь, тоже полно «проколов». Один из них — большой и сознательный. Сознательный «прокол» будем называть красивым словом «анахронизм». Связано это с похоронами Суворова.
Дело в том, что по одному из ранних замыслов создателей киноромана, Петруша должен прибывать в Петербург как раз в тот самый день, когда там хоронят Суворова. Роман начинается в 1800 году. Суворов умер в 1799-м. Но я сознательно допустил(а) эту подвижку во времени. Да и кому хуже, если Александр Васильевич проживет еще год?
Важным для меня было показать в романе образ Петербурга. В конце концов, действие-то происходит в Петербурге, а этот город традиционно является одним из важнейших героев русской литературы девятнадцатого века.
Фильм снимался в Москве. Создатели любезно пригласили меня в студию, чтобы автор лучше ощутил атмосферу киноромана. Впечатления от студии действительно незабываемые, изумительно сделанные интерьеры, немного странный, но все же узнаваемо-петербургский вид из окон.
Естественно, как всякий житель Петербурга я с иронией отношусь к тому, как наш город изображают москвичи. Это святое, тут уж ничего не поделаешь. Поэтому роман в какой-то мере восполняет сию недостачу. Это тем более важно, что и Павел, и Александр обожают этот город и много говорят о своей любви к нему.
Вообще же на студии, где снимался кинороман, существовала невероятно творческая атмосфера. Все погружено в созидательный хаос, кинороман лепится на глазах, день за днем. Ритм импровизации захватывает.
И... при том от него пришлось сознательно и последовательно избавляться. Потому что одно дело день за днем смотреть серию за серией — и совершенно другое — читать книгу. Настроение героя книги не может меняться с той же скоростью, что и настроение киноперсонажа. Некоторые сюжетные линии, ходы, эпизоды выпущены из книги вовсе, зато на других внимание заострено до предела. Читатель сентиментального романа любит посплетничать. Какое удовольствие пережевывать в Аглаиной гостиной какую-нибудь подробность или рассматривать одно и то же событие с нескольких точек зрения на протяжении целой главы!
...Итак, свершилось. Роман дописан. Автор доволен, все герои кое-как пристроены: кто в могиле, кто в сумасшедшем доме, кто замужем, кто бродит по Европе 1804 года в ожидании событий... И скоро уж Анна Павловна Шерер, открывая вечер, начнет щебетать по-французски, а Пьер Безухов появится в ее гостиной, и Андрей Болконский будет смотреть на всех тухлым взглядом. История только начинается!
Хэ-хэ-хэ...
(Адский смех автора затихает в ночи)
источник
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Жутенькая, корявенькая, безграмотная по стилю, но альтернативка. Фанфик.
