Адъютанты любви
http://adjutantilubvi.flybb.ru/

"Предисловие или четыре судьбы"
http://adjutantilubvi.flybb.ru/topic16.html
Страница 1 из 2

Автор:  Severvirgin [ 17-12, 00:22 ]
Заголовок сообщения:  "Предисловие или четыре судьбы"

фан-фик "Предисловие или четыре судьбы" (1-62 гл.)
пароль для скачивания: jasimin

тема фан-фика на форуме АМЕДИА

Автор:  Severvirgin [ 21-12, 23:16 ]
Заголовок сообщения: 

*** *** ***

И здесь в очах сего героя виден жар,
И храбрость во очах его та зрима,
С которыми разил кичливых он татар!
Се Долгорукий — князь и победитель Крыма.
В.И.Майков

Василий Степанович, вот уже три года с лишком как стоящий при его высокопревосходительстве секретарем, принят был в должность не только за искусное переложение разного рода бумаг, но и за свойства нрава самые твердые и наинадежнейшие. Возмущений в делах служебных он не терпел, нрав и душевные порывы накрепко содержал в себе, и носа от дел частных, ему начальством порученных не воротил. Попов слыл человеком сведущим во многом, а не токмо в походной канцелярии творимом, оттого великое спокойствие и хладнокровие на лице держал и другим его внушать умел. Нынче пребывал он в волнении, скрыть того не мог и даже перед высочайшим покровителем своим ажитацию выказать не побрезговал. Его сиятельство генерал-аншеф второй Крымской армии, казенной бумагой не пеленатый, чуждавшийся всякой манеры в обращении с подчиненными, и назначавший себе в родню простоту ружейного багинета, сидел напротив Попова на низком дрянном стуле, и растирал ноющую от болей, истерзанную картечью еще в Северную войну левую ногу.
- Да не дрожи ты как осина! – с укоризною обратился он Попову. - Доношение от Веселицкого* какое срочное?
- Никак нет, Ваше сиятельство, то что татары смущение умножают уже не новь! Радость у нас, - вдруг сменив обыкновенный тон, с восторгом изрек секретарь и взялся проворно ломать печати на только что доставленном пакете. - Извольте поглядеть - реляция от Петра Александровича, - быстро доложил он.
- От Румянцева?! – лениво, с усталой небрежностью протянул Долгоруков, перестал тереть недужную конечность и заместо завертел в руке табакеркой, с которой на него посреди россыпи каменьев строго взирала императрица.
- Радость великая в отечестве нашем приключилась, – повторился секретарь, - вот и уведомляет.
Князь задумчиво взглянул на золоченную крышку, и чтобы не наблюдать на себе царственного лика, немедля прихлопнул табакерку ладонью, не преминув тут же от всей души съехидничать.
- Неужто матушка наша Суворова над великим фельдмаршалом Румянцевым в командование поставила, а тот таперича мне жалуется? – пустился в остроты князь. – Помнишь, как Салтыков мне писал рожу Петра, когда к нему Алексашка явился и стал научать о том, что великие дела и малыми силами вершить завсегда можно, а Румянцев возьми его, да и сослал сентенцию сию доказывать.
- И помыслить невозможно - пятьсот штыков вкупе с казаками супротив четырех турецких тысяч, - походя бросил Попов и изготовился к декламации.
- У каждого генерала своя планида, - отшутился князь, подметив, что анекдот его случился мимо секретарских ушей. - Ну, не томи уж, старика! Читай, а то ты, как я вижу, от нетерпения изошелся весь.
Секретарь, дабы не оскорбить доброты Долгорукова и, не дожидаясь, когда тот без церемоний и радушно предложит ему садиться, приступил. Попов преисполнился благочинием, волнение его минуло, и он со всей сколь возможной в убогой походной обстановке торжественностью, приличествующей моменту, объявил.
- Поспешествующей милостью мы, Екатерина Вторая, Императрица и самодержица всероссийская: московская, киевская, владимирская, новгородская, царица казанская, царица астраханская, царица сибирская, государыня псковская и великая княгиня смоленская, княгиня эстляндская, лифляндская, карельская, тверская, югорская, пермская, вятская, болгарская и иных государыня и великая княгиня Новагорода Низовские земли, черниговская, рязанская, ростовская, ярославская, белоозерская, удорская, обдорская, кондийская и всея северные страны повелительница, и государыня Иверской земли, карталинских и грузинских царей, и Кабардинской земли, черкасских и горских князей и иные наследная государыня и обладательница, объявляем сим кому о том ведать надлежит, что нынешнего тысяча семьсот семьдесят четвертого года июля в десятый день между нашим императорским величеством и его салтановым …
- Знаем мы этого защитителя Иерусалима, - нарушил ход церемонии Долгоруков и от одного лишь поминания салтаного величества в отвращении скривился. Смуглые от южного солнца, оттого с гиацинтовым румянцем щеки его стали походить на сморщенные высохшие грушки, а полные губы, на которых прежде лежала печать располагающего добросердечия, передернулись.
- … чрез взаимно назначенных от них обоих полномочных комиссаров учинен и заключен трактат вечного мира в двадцати восьми пунктах состоящий …
Синие глаза князя неожиданно блеснули влагой, расширились в волнении, и черты лица смягчились.
- … вечного примирения и покоя между империями всероссийской и портой оттоманской, - с облегчением выдохнул секретарь.
- Дождались! – воскликнул Долгоруков. - Дождались, братцы! – князь, позабыв о недомоганиях, вскочил с места, перекрестился и, расцеловав Попова в обе щеки, выхватил у него из рук бумаги. - Во имя Господа Всемогущего! Для вечного мира! – возбужденно прочитал он с первого листа, испестренного понизу чинами и наградами фельдмаршала Румянцева. – Ты погляди, Василий, что турок пишет, - князь захохотал веселым утробным смехом, покачиваясь плотными плечами. - Титулом матушку вознаградил - «Темамен Руссиелерин падышах». И князь беззлобно загоготал пуще прежнего.
- Мир обещает спокойствие столь нами долгожданного, а что величать так по турецки станут беда невелика, - по детски улыбался Попов.
- Невелика, но все то лукаво, - вдруг брезгливо фыркнул Долгоруков и продолжил изучать артикулы. – Война не первая, не последняя, как и бумажки эти, - смело брякнул он. -Подмахнуть их забота малая и пустая. Я крещение кровью оттоманской на Перекопе в 14 лет от роду безусым принял, первым среди мужиков на вал взошел, и всё то, что после приключилось, помню хорошо! – князь погрозил секретарю объятым перстнем пальцем и, не сладивши с гневом, ударил здоровенным толстым кулаком по столу так, что блюда расставленные на нем, звеня, подпрыгнули. - Турки в сношение с австрияками в обход Миниха вошли, а мы как юродивые радовались, мол императрицу землями молдавскими облагодетельствуем, ан нет. Хрен нам от Вели-паши* моченый, - Долгоруков скрутил кукиш и сунул его под нос оторопелому Попову.
- Как помнить подробностей, не было меня тогда на свете! – Василий Степанович нагнулся в ноги князю и поднял скатившийся к ним персик.
- А ну дай-ка мне фрухт, - приказал князь, и, кряхтя, опустил грузное тело на застланную тюфяком походную кровать. - Я тебе не велеречивые папиры покажу, а будущность нашу скорую.
Он взял румяный персик за приятно шершавые бочка, и не прилагая хоть сколько-нибудь явных усилий, равнодушно раздавил его. Желтая сладкая мякоть брызнула во все стороны и потекла соком по пальцам его сиятельства, пачкая кружевные манжеты, прямо ему в рукав, не вызывая при том на лице Долгорукого ни тени гадливости. Он разжал кулак, и Попов увидел на его измаранной ладони уродливую, с кривыми бороздами коричневую косточку.
- Говорят, из них яды варить можно, - задумчиво сказал Долгоруков, разглядывая сей нехитрый пейзаж. – Эх, не в силе то русской, гадости куролесить, а то б мы тогда Вели-паше нос раскрасили, - с сожалением вздохнул он. – Хлопнули нас по морде тогда, и сейчас хлопнут, помяни слово. Нельзя задом на двух скамейках сидеть, хоть они и бархатом шиты.
- Признание султана верховным халифом полагает начало его возможным вмешательствам в дела ханства, - согласился Попов, следя за тем, как князь отирает с ладони прилепившееся к ней персиковое нутро. - Однакож признание силы российской в Черном море важности не последней, - заметил он.
- Так то оно так, - неохотно признал князь, - Румянцев дела дунайские уладил наилучшим образом, и ему за то императрица на голову непременно венец лавровый возложит, но ты слово мое помяни - года не пройдет, как татары смуту с ханом заведут, а уж и про предшественника его оттоманского здешнего и говорить нечего. Взбесится каналья почище Пугачева. Так что листочку присяжному, оному мы от дворянчиков местных неумытых счастливо заполучили, грош цена, а посему кто с маслиничной ветвью, а кому пыль степную в скором продолжении нюхать. Меня Настасья Васильевна в каждом письме изрядными порционами слез потчует, всё домой зазывает, да и Прасковья моя хороша, забот своих о Валентине Платоновиче (прим. – Мусин-Пушкин) не оставляет. Мало ей, что мужа обожаемого под крыло свое отцовское принял … А как писать им об отставке принимаюсь, так вопли их еще громче разливаются, небось целая столица ими потрясается.
- Неужели вновь об отставке помышляете? – спросил Попов.
- Не бойся, Василий, в назначение секунд-майором вовремя вступишь! А заместо меня пусть Прозоровский тут галопом промеж татар скачет, не только же ему через гниле море* плавать, а я вдоволь сыт. Еще что по мою душу есть? – устало справился Долгоруков.
- Частное до вас имеется. Письмо от президента Адмиралтейств-коллегии о деле семейном, по ведомству нашему проходящему.
- С каких пор таких мистерии корабельные у нас завелись? – весьма удивился князь. - Кабы Захар Чернышев писал, то касательство явное видно, а здесь? А что же он никак с вод теплых прибыл уже?
- Иван Григорьевич уведомляет, что когда ваше сиятельство письмо читать станет, для ответа его уже не сыскать, потому как в обратный путь отбывает, а просит решение Ваше по делу этому щекотливому его сведенной сестре Екатерине Дмитриевне прямиком и без обид изложить.
- Вот черт, а не баба! Не Захара, так Ваньку смутила, - выпалил в сердцах Долгоруков, поминая Черкасову. - Норов как у султанши, ничем не образдить! Всюду нос сует, и нас теперь не обошла. Всюду змеёй пролезает, уж и Брюсовша* ей не в ровню стала, - князь закусил палец и нахмурился.
- Ежели с ответом Ваше сиятельство будет медлить, означенная особа обещает прибыть … - Попов сделал паузу, красноречиво закатил кверху глаза, после опустил взгляд себе на брюхо и с расстановкой прибавил, - … сюда … самолично. Взамен же просит сына в Петербург с оказией выслать.

Ошарашенный Долгоруков выкатил глаза, перестал вытирать липкую ладонь и, прейдя в себя после, гневно швырнул мокрую салфетку в угол. Он всегда восхищался острым мужеским умом этой женщины и вместе с тем, вступавшей в поразительную непримиримую вражду с ним очаровательной внешней ветреностью. Ловкость и любезность Черкасовой не знали ни меры, ни усталости, и имели великой способностью свести любого, даже самого прехладнокровного человека в скоропалительное умопомешательство, ежели владелица их того желала. Все без изъятия в обществе
сострадали вдове, открыто восторгались её добродетелями и тихо ненавидели, завидуя её сноровистому употреблению своих пороков. По кончине супруга Егора Андреевича
она обратила пылкую любовь, не нашедшей иного излияния, как на сына, и с той поры нисколько не намеривалась укрощать своих матерних чувств. Власть её над ним оканчивала простирать свои огромные крылья, когда ударялась о могучую скалу сыновнего упрямства, свойства, чья разрушительная сила роднила мать с сыном и зачастую кидала их в бездну войны. Примирение промеж них случалось изредко, и только когда мать или сын уступали другому. Угроза Черкасовой явиться в бурлящий опасностями и татарскими ковами Крым повергла князя не то в благоговейный трепет перед слабостью женского существа и отсутствием в нем всякого страха перед лишениями, не то возбудила в Долгорукове горькое сожаление о том, что графиня не была одним из его генералов. Одно явствовало из письма Чернышева: возлюбленная сестра его понесла чрезмерное огорчение от сына, и потому не в силах унять беспокойства о его будущности, а посему из заковыристых виньеток рисовалось натурально - шутки из возможного путешествия сюда Черкасова отнюдь не творит.
- Эх, жаль, что баба! – как из пушки выпалил Долгоруков. - Надобно бы ейную натуру деятельную в армию поставить, пентюхов наших воспитывать. Весь бы Дунай вдоль и поперек обскакала и хану крымскому плешь бы проела во славу отечества. Впрочем не до нее нынче! – равнодушно заключил он. - Уведомление о мире огласить немедля, на пикеты выслать курьеров! – строго приказал он. - Как от Веселитского вести придут, немедля с ними ко мне!
Долгоруков прилег на тюфяк и уже закрыл осоловевшие глаза, как вдруг внезапная мысль пробежала по его уставшему лицу. Вскочив на больную ногу, он счастливо доковылял до стола, поспешно опустился за него, энергически перебрал зачиненные перья, и, выхватив одно из них, по обыкновению помрачнел. Человеку, заботившемуся о порядке и справедливости, склонному по-отечески творить над подчиненными суд по своему доброму разумению, указом писанным суждено было в солдатах до скончания дней ходить, ан вон как планида его обернулась. Только вот напасть стыдливая покоя ему не дает - грамоте прилично не научен. Ну и что с того, если храбрость и рассудок его крепки, а душа совестлива. На все остальное секретарь сгодится, оный завсегда за милость твою напишет, а бабу всякую пусть и родовитую как муху надоедливую окоротить можно, главно словцо заместо кулака похлеще, да поизящнее подыскать.
- Зови сюда Черкасова, разговор держать с ним буду! – распорядился князь. – И вот еще что, Попов. Садись, я тебе диктовать стану, а то опять перья дурные – не могу ими писать, - в извечное себе оправдание произнес Долгоруков.

*

Веселицкий (Веселитский) Петр Петрович - чрезвычайный посланник и полномочный министр при ханском дворе в Крыму 1772(3)-1775 и 1780-1783;

Вели-паша – бендерский сераскир, командующий турецкой армией во время русско-турецкой войны 1735-1739гг.;

Гнилое море – Сиваш (залив на западе Азовского моря, отделяет Крымский п-ов от материка);

В 1771 году генерал-майор Прозоровский А.А (1733-1809) при взятии Перекопа с конницей учинил в брод через Сиваш переправу в тыл неприятелю и открыл войскам Второй армии вход в Крым;

Брюсовша - статс дама графиня Прасковья Александровна Брюс, жена генерал аншефа, графа Я.А. Брюса, была родной сестрой графа П.А. Румянцева – (Задунайского);

Автор:  Severvirgin [ 21-12, 23:16 ]
Заголовок сообщения: 

*** *** ***

Нагая степь, прикрытая лишь пожухлой травой, усеянная торчащими из ее нутра жидкими клоками кустов, казалась бескрайней и мертвой. Воздух над ней был сух и безжизнен. Иногда с широкой, сливавшейся с бледным горизонтом голубой полоски моря, что лежала вдали, тянуло свежим и соленым ветром. Изожженная солнцем твердь тогда оживала, и короткие жилистые стебли, повсюду впившиеся в землю, начинали шуршать своими синими колючими головками, а над шершавым, усыпанным каменной крошкой шрамом дороги, пересекавшей пустошь, начинала стелиться тонкая пыльная пелена. Против моря покоились огромные обросшие темными пятнами лесов горные валуны. Над ними, еще дальше, упираясь почти что в самое брюхо густых туч, стояли белесые и молчаливые вершины, с безразличием взиравшие на творимую вдалеке от них армейскую жизнь кампаментов*. У построенных в степи палаток, дожидаясь своего череда в испытании стрельбы, небольшими группами расположились солдаты из двух батальонов - Черкасова и Кутузова. Старые, те, что уже отведали в боях порционы пороха, и потому верно приладили к ружью руку, освобождались от сей утомительной и продолжительной экзерциции. Раздав молодняку сверху положенных им шести патронов на каждую душу свои, они расселись на камнях точно на привале в тени парусиновых пирамид, и вольяжно закурили трубки, продолжаясь насмешливо жмуриться на изнывавших от жары недорослей. Из гренадеров Кутузова, одни, стянув с вспотевших голов гренадерки, желая поскорее окончить мытарство, нетерпеливо таращились на своих черкасовских состязателей, влачивших по дороге деревянные ростовые мишени. Другие, запаленные духом соперничества, живо подсмеивались над мушкетерами Черкасова, а промеж собой вполголоса и не гнушались над их командиром. Те же отвечали им вздернутыми носами, спокойствием, а иногда, когда унтер-офицеры отворачивались, грозили даже кулаком. Одни егеря*, прозванные всеми блошиной командой за свой малый росток, скучая, шутили и над теми, и другими. «Вот заботу обрели - по истуканам лупастить, - смеялись они над изготовившимися к пальбе гренадерами». – «Отведали бы они лучше как летящему турку с осемидесяти сажень* в глаз угодить, - незлобиво подмечали старшие». – «Да разве могущи?! – хвастливо возражали им помоложе. - Где им с нами тягаться, когда весь ум в плечи ушел. Разве что только одному Черкасову с меткостью подфартило, бьёт не целясь». – «И женки у него здешние хороши! - брякнул кто-то от души». Последнее замечание столь сильно отличалось от всех прочих сказанных, что Тимофей, спавший неподалеку на свалявшейся овечьей шкуре подле обозного колеса, вздрогнул точно укушенный слепнем в зад и тут же протрезвел. Он распахнул заплывшие в излияниях глаза и прислушался. «Хороши бабы у высохблагородия, ишь толк знает, - донеслось до него вновь». – «А чего же ему не знать, кого грести*, кабы человек благородный, - не поскиляжничал на похвалу другой мужичий голос». Слуга икнул от забродившего в его нутре на кислом арбузе и хлебе негодования, закряхтел, и, трясясь на ослабших ногах, стал подниматься, чтобы обнаружив беседливых поносителей, непременно дать в их бесстыжие рожи. Ноги держать его не за что не желали, и когда он уже встал на них твердо, звучавшие прежде за обозом речи и смех стихли. Он прислушался. Только ветер носил по степи глухие звуки выстрелов, да отдаленные строгие окрики командиров. «Вот те на - на кренделя, - тяжело заворочались в голове старика мысли». Он провел по свисавшим на лоб намасленным волосам, приглаживая их, будто старался тем разогнать в голове гулявший в ней хмельной туман. «Что же это за конфуз приключился?» - спросил он себя, не нашелся, что себе же самому ответить, и грубо по-скотски шмыгнул носом. «Это выходит, что у барина моего Ивана Егоровича здесь акромя …» - от изумления, разящей силой ударившего по его расслабленному уму, старик присвистнул и даже испугался. Он припомнил, как сегодня рано поутру, когда всё еще спало крепким неподвижным предрассветным сном, Иван, сопровождаемый малым числом своих караульных, вернулся в лагерь. Он ничего не отвечал на брюзжание престарелого слуги и продолжительные его назидания, о том, что оставлять девицу в чужом доме, продолжая жить с ней там в блуде, гнусно, а только энергически потирал руки и ходил взад вперед с торжествующим видом. Каждое ворчливое излияние Тимофея, брошенное в свою сторону, Иван оставлял без внимания. Его голубые глаза блестели лихорадочно и дерзко, и когда в полутьме заутрени он щурил веки, глаза его глядели паче хищно. Когда речи слуги трогали Ясимин, он замирал на месте и отворачивался куда-то в сторону, точно стыдился глядеть прямо перед собой, а после, лукаво улыбнувшись, все так же продолжал без устали прохаживаться, горделиво заложив руки за спину. Тимофей натолок кофею, но пока варил его, барин уже, скинув мундирное платье, прилег соснуть, так и не внеся хоть сколько-нибудь ясности в загадочность своего поведения. Старик, изрядно приобыкший к господским странностям, уже взял себе за правило не обращать на них особенного внимания. Он поглядел на спящего барина снисходительным, всепрощенчески добродушным взглядом, и бросился, чтобы не измялся, поправлять небрежно наброшенный на спинку стула кафтан. Странная перемена, которую Тимофей наблюдал в настроении Черкасова, внезапно приключившаяся с ним, никак не давала старику покоя. Утром, плетясь за растянувшейся вдоль каменистой дороги вереницей вояк, он все больше задумывался над тем, каким некогда был, а нынче стал его барин. Наблюдая долгое время жизнь, которой жил по обыкновению в походах и войнах мужеский пол, он делал об ней выводы, и когда обнаруживал, что Иван Егорович составлял ее привычкам резкую противоположность, не мог тому не нарадоваться. Война и походы близились к концу, и если не счесть возможным, что после всех бросят на усмирения злодейских бунтов, всё вокруг свидетельствовало о скором и счастливом возвращении домой. Так отчего же на душе смутно и тревожно?! Оттого ли, что барин доныне по-отрочески и без изъятий открытый разговорам, с недавнего времени погряз в секретничанье, сберегая тайны свои непреступным молчания, точно задумал или уже совершил что то неладное.

- Нынче учеба удается весьма, бьют недурно, - повысив голос, но сохранив его приятность, обратился к Черкасову его визави.
Это был человек превосходивший Ивана тремя летами, равный ему в обширных способностях и чине, с мягкими чертами лица, высоким лбом и большими выразительными на оливковой коже, словно очерченными углем темными карими глазами. Беспрерывная пальба заглушала разговор, понуждая собеседников часто склоняться к друг другу, делая тем их беседу, располагающей к добродушной приятельской откровенности.
- Стреляют порядочно, - согласился Иван, - однако до должного умения им еще далеко!
- Куда уж им до тебя, - рассмеялся Кутузов и по-свойски потрепал старого приятеля по плечу.
- Зря ты, Михайло, насмехаешься над моими словами, я хоть и охоч пострелять, но и сам понимаю, что против турка всё это пустое, - Черкасов взял свою с позолоченным прибором фузею и принялся ее заряжать.
- Эко ты обернул дело! Мы с тобой свои полугоденные порционы за пули отдали, чтоб всё это здесь сотворить. Нас и так начальство крайними чудаками почитает, глядит косо, а ты – пустое. Не согласен я, нет, решительно не согласен, - Кутузов закачал головой.
- Да что о порционах сожалеть, мы же не из капральства, чтоб столовые на прокормление семейств менять!
- Значит ты держишься с Суворовым такого же мнения, что сила принадлежит не пуле?
Иван хитро взглянул на Кутузова и стал сыпать на полку фузеи порох.
- Если б я полагался только на ее родительницу, уж давно на свете бы не жил! – Черкасов быстро вскинул ружью, едва приладился к нему плечом, и не успел Кутузов перенести взгляд на мишень, стоящую далеко во множестве сажень, как курок, клацнув соскочил. Из дула дыхнуло огненным пороховым облачком, и тотчас в отдалении разлился залихватский свист молодчиков, бросившихся к щиту, чье рисованное деревянное сердце уже безвозвратно было поражено смертельной отметкой. Иван, удовлетворенно улыбнувшись своей победе, опустил фузею.
- Не жаль в чужие руки? – спросил Кутузов, смеясь, принимая ее.
- Отчего же жаль?! Мне с добрым другом делиться завсегда радостно, жаль только вот, что мысли не ружьишко, не со всеми их разделить можно.
- Ты о чем? – удивился Михаил. – Погоди, ты что же навсегда лишил Курагина одной из его плезиров и все это время, мучаясь, скрываешь то от него? Оставь! Их у князя вон сколько, на одну нежную угодницу стало быть не беднеет. Твой ведь аппетит уже сколько годов слывет скромностью подобно монашескому.
- Ты составил себе черезчур преувеличенное понятие о моей непорочности, - задумчиво, с некоторой досадой ответил Черкасов.
От последних слов Михаил пришел в немалое удивление, и перестав заряжать ружье, удивленно приоткрыл рот.
- Что же это значит? – придя в себя, спросил он с явным изумлением. - Я слышал, … но. Прости, ни к чему сейчас говорить полунамеками, - Кутузов молча зарядил ружье и наконец выстрелил, не промахнувшись. – Мы ведь друг друга уже давно знаем, - дружески-внушительным тоном продолжил он, - ежели ты Курагину не в пример мне в поверенности отказал, значит, не желаешь чтоб он над тобой впоследствии острословил. Ведь я прав?

Иван смолчал. Он чувствовал только, что после поступка, совершенного им сегодняшней ночью, внутри у него произошел переворот. Он понимал суть содеянного им, и потому испытывал стыд, но более осознавая причины, побудившие его к этому, и вырученную из того пользу, ощущал себя заведомо прощенным и даже торжествовал.
- Скорее не желаю от князя лестного одобрения, - Иван с намеком улыбнулся, давая тем понять, что нуждается в неспешном предисловии. - Мы с тобой, помнится, вели речь о преимуществе разного рода оружия, - прибавил он, - я сейчас покажу тебе кое что. - Велите моему денщику принести тот ларец, который я утром с собой привез, - приказал Иван стоящему неподалеку от него унтер-офицеру, - и велите переставить истуканов ближе!
- Я здесь, - неожиданно с проворством вынырнул из-за спины ординарца Тимофей, как будто все это время только и выжидал, чтоб его помянули. - Я мигом, тотчас, - скороговоркой выпалил старик и стремительно исчез. Он скоро вернулся, церемонно неся на вытянутых дрожащих руках гладенький пенальный ящичек средней величины с витейным рисунком по краям крышки. Передавая его в руки барина, Тимофей еще раз взглянул в лицо Ивана и вновь подметил, как необыкновен был его взгляд. Прежде он всегда был положителен, тих и застенчив даже во внезапных обстоятельствах и редких минутах, когда Иван вспыхивал и сердился; сейчас же в нем играли лукавые, затаенные искорки неразгаданной стариком решительности. Поклонившись господам, старик молча стал поодаль от них.
- Гляди, - Черкасов откинул крышку ларца, и Кутузов проворно запустил руку в выложенное бархатом нутро.
- Господи, - воскликнул он, вертя в руке короткий, горящий зеркальным холодом лезвия кинжал. - Великолепная работа, наверняка стоит состояния, да здесь их у тебя целых три. Откуда? Я таких в здешних лавках даже у оттоманских купцов не видел.
- Это любезность, правда, перед тем как ответить ее мне, меня едва не зарубили.
- За что же?
- Ты не поверишь, Михайло. Намедни я счастливо и весьма ловко высватал двух братьев, уплатив за дорогую моему сердцу девицу щедрый выкуп.
- Зачем тебе еще одна душа, да к тому же строптивого южного норова? Или ты хочешь употребить ее редкие таланты в маменькином домашнем театре?
- Матушкин театр всего лишь копилка изящных игрушек для увеселения многочисленной своры ее гостей. Отнюдь, я же желаю соединиться с ней брачно.
- Ты толкуешь о той девице, которую прятал ото всех в лагере?
- О ней.
- Как же? Она ведь во многом противного с тобой, и не только веры?!
- Дело мною уже решенное, осталось его только с полковым попом уладить. Я намерен вернуться домой, будучи венчанным с ней и никак иначе. К тому же скверный характерец мой матушки ты верно знаешь. Она, как и всякая мать, своему дитю добра желает, беда лишь в том, что рассуждения о счастье у меня с нею различные, потому и не хочу наблюдать с ее стороны всевозможных каверзничеств. Повенчание будет им надежной преградой.
- Боязно мне за тебя. Чувствую, не видишь ты за стремительностью желаний возможных гибельных последствий, - Кутузов подал Ивану рукоятью вперед кинжал.
- Отчего же? - Иван ловкостью пальцев перевернул его в ладони и, сощурив правый глаз, стал примеряться для удара.
- Пойми, я - друг тебе, и потому долг мой склоняет меня к искренности перед тобой.
- Говори. Я слушаю, - Иван опустил прежде вытянутую стрелкой для метания руку и внутренне изготовился к продолжительному разговору.
- Все ли ты взвесил и просчитал как должно? – справился Михаил. - Не толкуй мои слова дурно и извращенно, но твои намерения кажутся мне весьма неоглядчивыми. Ты словно одержим своей решимостью. Прости.
- А я и не надеялся, что ты вынесешь иное суждение. Верно многие, кто бы услышали, что я толковал с тобою, стали бы так полагать. Оттого то я и не испрашиваю заведомо матернего благословения. Как все свершится, так она, равно как и все прочие, узнают. Всему свое время.
- Ну, как знаешь, братец. У меня от твоих откровений голова кругом пошла. А не боишься ли ты, что она объявит тебя во всеуслышание помешанным и лишит наследства?
- Она отходчива, и всяко любит меня, а значит и невестку в свои объятия примет. А ежели - нет, то я к своим средствам прибегну.
- Как ладно ты за всех все порешил: и за попа, и за османлиску, и за мать свою, а ведь у них у каждого свои суждения быть могут. Даже у начальства. Ты у Долгорукова о дозволении на брак справился?
- То моя жизнь, и власть держать над ней никому не позволю, ни матери, ни ..! За все сам всегда отвечал и после отвечу! - раздосадовано и резко ответил Иван и также резко и внезапно вскинул руку. Последовал легкий, изящный взмах ею и, лезвие, блеснув серебряной нитью, одним неистовым порывом вырвалось на волю, пронзив в то же мгновение цель сильным и глухим ударом.
- Да не пыли, Иван, - силился хоть как-то умерить запальчивость Кутузов, продолжая наблюдать, как Черкасов берется за второй кинжал. - В случае надобности я завсегда и во всем тебе опора, потому как знаю, что ты зла и двоедушия ни с кем не попустишь …
- Не малюй меня святым, я вовсе не таков! – со странной строгостью ответил Иван и вновь занес руку.
Последнее замечание Черкасова как то по особенному рассмешило Михаила, но в то же время понудило стоящего без дела в нескольких шагах от них старого слугу напрячь слух. Старик не отважился в присутствии стороннего офицера, безучастно взиравшего картину разговора этих двоих, приближаться к ним, и для пособления ушам вытянулся во весь свой малый рост и даже приподнялся на цыпочках, с любопытством клоня вбок голову.
- Бог мой, ты не ведаешь, что говоришь. Непорочней тебя я за всю свою жизнь никого не видывал, - ответил Кутузов, и на его красивом лице вновь появилось добродушие и спокойствие.
- Благодетельность чуждается расчета, бездушных видов и цели, а я воспользовался женской слабостью в употребление своей будущей выгоды.
- Ох, оставь! Все надобно мерить свойством, которое в себе носила эта женщина и порождаемой выгодой.
- На мой вкус свойства она была весьма и весьма соблазнительного, но чувственность не была резоном, склонившим меня к распутным забавам с ней.
- Свойства соблазнительного, следовательно, легкомысленного, - рассмеялся Кутузов, - а выгода твоя?
- Знания употребительные в возмездие одному человеку.
- Вот так так … Не пойму, зачем же тогда тебе жениться на этой любострастнице, коли ты выгоду обрел, и по словам твоим я понял, что ты вовсе и не любишь её?
- Михайло! – чуть повысил голос Черкасов и выдержал после некоторую паузу, как бы тем намеренно обращая внимание своего собеседника на слова, что он произнесет впоследствии. Он коротко, но пристально взглянул на Кутузова, и после, опустив глаза на ларец, с небрежением бросил туда кинжал, который звонко брякнул острым лезвием о последний третий, обретавшийся там. - Я нынче был наедине не с той, что почитаю за невесту, - коротко и сухо уведомил Иван.
Сердце старика, содрогнувшись, упало, и всё в нем смешалась в ту же минуту: и удивление от только что вложенного в его уши открытия, и даже зависть, присущая всякому пусть и худому мужичку, хоть раз заслышавшему о чужих удачливых волокитствах, и негодование; негодование на своего барина и даже злость на него, понесенная от внезапного разочарования, которое объяло старика жесточайшей обидой оттого, что мир и образ, все время лелеянный в его душе, был так вероломно и неосторожно уничтожен Иваном.

*
Кампамент – летний лагерный сбор
Сажень равнялась 213,36 см.
Егерь – стрелок (ростом не выше 2 аршинов и 5 вершков = 164 см.)
Грести, огребать к.-л. – (груб.) иметь интимную связь

Автор:  Severvirgin [ 21-12, 23:20 ]
Заголовок сообщения: 

Иван Егорович в детстве. )))

Изображение

Автор:  Лотта [ 22-12, 22:54 ]
Заголовок сообщения: 

Изображение

Ясмин :wink:

Автор:  Лотта [ 22-12, 22:59 ]
Заголовок сообщения: 

Здорово, что новые известия о наших героях пришли :wink: Давно ен было. Иван, как всегда хорош и разговор с Кутузовым мне очень понравился. Вот уж кого в наше сериле не хватало!

Автор:  Severvirgin [ 22-12, 23:05 ]
Заголовок сообщения: 

Мадам Йовович сколько в паранджу не облачай, современную брутальность не сокроешь.


Мое воображение рисует Ясимин такой: ))) Сперла у Брюллова.

Изображение

Автор:  Severvirgin [ 22-12, 23:06 ]
Заголовок сообщения: 

Лотта писал(а):
Здорово, что новые известия о наших героях пришли :wink: Давно ен было. Иван, как всегда хорош и разговор с Кутузовым мне очень понравился. Вот уж кого в наше сериле не хватало!

А он кстати был. :lol: На последнем ужине у Павла. :wink: Таким же призраком как Нельсон.

Автор:  Лотта [ 23-12, 00:00 ]
Заголовок сообщения: 

ДА???????? Ой. Еще один привидений!

Автор:  Severvirgin [ 23-12, 00:08 ]
Заголовок сообщения: 

Лотта писал(а):
ДА???????? Ой. Еще один привидений!

Ага. Павлуша в 15 серии говорит: "Какой у вас румянец, голубушка. Румянец нынче во дворце ни у кого не сыскать, все бледные как поганки". Господин с повязкой на глазу отвечает: "Это у нее от матери". :lol: Дык вот он самый. Кутузов. :cool:

Автор:  IHA [ 23-12, 21:59 ]
Заголовок сообщения: 

Был, был и даже с дочерью. Страшей. :smile: (Прасковья кажется)
историческую справделивость по ходу соблюли, ибо были они там, беседу с Павлом имели, но кажется не известно точно о чем речь велась. а тут вот и на этот счет просветили. :smile:
Но это не привидение, просто эпизод.

Автор:  olshyl [ 23-12, 22:12 ]
Заголовок сообщения: 

Угу, Кутузова из призраков - вычеркиваем. :wink:

Автор:  Аличе [ 23-12, 22:31 ]
Заголовок сообщения: 

IHA писал(а):
Но это не привидение, просто эпизод.

И эпизода хватило, чтобы исполнитель роли Кутузова был представлен на рускино во всей красе. :lol:

Автор:  Лотта [ 29-12, 02:28 ]
Заголовок сообщения: 

Изображение

Автор:  Severvirgin [ 21-01, 22:04 ]
Заголовок сообщения: 

*** *** ***

Вдалеке, на спокойной глади моря в дымчатой белизне горизонта проступили крохотные неподвижные точки. Сперва они были малы и едва различимы и, расплываясь бледными пятнами в слепящей дали, с легкостью могли бы сойти за мираж. Но шло время, и с его течением они вовсе не истерлись с морской глади, не потонули в лучах слепящего солнца, а напротив, увеличились, обрели яркость, стали резче, черней и тревожней. Они росли на море неизменно и твердо, словно неспешно утоляли свой голод силами прошлых жесточайших бурь, чтобы после, вдоволь насытившись ими, родить новые – теперь уже на земле. С каждым часом беда умоляла расстояние меж собой и берегом. Прежде разметанная по морю, она теперь слилась в одну грозную необоримую полосу, которая решительно наступала на сушу, чтобы поглотить всю её целость вместе с несчастными обитателями. Запустелая крепость, лежавшая кусками стен с желто-зеленой порослью промеж камней, с прилепленными к ее руинам жалкими рыбацкими мазанками, смотрела на происходящее уныло и бесстрастно. Давно уже минули те времена, когда над её зубчатыми башнями с острыми очами бойниц вздымались столбы дыма, остерегавшие местный люд о натиске враге с моря. Нынче же было все равнодушно и пусто, и только русский гарнизон, раскиданный малым числом караулов вдоль южного берега, пришел в беспокойное движение - с каждым часом турецкая эскадра все больше щерилась острыми клыками мачт, не предвещая своим лютым видом ничего доброго. Державшие надзор в Гурзувитах сторожевые пикеты прежде других заметили её, но никто, изрядно приобыкнув за эти годы к чрезмерной дерзкой театральности, обыкновенно творимой на море оттоманами, наперво не придал серьезности всему происходящему. Корабельные батареи турецких кораблей вздрогнули, раздался перекатный грохот, и спокойная ясность и чистота воздуха неистово вспыхнула. Заревом ударил разящий без разбору и мертвый камень, и живую плоть ливень из ядер и бомб. Еще не рассеялся дым первой канонады, как ударила вторая еще более сильная, за ней последовала третья короткая, довершившая прелюдию к последующим близким расправам. Как только стихли перекаты бомбардировок, лодки, блестевшие клинками турецких киличей*, стали глухо ударяться брюхатым нутром о воду, и сомнений, что всё прежнее являлось лишь незатейливой и убогой репетицией к теперешнему искусному и кровавому представлению, больше не осталось. Солнце катилось к полуденнику.

Батальное полотно начертается не только рукой военноначальников. В сущности, чтобы баталия обрела краски и масштаб ей подчас не хватает нескольких штрихов, прорисованных людьми обыкновенными, с любой точки зрения. Всякой битве, будь она сопровождаема запахом пороха, свистом пуль и употреблением прочих орудий смерти, или представляющей собой нравственный поединок двух людей, каждой их них принадлежит свой тайный и явный смысл, и люди, вовлеченные в сражение, в конечном остатке, блюдут каждый свой интерес. Таковой имелся и у господина Вейсгауфа, и у князя Курагина. Ровно как и все прочие душевные наклонности князя, его озорничество и розвязь обращения в крайних обстоятельствах имели одним из непременных свойств приобретать необыкновенный размах. В дурных происшествиях князь распалялся, делался отъявленным нахалом, бретером, и тотчас за острыми словцами, сорвавшимися с его языка и перебиравшими все без разбора добродетели и пороки противника, следовал подкрепленный звонкими ударами шпаги скорый обмен любезностями. В иные моменты, будучи в худом расположении духа к тому же нетрезв и весьма зол, князь кулачной ссоры не чурался, и помериться величиной кулака не почитал чем-то постыдным для человека своего звания. Ловкость и способность найтись во всяком щекотливом положении не раз выручали Курагина из предрянных приключений, щедро сыпавшихся на его голову, да и что скрывать, на поиски коих он был завсегда мастак и первая причина. А ежели даровитости князя не хватало, то к спасению его являлся пекущийся о нем, точно о брате, Черкасов, чья преданность и вспомоществование границ не знали и зачастую преступали разумение умственное, но отнюдь не нравственное. За простодушие свое и непременность дружбы Иван подвергался участи быть убитым, и лишь по особливому смотрению небес и проворству владения шпагой оставался цел и невредим. Своей верностью, бескорыстием и честностью он снискал доверенность и расположение многих особ, но более всех цену этим качествам знал сведущий в людях Курагин, который почитал товарища за святого, искренне восхищался им и по первой оказии бросался с охотой и ревностью служить Ивану добрую службу в любом деле. Теперешняя оказия к неприятному удивлению князя была чрезвычайна, дальнейшее развитие событий и исход были непредсказуемы, а главное, не только для них обоих, но и для той молодой женщины, ничем не подозревавшей о происходящем поединке. Как уже успел заключить Борис, неприятель, которого имел несчастье приобрести в здешних краях Черкасов, заключал в своей породе всевозможные и отнюдь не добродетельные качества, сосложение оных выводило в нем человека изощренного, весьма опасного, и от своей добычи отступать не привыкшего. Выделывать пируэты с обнаженной шпагой на узкой и крутой лестнице, храня притом равновесие и ловкость, оказалось занятием нелегким, но позитура Вейсгауфа на двух нижних ступенях представлялась князю еще менее выгодной. Для нависавшего над противником князя, тот выглядел малорослым и ничтожным, что при других обстоятельствах несомненно послужило бы к удовольствию князя и щедрому излиянию колкостей и злых mots (шутки – фр.), но не здесь и уже не сейчас. Сперва Курагин совершил первую оплошность: в ответ на прямое, не маскированное приличиями предложение прыткого господинчика не вмешиваться в его связь с Ясимин, князь не позволил себе опуститься до привычек подлого люда и так и не отважился оходить гостя здоровенным кулачищем, а после протащив за шкирку мерзавца, вытолкнуть того за порог, наземь в пыль. Вероятно, причиной первоначальной скромности обращения Курагина с немчиком служила их общая принадлежность одному из тех обществ, что налагают на их сочленов узы тайных обязательств, клятв и уважения. Поначалу, не смотря на растущее раздражение, князь держался терпеливо, был вежлив и предупредителен, но лишь до того момента, когда брат Герман перестал заискивать и таиться и, посулив князю за уступки и снисхождение многие выгоды, посвятил конфидента во все интимные намерения, которые он имел на счет обретавшейся в заступничестве Черкасова Ясимин. Способы убеждения оказались более красноречивыми чем самые патетические увещевания, но Курагин в ответ на все просьбы вызволить молодую женщину из отяготивших ее судьбу отношений, лишь мрачнел. Грозовая минута сделалась скорой и в высшей степени бедственной для князя. Словесные пикировки незаметно для обоих сторон утеряли былое изящество и светский лоск и незамедлительно перетекли в брань. Вейсгауф, сносно изъяснявшийся на многих языках, содрогнулся от тирады, в избытке излившихся на его голову потоком кратких резких словцов, и даже в удивлении искривил брови, точно не ожидал от князя ни такой пылкости и пустой непримиримости, ни столь великого безрассудства, чуждавшегося любой расчетливости.

Человеческая натура зачастую являет собой ларчик с двойным, а того и похуже тройным дном, со множеством явных и тайных шестеренок, дверок и замочков, отперев которые, или, на худой конец вероломно взломав их, вовсе не означает постичь хитроумного механизма их взаимодействия в целом. Вейсгауф в очередной раз имел возможность удостовериться в верности этого суждения, потому что представление, которое он составил о Курагине еще при первой их встречи, оказалось весьма ошибочным, и теперь он был вынужден обороняться шпагой, хотя прибегал к ее услугам весьма и весьма редко. Твердая решимость искоренить помеху, которая так некстати воспрепятствовала претворению его планов и грозила вовсе их сорвать, прибавляла Вейгауфу бодрящего куража, но он быстро совладал с ним и оставался наружно безразличным. Князь же, напротив, ослепленный душевными порывами и толикою ярости проколоть противника, пошел на него с непомерной дерзостью и чрезчур излишним азартом, да так, что приняв оттого поражение, вскоре был вынужден карабкаться на последний бастион, единственно отделявший неприятеля от его будущей жертвы.

Вейсгауф все сильней стискивал рукоять шпаги. Движения его были не так молниеносны, им не хватало умения, той легкости и непринужденности в высшей степени свойственной княжеской методе, но манеры его были сноровисты, и хватку в достижении свой конечной цели он за все это время так и не ослабил. Близилась неизбежная развязка, и обойтись малой кровью, как ранее предполагал Борис, уже не представлялось решительно возможным. Надежда князя, что каналья попустит промах, которым он не преминет воспользоваться и насадит докучивого мерзавца как муху на клинок, была разбита – ссора явно затягивалась. Вейсгауфу порядком удалось поизмотать князя, изрядно истощив его силы, чьи первые порывы были истрачены тщеславием впустую. Они снова скрестились, и князь в краткую минуту, пока играл шпагой Германа, бросил на лицо того взгляд. Тонкие поджатые губы и его сосредоточенность выдавали холодность и сухость душевного порядка, однако, памятуя об ухищрениях внутреннего устройства, быть может, и в его нутре хранилось что-то человеческое и живое, о чем он внутренне и сам не подозревал, но что инстинктивно направляло и двигало им сейчас, и именно это сокрытое свойство делало его смертельно опасным для Черкасова. По-змеиному извернувшись, Борис сильным и неожиданным трюком вышиб из руки соперника шпагу, но довершить вторым и последним ударом судьбу Вейсгауфа ему было не суждено – он оступился. Клинок рассек воздух и прошипел рядом с левым виском намеченной жертвы, передав ей тем очередность взаимного ответа, который, как и следовало ожидать, последовал незамедлительно. Герман, уличив нужный ему счастливый момент, грубо схватился за раззолоченные кисти шарфа, которым был подпоясан князь, и швырнул того со всей мочи вниз по ступеням. Сильный удар пришедшийся в голову князя, лишил его на миг возможности видеть. Все вокруг потемнело и поплыло красными кругами. Все его спутанные обрывочные мысли обратились к той беспомощной женщине, чья участь была решена его столь бесславным поражением. Он корил себя за то, что так и не предупредил ее о присутствии этого человека в доме, бесстыдно солгав ей в ее же успокоение час назад при их последнем разговоре, когда она едва пришла в себя от встречи с Вейсгауфом. Если бы он немного раньше, смирив горделивость, крикнул тревогу или прежде не оставил ее в одиночестве, а на попечении кого-нибудь из слуг, или того лучше гораздо раньше взял сопроводителя из числа приставленных к нему в караул унтер-офицеров… Да все то пустые мечтания: теперь, что она могла сделать, куда броситься прочь. Он попытался встать на ноги, но они подкашивались. Голова как свинцом налитая загудела, и он обессилено опустился на колени. Хлынувшая густыми каплями кровь залила почти что весь левый глаз, правым он уже ничего не видел – только бельмо бледной пелены. Курагин замотал головой, чтобы сбросить ее, избавится от немощи этого болезненного наваждения. Он уже нащупал гарду шпаги и хватился за нее, как правое предплечье вдруг вздернулось от пронзившей его острой боли, и рука безвольно повинуясь чужой злой воле, уродливо обмякла. «Es tut mir leid, mein Bruder!*» - раздалось над его ухом не то как насмешка, не то прощание, и Борис провалился в тяжелый полусон, - силы уходили. Сквозь забытье, съедавшее его сознание, князь едва смог расслышать творимую в верхних комнатах возню, уговоры, и вскорости сдавленный кроткий женский крик, после которого все и стихло. «Неужели убил?» - подумал он. Дурнота все сильнее душила горло, и он смог лишь вырвать из него глухое хрипение, которого бы едва хватило, чтобы позвать на выручку – Черкасов был далеко. Сверху послышались уверенные шаги, вот они покинули комнату и теперь быстро переступают по скрипящим ступеням, следуя вниз. Следом их догоняют вприпрыжку такие же быстрые, но суетливые шажонки, скорее и не женские вовсе, а человечка, желавшего во чтобы то ни стало угодить шедшему впереди господину. Когда они застучали молоточками каблуков рядом с Курагиным, то он, распластанный, со сваленной набок головой, различил перед собой сперва сапоги Вейсгауфа, а после и ноги в белых чулках и ботинках с пряжками, принадлежавшие его собственному лакею, тому самому, которого он утром за продерзость отхлыстал по морде. Эти двое господ что-то оживленно обсуждали промеж собой, не обращая нисколько внимания на князя, но говоренного тот расслышать уже и не мог, впрочем сговор их был явен. Последнее, что перед тем как чернота вновь охватила разум Курагина, он увидел, были голубой подол фередже и покачивавшаяся от каждого движения похитителей, с тонким запястьем бледная ладонь Ясимин.

*
Килич – турецкая сабля
Мне очень жаль, брат! (нем.)

Автор:  olshyl [ 21-01, 23:51 ]
Заголовок сообщения: 

Вау!! Заработало? :lol: :lol:

Автор:  Аличе [ 21-01, 23:58 ]
Заголовок сообщения: 

Глазам не верю!
Курагин воистину герой! :D
Надеюсь он к нам всерьез и надолго, потому что окончание cильно неинтригующее. :wink:

Автор:  Шиповничек [ 22-01, 00:19 ]
Заголовок сообщения: 

Север, я перед тобой преклоняюсь!

Автор:  IHA [ 22-01, 11:27 ]
Заголовок сообщения: 

Продолжение! я прямо глазам не поверила :smile: и прочитала только что.
Однако грустные события... А вот почему в художественных произвдениях противника никогда не добивают? :wink: сейчас Курагин им не помеха, но когда оклемается (а мы знаем что так и будет) он ведь точно не забудет и простит.
Так что ждем продолжения :smile:

Автор:  Severvirgin [ 22-01, 19:16 ]
Заголовок сообщения: 

olshyl писал(а):
Вау!! Заработало? :lol: :lol:

А шо еще оставалось. :cool: :lol:

IHA писал(а):
А вот почему в художественных произвдениях противника никогда не добивают? :wink:

В данном случае потому, что шмона потом не оберешься. А потом кто Дунечке ручку целовать будет. :lol:

Страница 1 из 2 Часовой пояс: UTC + 4 часа
Powered by phpBB® Forum Software © phpBB Group
http://www.phpbb.com/