|
Миллион алых роз ...
Весна в Петербурге не задалась. Март, пришедший в столицу, солнцем и погожими днями граждан, в особенности дам не радовал, да и на окраине российской империи в далекой Москве дела обстояли не лучшим образом. Сырость, ветер, сплин и упадническое настроение царили повсюду в отечестве. На дверях трактиров, где прежде кутили с лихими кавалергардами дамы высшего света, висели амбарные замки. Хренопровод давно уже не гнал Хреновушку, трубы сохли и покрывались пылью, ведра уже не опрокидывались залпом и попусту простаивая, ржавели по углам. Зоосады постепенно переходили на кризисный режим питания, и паек жирафам и земноводным выдавали зачерствевшими ватрушками из некоммерческих фондов вдовы Черкасовой. Запустение и тишина царили в кварталах. В Михайловском замке после внезапного побега генерал-губернатора и подавно все стихло – жабы не квакали, мыши не пищали. Даже фривольные афишки на Невском, что объявляли горожанам о праздничных мероприятиях по случаю десятилетия великой октябрьской революции, казалось, и те были бледны. Иногда ленивые редкие горожане по привычке задерживались на короткое время у Зимнего, чтобы поглазеть на творимый рядом с дворцом балаган. Дело в том, что прирожденный на беду всех окружающих разоблачитель Черкасов уже десятый год по весне держал здесь караул, чтобы выяснить, наконец, кто же с завидной настойчивостью топчет императорские розовые кусты. Супостат Охотников был уже давно схвачен и посажен под личный караул Елизаветы Алексеевны в ее опочивальне без права досрочного выхода на свободу, а цветная растительность вокруг дворца каждый год словно в насмешку над сыскной службой возмутительно редела. Вытоптанные клумбы, сломанные и обрезанные кусты наиболее выгодным образом свидетельствовали о подготовке бунта в стране, и потому император Александр поспешил поручить дело о злоумышлении против власти именно преданному и умному кавалергарду Черкасову. Его умение развязывать языки и применять пытки, не вынимая провинившегося из постели, единоличным только своим появлением, было известно всем. И вот едва снег начал таять, как Черкасов занял выгодные позиции на будущих грядках и принялся бесстыдно бивачничать под дворцовыми окнами. Дым его походной кухни застилал все нижние помещения дворца, поднимался ввысь к крыше, отчего сосули, тая, позвякивали и радостно соскальзывали вниз, с поразительной точностью попадая в теперь уже плешивую голову Петра Ивановича. Сосули нынешней весной составляли не единственное бремя его службы. Каждодневно голубиная почта доставляла императору Павлу цыдулки, умножая на служилой голове Черкасова пометные украшения. Как доносила по секрету вездесущая Аглая Михайловна Ланская, заграничная демократия в лице ордена иллюминатов в дерзких выражениях выражала первому императору обеспокоенность нездоровой атмосферой в стране, но заверяла в том, что до восстановления благоденствия в женском обществе свержение Павла Петровича их нисколько не интересует. Император, по прочтении тех крамольных писем, принимался гонять по дворцу несчастную птицу, которой выпало несчастье принести весть, тем немало способствуя награждению головы Черкасова новыми знаками голубиного отличия. Тем временем, из главного парижского офиса на воздушных шарах, зафрахтованных на средства Наполеона, в Россию летели бандероли с медом, молоком, схемами вышивания. Английская партийная ячейка Скотта при помощи намеренно и негуманно испорченных китайских компасов командировала в Петербург фрегаты его Величества, но ни мировой бренд Спартака, ни гуманитарная помощь лейтенантами, не вызывала у дам должного оздоровительного эффекта. Свертки, кульки, банки не распечатывались, а одурелые от российской действительности и копоти походной кухни Черкасова английские матросы и лейтенанты праздно шатались по столице. Даже провозглашение двуглавого императорского правления и коронация на Новый год великого князя Александра и не возбудило у дам позывов к творчеству и увеселительным хождениям по кабакам. Одна лишь Варвара Петровна с энтузиазмом ожидала восьмой день марта, чтобы отметить его на Дворцовой площади единоличным шествием за равноправие Ланской с мужчинами. По настойчивому совету добрых друзей Мишеля и Платона, не разгадав их умной каверзы, она самоотверженно и каждодневно кромсала свой гардероб на ленточки протестного морковно-йодистого цвета, не задумываясь о том, что переступать порог дома в исподнем девице не приличествует.
Вскорости произошло неожиданное. В высшие сферы государственных мужей приспело известие, что дамское общество пришло в энергическое движение, и в нем отчего-то необыкновенно модными стали носовые платки с кружевами, щедро пропитанные анисовыми духами. Новый тренд лечить мигрени, простуды и хандру платочками с загадочными инициалами М.Ф. возник внезапно и загадочно. Говорили, что новую манеру исцелять хлюпающие носы и иные страдания привез в Россию некий молодой, ладно сложенный, красивый англичанин. Поговаривали, будто он не англичанин, а француз, и вовсе не француз, а турок, и может быть даже и не турок, а тайный сын великой Екатерины, так как говорил он по-русски весьма сносно, но с заметным немецким акцентом. Наружность его и манеры были известны исключительно по рассказам женской части населения, которой он наносил визиты в темное время суток под покровом петербургского тумана. Первой жертвой таинственного незнакомца, к вящей радости ее супруга, оказалась княгиня Монго-Столыпина. Страдавшая с юности недугом привязанности к недорослю Черкасову, Ольга Николаевна сразу после того, как вышла замуж за важного столичного вельможу взяла себе за дурную привычку проказить мартовскими лунными ночами по Петербургу, наводя воздушной прозрачностью пеньюара страх на окрестных жителей, грабителей и прочих подорожников. Именно после встречи с ней вот в такую лунную ночь десять лет назад губернатор фон дер Пален вместе с группой политических заговорщиков предпочел навсегда затвориться в Сибири и лечить заикание, а не заниматься пустыми глупостями навроде свержения законной власти. Поговаривали, что Петр Алексеевич с искренним раскаянием явился тотчас после происшествия к Павлу Петровичу, припал к его ногам, целовал персты императора и осенял его медальоном молодой княгини, в которой был сопрятан портрет тогда еще никому неизвестного пухлогубого юнца.
Недавней, но теперь всем памятной ночью, которая впоследствии родила в обществе дам невиданный переполох, Ольга Николаевна вернулась молчаливой, чем необыкновенно поразила чуткий слух князя Монго-Столыпина. Она не верещала и не заливалась на все трели и ноты как раньше, не швыряла в мужа и не грызла драгоценные сердцу князя томики Вольтера, а молчаливо, храня энигму, проплыла в садик к чучелу павлина и принялась там с заботой, в тишине переставлять горшки с розами. Поутру проснувшись, Роман Евгеньевич обнаружил, что супруга все также в молчании продолжает переставлять горшки, однако число их отчего то умножилось, а букеты роз занимали теперь не только садик, но и целую гостиную. К обеду княгиня наконец промычала что-то невнятное и немыми жестами потребовала себе новых горшков с землей. Монго-Столыпин вздохнул с облегчением и, насвистывая «Гром победы раздавайся», удивленный, но весьма счастливый, вооружившись лопатками, отправился самолично за черноземом. Следующим днем, когда милые горшочки с цветами, розовые букетики заполонили бальную залу, грозя поглотить усадьбу, к обеспокоенному князю в слезах явилась Евдокия Дмитриевна и в рыданиях с чистосердечием и простотой сообщила Монго-Столыпину, что в доме Ланских приключилась беда. Вдова Черкасова пустилась в откровенные и пространные беседы о том, что племянница Варвара нынешней ночью чудесно избавилась от дурного намерения стоять пикетом за равноправие, но подверглась новой доселе неизвестной умственной напасти и теперь настойчиво требует от персидского посольства ковров, а когда ей их доставляют, то принуждает великого князя Константина и Моабад-хана ее на бис в них заворачивать. Единственно возможным средством освободиться от этой навязчивой обязанности – произнести скороговоркой теорему Ферма, с чем счастливо справляется шехзаде, в то время как великий князь едва ли может выговорить условие «n>2». Евдокия Дмитриевна в исповеди своей князю стыдливо умолчала, что пока вздорная племянница продолжала математические экзерциции, ее матушка Аглая Михайловна, пребывая в будуаре, нисколько не чураясь присутствия золовки, с увлечением, и томлением страсти, напечатленном на ее прелестном личике, теребила и перебирала мужские чулки, которые прежде вдова у нее в доме не видывала. Роман Евгеньевич причитания те и кудахтанья терпеливо, с состраданием выслушал, заверил вдову, что непременно доложит, куда следует, а после спровадив ее, занялся подсчетом выгоды от возможного открытия оранжерей, огородиков и аптек, торгующих мухотравничком. Впоследствии князь разоблачил средство, которое верно успокаивало Ольгу Николаевну, отчего она переставала наполнять горшочки землей и перекапывать грядки. Он подметил, что в минуты покоя супруга с придыханием припадает к кружевному платочку с загадочными инициалами М.Ф. Поначалу платочек ему показался знакомым, но он тут же отогнал от себя крамольную и совершенно нелепую мысль и поспешил возблагодарить небеса за ниспосланную ему благодать покоя и тишины. Отрада длилась недолго, а в точности до самого визита доктора Штерна, который поздравил князя и объявил тому, что с высокой степенью вероятности на Рождество свершится радостное событие, а именно приплод в княжеском семействе. Роман Евгеньевич поперхнулся от неожиданности и обескураженный вновь задумался о поставках мухотравничка заграницу. Только утихли сплетни и пересуды о княгине, как петербургские ведомости разразились срочными бюллетенями о необычайных и весьма деликатного характера происшествиях в городе. Дамы о них хранили обет молчания и подробностей не открывали, зато как сговорившись, отказывали от дома супругам, женихам, кавалерам, любовникам, и явление сие распространялось с невероятной скоростью заморской заразы. Юные девы мечтательно вздыхали, сушили розовые бутоны для альбомов, супружницы прятали мужские чулки и кружевные платки по ридикюлям и наливались зовущим румянцем, когда в их спальнях с подоконников по ночам падали цветочные горшки. Все эти обстоятельства вселяли в мужескую половину отечества нешуточное беспокойство и даже отчасти зависть. Великий князь Константин, изрядно обогативший разум познаниями в области математики и физики, при поддержке Павлосовета и персидского посольства требовал созвать внеочередное заседание гласного комитета и положить конец возмущению умов, но были и те, кто не мог не нарадоваться учиненному безобразию. Император Павел, всегда радевший о благе народа, неустанно выказывал при дворе радость, когда узнал, что народное хозяйство в ближайшее время всенепременно поправится большим числом новых подданных. Император Александр был весьма рад тому обстоятельству, что Ольга Николаевна и Варвара Петровна ввиду чадоносия более не станут тревожить покой его ближнего круга, а князь Монго-Столыпин подсчитывал выручку и с усердием подобающим государственному мужу пополнял казну налогами с продаж, способствуя тем велико экономическому росту. Газеты наперебой излагали версии о принадлежности таинственных инициалов М.Ф., и весьма расхожим стало предположение, что свидетельствуют они за английский королевский флот, невесть как оказавшийся на водных просторах России. Некоторые труженики пера и словесности отважились незамедлительно проверить свои догадки, однако их попытки впоследствии потерпели сокрушительное и позорное поражение. Когда они, наконец, с большими потерями взяли штурмом адмиральский линейный корабль и с боями прорвались к сэру Пеллью, тот с галантностью вознаградил их потоком изысканных морских загибов времен Петра Великого. Из ругательств английского джентльмена приблизительно стало известно, что благодаря одной девице, которая соблазнила и завлекла в Россию адмирала неким волшебным автоматом с подвижными картинками, который потом почему-то сломался, почти вся его эскадра понесла крушение в битве при далеком Фендоме, и теперь адмирал вынужден то торчать колом во льдах, то болтаться по непроходимым рекам этой варварской страны в поисках совратившей его девицы. Аудиенция окончилась внезапно, когда один из писак решил поупражняться в остроумии и неосторожно полюбопытствовал, а не имеет ли сэр Эдвард непосредственного отношения к увеличению рождаемости в Петербурге и его окрестностях. Никогда еще в истории России так свободно и высоко не парило вольнолюбие и свободомыслие газетчиков как на английских реях флота Его королевского Величества.
Смеркалось, холодало, с Невы дул пронизывающий кости ветер. Вдалеке на английских кораблях под парусами раскачивались невнятные людские силуэты, а с адмиральского фрегата неслась отборная русская брань. В который раз сэр Пеллью первый виконт Эксмут восхищался северным закатом и наущал неопытных лейтенантов Буша и Кеннеди лексикону и заковыристой русской грамматике. Начальник особой тайной сыскной части с неограниченными полномочиями Петр Иванович Черкасов заткнул уши, поежился и схоронил важный сановий зад в подтаявшем сугробе. «Заморские кустарники опять не зацветут весной, уже четыре куста изломаны и помяты, - пробормотал он. - Помятые розовые кусты... Ведь кто-то же все время проникает во дворец и таким же способом выбирается наружу». Черкасов, погруженный в тягостные размышления, не заметил, как подле него из ледяного тумана материализовалась высокая тонкая тень. Она хмыкнула, недолго поиграла кинжалом и, сбросив черный плащ, полезла вверх на карниз. Мастерски сковырнув щеколду наточенным лезвием, призрак никем незамеченный скрылся во внутренних покоях дворца. На голову Черкасова упала еще одна сосулька, а где-то в апартаментах разбился очередной цветочный горшок. Преданному и верному кавалергарду очень хотелось спать. Он недолго думая, подобрал брошенный незнакомцем теплый плащ, завернулся в него и задремал. Сладко посапывая в снегу, он не мог знать, что где-то поблизости император Александр с увлечением и юношеским задором, нелепо и по-детски подрыгивая, утаптывает гряды земли. Изуверски и с удовольствием обломав еще пару розовых кустов, его Величество показал в сторону спящего сыщика язык и незамедлительно расстаял в ночи. Сквозь сон откуда-то сверху до ушей Петруши долетел смешок. Черкасов на мгновение открыл соловелые глаза и посмотрел на распахнутое прямо над его головой окно, то была спальня императрицы Марии Федоровны. К Новому году российский орел должен был обрести третью голову, а женское общество - долгожданное благоденствие. Петруша высморкался в оставленный кем-то кружевной платочек и после счастливо уснул.
Сбрендивший сказочник
_________________ Не дождетесь!!
Клипы АЛ http://oshyl.mylivepage.ru/file/index
Голимый постмодернист
На берегу реки сидел пьяный Змей Горыныч и пел хором.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
