Часть 10.
…. Митрошка, Митрошка, где доктор?… Ох, голубчик, проходите, проходите…. А это что? Почта из города? Ступай, Митрошка, ступай…. Доктор, вот здесь, здесь… так жмет иногда, сердце, сердце…. Доктор – русский, но учившийся в Германии, приложил свою трубочку к крепкой, в меру волосатой груди Дмитрия Мокеевича, долго слушал, потом и сам своим ухом приложился еще раз. Потом долго выстукивал Дмитрия Мокеевича сухими твердыми пальцами. Заглянул в рот, язык заставил высунуть – и чего доктора в языке видят? Что съел, что-ли? Так ты спроси… Веки приподнял, посмотрел на глазные яблоки… Подумал… почмокал… потом опять стал выслушивать да выстукивать… Дмитрий Мокеевич, отродясь никогда ничем не болевший, терпеливо ждал…. Что? Здоров я? Совершенно здоров? А что же тогда тут в груди жмет?…. Что? … Ах, душа…. Нда… И чего это она – столько лет не жала, а теперь… хотя, нет – вспомнил Дмитрий Мокеевич, как когда-то давно также сжималось его сердце во время Степиной дуэли… Ну, тогда – понятное дело, беспокоился за Степушку-то. А сейчас отчего?… Что?…. ну и удумал ты, доктор! Мне, дай Бог, сорок восьмой годок… куда мне… хмык… Аж смешно стало… Значит, здоров я, говоришь? Ну, пойдем, выпьем водочки раз так! Уже накушавшись водочки, да напоив доктора, Дмитрий Мокеевич вспомнил про почту, которую Митрошка привез из уездного города. Одно письмо было от Смоленского губернатора – рассылали всем помещикам Государев Манифест о наборе рекрут. Полагалось по этому Манифесту с каждых пятисот душ по два рекрута представить в губернский город, в запасное депо. У Дмитрия Мокеевича почитай чуть поменее тысячи душ – значит, четырех рекрутов надобно… Вспомнил он, как Степу в солдаты отдал… Что ж… Степа его простил – не отдал бы – так и сгинул в крепостных. А сейчас – гвардейский офицер! Композитор! А второе письмо было из Ниццы… на французском языке… Прочитал Дмитрий Мокеевич, помолчал, налил себе еще водочки…. В письме том сообщалось, что Аглая Михайловна месяц назад померла в Ницце от сильного жара, простудившись на ветру. Аглая…. Как же так-то…. Совсем не ожила Дмитрий Мокеевич, что постигнет супругу его бывшую такой конец. Женился он на ней, можно сказать, по недоразумению, прожил недолго, а потом столько лет только деньги ей отправлял за границу. Аглая писала раза два в год – и всегда только о деньгах. Про детей даже и не спрашивала! Дмитрий Мокеевич с деньгами всегда посылал ей письмо, в котором вкратце описывал, как детки, как растут, не болеют ли, однажды даже послал ей карандашные портреты деточек, сделанные Варей. Но Аглая писала только о деньгах. По слухам Дмитрий Мокеевич знал, что вела она жизнь бурную, веселую. Но молодость её давно прошла, здоровье расстратилось, а она все старалась привлечь к себе молодых любовников, и привлекала их уже не красотой, а только лишь деньгами. Романы её заканчивались нечем, она искала нового любовника – и все повторялось. И вот теперь, простудившись, померла. Там и похоронили…. Как ни была беспутна Аглая, а все же Дмитрию Мокеевичу было её жаль. Сидел он в кабинете, в спускающихся весенних сумерках, вспоминал свою с ней короткую супружескую жизнь… Петр Ланской про жену еле и вспомнил по возвращении, а вскоре и вновь забыл. Наука и путешествия интересовали его больше. Варя мать тоже жалела, посылала ей в свою очередь денег, писала… Дмитрия Мокеевича она перестала избегать - после того, как узнала, как он за Степаном ухаживал. И они иногда говорили об Аглае, Варя младших сестру и брата любила, все пыталась их, как своих детей, за математику, усадить… Теперь и Варя сирота, и Павлуша с Натальюшкой… нету у них матери…Зато отец есть! Правильно! Отец есть! Здоровый и сильный! Защита и опора! Ох… что там доктор-то говорил, отчего сердце жмет… ох, шутник доктор! Забавник… А может – и правда? Чем черт не шутит? Сорок восемь годков – не такая уж и старость… Чем черт не шутит…
Часть 11.
Так потихоньку прожила Елена Фоминишна с папенькой года полтора, да тут папенька заболел и вскоре умер. Она и опомниться не успела, все бегала по докторам, все готовила ему настойки и отвары, хлопотала, ухаживала… А папенька умер. Завертелась суматоха с похоронами, с поминками, с молебнами…. Очнулась Елена Фоминишна – одна, в маленькой съемной квартирке, ни денег, ни родителей…. Отчаиваться бы надо – да душа у Елены Фоминишны была крепкая, стойкая, не приходило к ней отчаянье. Решила она пойти к кому-нибудь в экономки. Или гувернантки. Но не успела! Приехала к ней как-то тетушка Ахросимова – всем московским невестам тетушка. И сообщила, что сватается к Елене Фоминишне – вельможа, старый, да, но богатый! В доме тетушки Ахросимовой Елена Фоминишна и встретилась с женихом. Жених был высок, сухопар, нос имел римский, глаза бледно-голубые, волосы седые, голос твердый, годков ему было шестьдесят пять. Елена Фоминишна, будучи барышней весьма практического склада – в юности не была влюблена. Не сохло её сердечко по юному красавцу-брюнету с длинными кудрями или по томному красавцу-блондину с нежным взглядом. Не сохло. Поэтому сожалеть ей было не о чем. Посмотрела она на жениха. Противного в нем ничего не было. Старик – это да. Но не все старики противные. Вельможа противным стариком не был. В молодости он даже точно был красавцем! Вот только – красавцем-брюнетом – или красавцем-блондином – этого угадать уже было нельзя. Поразмыслила Елена Фоминишна – что ждать ей, бесприданнице – богатого молодого жениха – не приходится. И деваться ей больше некуда. Все-таки в экономки идти не хотелось. И в гувернантки. Все же она – дворянка. Кто же виноват, что папенька так хозяйство вел, что дочку без всего оставил… И дала Елена Фоминишна свое согласие на брак с вельможей. Свадьбу сыграли через полгода, жених справил ей все приданное, денег не пожалел. А потом увез молодую жену в свое имение под Малоярославцем. Дело в том, что муж Елены Фоминишны был бывший вельможа. Екатерининский. А при Павле Петровиче уже давно был в отставке, жил в Москве, был богат, на золоте не едал – нет, но севрской мануфактуры сервизы – это уж как полагается! Приюты для сирот строил, богадельни. Богу молился исправно. Из всех удовольствий жизни больше всего любил поесть – поваров держал, кухню знатную. Но, дворовые его говорили – не в коня корм. Оставался барин их все равно сухопарым… Недуг что-ли какой его точил изнутри … После свадьбы Елена Фоминишна с мужем зажили тихо, мирно. Зимой наезжали в Москву. Там Елена Фоминишна появлялась на балах, в театрах. Среди красавиц московских особо не выделялась, но и на последних ролях не была. Веселая, незлобливая, с мужчинами шутила, слегка кокетничала, но упрекнуть её в недобродетельности не смог бы даже самый злой враг. А лето проводили в имении. Муж Елены Фоминишны сразу понял, что нашел в её лице преотличнейшую рачительную хозяйку и доверил ей все ключи и поручил все распоряжения по хозяйству, не опасаясь, что будет причинен какой-либо урон или что указания его будут выполнены не правильно. А Елена Фоминишна в свою очередь легко усвоила требования мужа и следовала им неукоснительно. Получилось само собой, что вроде как она снова жила с папенькой… Муж её, правда, был суше и строже, но и только. Нрава её не стеснял, музыке на клавикордах и романсам в исполнении Елены Фоминишны радовался. Была у мужа Елены Фоминишны, помимо кулинарии, еще одна страсть – российская история. И особенно он жаловал историка Татищева. Камердинера своего Петрушку заставлял вслух читать труды сего славного ученого мужа. Раз прочтет Петрушка, ан муж Елены Фоминишны по второму разу заставляет читать. Никто в России не знал так хорошо трудов Татищева, как камердинер Петрушка… Так и жили. Елена Фоминишна занималась хозяйством – кухня, девичья, погреба, скотный двор, варенья, соленья, грибы собрать, наливочек и настоечек запасти. Шла жизнь размеренно и спокойно. И думала Елена Фоминишна, что вот так и хорошо, так счастливо даже устроилась её жизнь, что ничего ей более не надобно, все идет своим чередом. Слезы первых дней супружества она давно забыла, больше в жизни ничего не хотела и положением своим была довольна…
Часть 12.
На Пасху приехали все! Такой праздник получился! Дмитрий Мокеевич чинно отстоял всю службу в деревенской церкви, вместе со своими крестьянами. Утром деточек облобызал, все чинно разговелись, а потом в коляске поехали в Черкасово. Кто там только не собрался! И Петруша с Ольгой Николавной и детками, и Иван Иваныч-Дарнюша, и Варя с Мишелем и детками, и Платоша, и Анна Антоновна тут была – старенькая совсем, но еще бодрая, бодрая! Когда-то юноши – и Петруша, и Платоша, и Мишель – все – повзрослели, возмужали… все бы хорошо, да словно утратили какой-то задор и бесшабашность, свойственные молодости. И дамы, дамы – Варенька, Олечка – так расцвели, так… пополнели. Дамы-с, одним словом! Дмитрий Мокеевич расхаживал среди гостей, поцеловал ручку Анне Антоновне, с Евдокией словечком перекинулся, перед Ольгой Николавной расшаркался, Варю хотел было ущипнуть шутя, да вспомнил про кочергу – и передумал! Сколько лет утекло! Сел Дмитрий Мокеевич в креслице, прикидывал с соседским помещиком виды на урожай в этом году, а сам все смотрел на ребятушек, Петю, Платошу, Мишеля… Ребятушки… Как их тогда назвал Государь? Адъютанты любви? Что ж… А разве он, Дмитрий Мокеевич – среди них какой пенек замшелый? Что ж – что годков сорок восемь. А силы есть! А здоровье – есть! А душа наружу просится! Нет, кто сказал, в какой это книжке написано, что любовь может жить только в сердце молодого, да стройного, да красавца? Вот покажите Дмитрию Мокеевичу эту книжку – и он успокоится! Ан нет такой книжки! И потому – нигде не написано, что ему – румяному, толстому, да в сорок восемь годков любить нельзя. Доктор – шутник, да все правильно сказал! Тогда, на детском бале в Москве – Дмитрий Мокеевич справки-то навел, сразу же все разузнал. Сведения оказались неутешительные. Не было надежды у Дмитрия Мокеевича. Не было. Но почему-то это его не печалило. Так, чуть-чуть. Самую малость… Что ж – что надежды нет? А ему все равно радостно, что вот, есть такой человек на свете, что можно об этом человеке думать, и что от дум этих плечи расправляются, глаза загораются, душа в полет просится, тело на месте никак не усидит…. Варя, Варвара Петровна, пойдем танцевать, дочка! Мазурку нам! Нда… скорее столб соляной танцевать пойдет… Аннушка, милая, пойдем с тобой потанцуем… Подхватил Дмитрий Мокеевич Аннушку, закружился с ней по комнате, Дарнюша на клавикордах поддержал, за Аннушкой и другие дети, потянулись все хороводом за Дмитрием Мокеевичем, а там и взрослые пошли! Да как хорошо, как весело! Нет, не пенек он, Дмитрий Мокеевич, не дуб засохший, да он моложе тут всех остальных… Молодой он дуб, крепкий, под его ветвями все укроются, все защиту найдут! Ох… дайте дух перевести, водочки… сейчас, Аннушка, водочки выпью и пойдем мазурку… Выпил Дмитрий Мокеевич рюмочку ( а все-таки у Евдокии водочка похуже моей будет, вот по ватрушкам – она мастерица, а водочка мужских рук требует), расправил плечи, притопнул и снова – в круг, танцевать! Веселый вечер получился. И соседи все говорили: какой Дмитрий Мокеевич сегодня был, давно мы его таким не видели, в ударе, истинно – в ударе.
Часть 13.
Жизнь Елены Фоминишны шла своим чередом, к положению своему она привыкла, и печалилась иногда только об одном – что не будет у нее своих детушек. Детей Елена Фоминишна очень хотела, а приходилось играться да нянчиться с чужими. Зато уж тут Елена Фоминишна становилась как цветочек распустившийся – румянец еще ярче заливал её щечки, глаза блестели, душа пела – так хорошо было Елене Фоминишне с детками! И даже искала она случая, чтобы с чужими детками поиграть, да порадоваться. Вот как бы ей еще своих детушек… Нет, здоровье у Елены Фоминишны было отменное, даже и доктора приглашать не надо. А была у нее тайна…. Которую никому она сказать не согласилась бы… Цвела, пела, радовалась каждому цветочку вокруг – а тайна эта печалила её душу, и разрывала тело. Мужу Елены Фоминишны в год их свадьбы было шестьдесят пять годочков… Была у него когда-то жена, да померла. Были и детки – три сыночка, да так распорядилась судьба, что все трое тоже померли – один умер в юности – от болезни, второй на дуэли погиб, а третий – под Аустерлицем пал. И остался муж Елены Фоминишны одинешенек. Тогда и вздумал он жениться на молоденькой да хозяйственной – чтобы продлить свой род. Да и по всем другим раскладам – молодая хорошенькая жена – одно удовольствие! Свадьбу сыграли, в имение уехали, а как пришла пора первой брачной ночи… ох, не любила о том вспоминать Елена Фоминишна… Стыдилась, заливалась густым румянцем… Стар оказался муж её, чтобы супружеский долг исполнять. И осталась Елена Фоминишна замужней девицею… Первое время муж требовал, чтобы она в тонкой батистовой рубашке сидела поодаль кровати за туалетным столиком и расчесывала свои замечательные темно-русые локоны. А он все на нее посматривал… Елена Фоминишна сначала стыдилась, плакала даже… А потом и привыкла. Волосы расчешет, под атласное одеяло нырнет, мужу спокойной ночи пожелает и засыпает сном крепким. Утром проснется, спросит у мужа: как спалось вам, друг любезный? И пойдет в свою комнату умываться… Так много времени пролетело!… Да вот беда – соседки-помещицы иногда, собираясь в свой кружок, судачили, сплетничали, а то, шепотом начинали вдруг друг другу рассказывать о молодых мужьях да любовниках, да об утехах любовных. Поначалу Елена Фоминишна краснела и разговоров таких избегала, но время шло, было ей уже более двадцати годков, и стала она к этим разговорам прислушиваться. А потом как-то призвала к себе старую нянюшку, которая деток старого вельможи выкормила, да потом к Елене Фоминишне душой прикипела – и потребовала рассказать ей все о супружеской жизни! Нянюшка старенькая совсем – а зарделась, как девушка, уголком платочка прикрылась, да нешто можно, барыня, такое рассказывать. Но Елена Фоминишна настояла, и нянюшка, закрываясь платочком, рассказала, как замуж вышла, какой муж её был молодой совсем – семнадцати годочков! Неопытный. А потом помер, так господа вновь её замуж выдали – за конюха. Конюх такой громадный был – богатырь просто, с ним нянюшка все про любовь-то и познала. Елена Фоминишна слушала, затаив дыхание, широко глаза распахнув. Когда нянюшка смущалась – требовательно задавала вопросы и просила продолжать. А, выслушав, задумалась горестно… Сначала она жалела только, что не будет у нее детушек. А потом… стало с Еленой Фоминишной происходить странное… вдруг посреди самых что ни на есть хозяйственных дел – охватывала её такая истома, непонятная сила рвалась наружу… А уж в постель – просто хоть не ложись! С мужем в одной постели не спали они уже давно… Мучали старого вельможу боли подагрические, да одышка, спал он все чаще - сидя в большом вольтеровском кресле – в кабинете. И Елена Фоминишна уже только по утрам к нему забегала, чтобы спросить обычное: как спалось вам, душа моя? Но, как ни томилось её тело, а чтобы мужу изменить – такой мысли в голову Елене Фоминишне даже не приходило! Вот по дороге из Москвы в имение что-то все и вспомнилось… Эту московскую зиму Елена Фоминишна вспоминала с особой радостью… Особенно масленицу. Особенно один вечер… Никак не могла забыть этот вечер Елена Фоминишна. Справки она тогда же навела, разузнала все, да что поделаешь – узнавай – не узнавай, изменить-то ничего нельзя… И, подумав про тот особенный вечер еще разок, Елена Фоминишна стала думать, что завтра, поутру, как приедут они домой в имени, надо непременно распорядиться, чтобы спили ту старую засохшую липу. Липа эта года три назад замерзла в морозную зиму и с тех пор ни листочка на ней не появлялось. И когда Елена Фоминишна смотрела в сад из своего окошка – липа эта черным мрачным стволом портила ей настроение. Да все не решалась Елена Фоминишна её срубить, все ждала – а вдруг отогреется? Да нет уж, видать, ждать больше нечего. И Елена Фоминишна еще раз решительно подумала, что завтра непременно распорядится липу спилить… С тем и задремала рядом с мужем в карете… Карета въехала в усадебные ворота, остановилась у парадного крыльца, дворня высыпала на двор – встречать господ. Суета, суматоха, вещи распаковывать да разбирать, по кухне тут же распорядиться – барин дорогою супчика из сморчков пожелал…. Так и не заметила Елена Фоминишна, как день пролетел. А утром встала она… и сразу про липу вспомнила! Где она… Распахнула окно… Сад перед домом зеленел нежной весенней – такой трепетной – зеленью! И липовая аллея от парадного крыльца к воротам… тоже зеленела свежими желтовато-зеленоватыми молоденькими листочками… а… старая липа… где же она – неужели без меня управляющий распорядился спилить? Позвала Елена Фоминишна управляющего, но тот побожился, что без барского слова – ни веточки! Так где же липа?…. Как… Елена Фоминишна заторопилась по алее, даже побежала почти… И само собой вышло, что на бегу, не успев замедлить шаги, обхватила она ствол старой липы, запрокинула голову, поглядела на весеннее солнышко, которое сквозило сквозь густую копну нежно-липких зеленоватых листочков… Не может так быть, что все уже устоялось и закончилось, что ничего более не измениться, что не узнать Елене Фоминишне никогда ни крепких мужниных объятий, ни счастья материнского… Вон старая липа – сколько спала – а и то – покрылась новою листвою и начала жизнь заново! Так и её, Елены Фоминишны – жизнь только начинается!
Часть 14.
В самом начале июня выехали из Невревки. Дмитрий Мокеевич был недоволен, но Дарнюша все-таки убедил, убедил, шельмец! Что-то он там такое знает, чего другим неведомо. Нет, о возможной войне с Наполеоном, супостатом этим, все говорят, просто самая первая тема что в столице, что в деревне…. Но неужто нападет? Что ж… с него станется…. Ладно, подумал Дмитрий Мокеевич, прикинул и решил все-таки деток из Невревки увезти. Но не в Петербург! И не в Москву! А с Варей – в Лугино… Варвара, слава тебе Господи, с Мишелем наконец-то примирилась, хотя Дмитрий Мокеевич Мишеля очень хорошо понимал – с Варварой-то Петровной уживаться – сущее наказание! Все так же строптива и все также обо всем свое мнение имеет – от сельского хозяйствования до политической обстановки. Самая главная спорщица была с Дарнюшей – нападет Наполеон на Россию или нет и какими путями-дорогами двинется…. Как она там говорила? Диспозиция… Ох, смех один… Двоих деточек уже имеет, а все про диспозицию… Дмитрий Мокеевич решил не просто детей с Варварой Петровной отправить в Тамбовское имение – а сам их туда и препроводить! Для надежности… Варваре-то больше деваться некуда – имение матери, которое Аглая после свадьбы Дмитрию Мокеевичу под управление передала – после возвращения Ланского – к нему вернулось. А сей «ученый» муж, басурманин этот – все имение протратил на путешествия да научные свои изыскания. Дальние страны оказались ему дороже и родной дочери, и внуков. Все новых впечатлений искал – как Аглая все новых любовников… Так что – кроме мужнина расстроенного имения Варваре и деваться-то некуда… Выехали из Невревки большим обозом – карета Варвары Петровны с детками, карета Дмитрия Мокеевича с детками, да гувернеры, да прислуга…. Медленно ехали, на своих… Дмитрий Мокеевич все в окошко кареты глядел, все думал: неужто будет война, неужто нападет супостат… сколько лет уже войны у России там где-то – далеко, за границей, либо в таких далеких окраинах, что и не доскачешь… А тут земли русские, тихие… В Москву заезжать не стали, а двинулись прямиком через Тульскую губернию… Медленно… ох, медленно по проселочным дорогам и по трактам… На постоялых дворах народ, тоска, лошадей покормить, передохнуть и далее – в путь. Поскрипывают рессоры, мягко стучат колеса по земле… детушки устали, спят под бочком… дрема накатывает… А перед глазами – зима… Масленица… Степушкина премьера… Молодушка та – дочка Бельского. Хороша она была, ох, хороша… и в театре, и на детском балу… И глаза незабываемые… Вот если бы не тот вечер после Степушкиной премьеры – посватался бы Дмитрий Мокеевич к дочке старика Бельского, ох, посватался бы… А, может, и нет! Вечер тот памятный всю душу перевернул… Что ж теперь… а доктор шутник… шутник… сердце здоровое, а жмет… водочка… водочка – вот она, едет себе в заветной серебряной фляжечке, в кармане дорожного сюртука… глоточек… вечером, как жара спадет… теплое лето будет… жаркое… масленица… фейерверк у Олсуфьевых… знатный фейерверк… а какой глаз у лошади-то был… страшный… огонь, а не глаз… и пар из ноздрей…. Пар… пар… па…. Игнашка, черт, что такое? Что там? Обод? А ты куда смотрел на станции? Вот я тебя – приедем – выпорю! Варя, Варя, что… все живы? Алешенька, Лизанька, идите ко мне, давайте на ручки ко мне, вылезайте, идите в нашу карету – разместимся как-нибудь! Натальюшка, Пашенька, потеснитесь, пустите Лизаньку, Алеша, а ты в уголок, в уголок… Игнашка, а ты смотри за колесами-то, куда теперь – до станции еще сколько верст! Да вижу, вижу, беги вперед, узнай, чье имение… Варвара Петровна, не шуми, Варя, угомонись! Что сейчас конструкции карет обсуждать, да физические законы! Чинить колесо-то надо!… Игнашка, что там?… Кто?… кто?… ох, вот ведь привел Бог… а что делать? Вот ты мне скажи – что делать? Из-за тебя поедем к добрым людям – просить приюта! Колесо чинить! Выпорю – вот видит Бог – выпорю! Дмитрий Мокеевич, задремавший было в таких сладких сновидениях, проснулся от резкой остановки – у кареты Варвары Петровны лопнул обод на колесе… Чинить надо, да до станции далеко, село с кузней они проехали и самым ближайшим оказалось имение – как узнал Дмитрий Мокеевич – чье, сердце его словно остановилось. Ноги не шли, душа разрывалась. Судьба. Судьба – не иначе. А что судьба… надежды-то все равно никакой… Ладно… пошли… Ох спаси Господи… Да что ж я так… ровно мальчишка какой… аж поджилки дрожат… водочки бы сейчас… не время… Крыльцо… вот и… Рекомендуюсь – Неврев Дмитрий Мокеевич! Не обессудьте – обод лопнул, кучер, шельмец, недоглядел, детки у нас… Благодарствуйте… Позвольте представить – Варвара Петровна Лугина… а это деточки наши – Паша и Наташа Невревы… Алеша и Лиза Лугины… да,.. да-да-да… супруг ваш – в добром ли здравии? Рекомендуюсь… Дмитрий Мокеевич к крыльцу подошел на подкашивающихся ногах, чего за ним не наблюдалось лет уже почитай тридцать… с гаком… давно уже не испытывал он такого трепета при встрече с хозяйкою попутного имения… а тут – засуетился, все смешком да смешком – от смущения… Варвару представил, детушек… Хозяйка тут же кинулась гостей размещать… детушек немедленно повели умываться и тут же вручили по вкусной большой клубничине из домашней оранжереи – только-только собрали… Хозяйка хлопотала, да так уютно, ловко и споро, что было смотреть на нее – приятно, а слушать – и того более. Даже Варвара Петровна замолчала и перестала громко объяснять, по какому-такому закону физики лопнул обод. Какая физика – Игнашка-кучер не доглядел, вот и вся физика. Вскоре и обед накрыли – да такой вкусный, такой сытный – Дмитрий Мокеевич на что своей кухней доволен был – а тут – просто нахвалиться не мог! А водочка какая! За обедом и хозяин вышел – с палочкой, еле-еле, камердинер его вел, но речь имел бодрую и здравую. Обсудили последние события, слухи про Наполеона да про войну… посетовали, что такая напасть на Россию… Колесо за то время починили, пора бы и уезжать, да уж очень не хотелось. А тут как раз сама хозяйка и настояла на том, чтобы гости ночевать остались – мол, детушки дорогою устали, пускай поспят в домашней постели… И остались на ночь… Дмитрий Мокеевич не ложился – душа его была в таком волнении, что он и понять не мог, как весь этот день выдержал, как дара речи не лишился… говорил ведь! Шутил там что-то даже… Ходил он по комнате… посидел в кресле… потом опять заходил в волнении…. Нащупал в сюртуке фляжечку серебряную… нет, не до водочки… не то. Не то… другое сейчас… На воздух… не мочи спать… И Дмитрий Мокеевич тихонько вышел из дому и пошел по липовой алее в глубь сада…
_________________ Бессменный Ангел-хранитель Дмитрия Мокеевича Неврева
|