|
Лена_Гре
Дорогие друзья! Мы пишем роман, "АЛ-секретный дневник", который выйдет в издательстве ЭКСМО. В нашей команде - четыре сценариста АЛ, и наша дорогая Лотта! Тамрикоша пишет со мной главу про Тифлис, а Шиповничек пока думает и боится... Но может,еще надумает?
Вот - для затравки, несколько страниц из романа (первый вариант, работа еще идет).
**
Окна казенной квартиры Черкасова выходили на Екатеринскую канаву. Серая вода, серый камень. И серо, неприютно было в комнатах, и даже Петруша плакал целый день. Не хотел есть, отпихивал ручкой ложку, замарал манной кашкой платьице,
- И что ты плачешь? – сердился Черкасов-отец. - Что тебе хочется? Ну что, Петруша, объясни по-человечески? Неужели и я таким был?
- На ручки хочет, - объяснила старушка-немка, которую Петр нанял смотреть за сыном, но Петр так глянул, что немка тут же скрылась на кухне.
А ребёнок плакал. Плюнув на свою новейшую педагогическую методу, Петр взял его на руки и принялся ходить по комнате… После ссоры с Варей, обвинившей его в жестоком обращении с племянником, Петр старался быть ласковым, добрым со своим сыном.
- Вот я тебе накуплю подарков… вырастешь большой... пойдет служить... эполеты тебе налепят… ремень дадут, красивый такой… будешь бляху целый день надраивать…
Плохо тебе со мной, да? Тут ты прав – ни тебе друзей, ни барышень… один я у тебя живу…
И тут ребенок засмеялся. Петр обрадовался, что новая воспитательная метода дала свои результаты… Но почувствовал чье-то присутствие и обернулся. В дверях стояла Аграфена Митрофанова, вовсе уже не та жалкая вдовушка, которую он недавно – слабую, полуживую, истекающую кровью - держал на руках… Груша принарядилась, синие ленты колыхались на шляпке, и именно к этим ярким лентам тянул ручки ребенок.
Груша шляпку сняла, дала поиграть лентами маленькому Петруше… А старший Петр смотрел на милую посетительницу с каменным лицом. Хотя та нежно краснела под его неприветливым взглядом.
- Вы, сударыня, по какой надобности – спросил у Груши Черкасов.
И тут Груша упала на колени, стала целовать Петру руку, называть благодетелем… Он ее с того света вытащил… Не дал ей умереть, погубить свою душу…
-Вот, пришла спросить – не надо ли помочь чего? – лепетала Груша.- Может, в чём нужда имеется? Так вы только скажите – и всё сделаю….
Она была очаровательна, со слезинками на глазах, с нежным румянцем на бледных щеках, она смотрела на Черкасова с восторгом… Ее спаситель казался ей высшим существом, ей хотелось служить ему, сделать его счастливым во чтобы то ни стало… Ибо Петр был несчастен – это поняла Груша своей болезненно-чуткой, женственной душой. Каменное сердце могли бы растрогать этот нежный взгляд, эти развившиеся локоны на висках, - но только не сердце Петра Черкасова. Он смотрел на нее с неудовольствием, точно на чернильную кляксу на важной казенной бумаге.
-У вас ребеночек на руках, плачет?, - просительно говорила Груша. - А я и готовлю хорошо, и за домом присмотреть могу… Петр Иваныч, миленький, я вечно молиться за вас буду.
- А это тоже лишнее. Мне ничего не нужно от других людей. Ступай.
**
День клонился к закату, золотистый луч заходящего солнца пробежал по серой воде и серому граниту набережной, став розовым. В дверь постучали. Петр не обернулся – он весь был поглощен бумагами, разложенными на столе. Бумагами, ясно говорящими – князь Роман Евгеньевич Монго-Столыпин злодей, повинный в преступном разврате и в смертоубийстве.
-Это ты, Демьянов? Не заперто!
… Эти бумаги полностью изобличали его врага… Столыпин, развратник, укравший его любовь, ее жизнь… Нет! Не месть движет сейчас Петром, когда он с удовольствием прикалывает к пухлому делу очередные губящие князя Романа бумаги. Это – каторга для Столыпина…. Ольга останется одна с ребенком в Петербурге… И что же? Ольга потеряна для него навсегда… Он не хочет больше думать об Ольге…
Стук раздался снова. Да чего ж этот Демьянов не входит! Неужто снова запил и в хмелю не может открыть дверь?
В раздражении Петр рванул на себя дверь и на мгновение потерял дар речи. Перед ним стояла Ольга.
Он никогда не знал, как она выглядит, хороша ли она сегодня, к лицу ли одета. Он, обсуждавший с парижскими кокетками все тонкости дамского туалета, знаток модных красавиц. Ольга была не то, что другие женщины. Он не видел усталых глаз, небрежной прически, наспех наброшенной шали. И если бы ему предложили описать сегодняшнюю Ольгу, он бы не смог. Он, Петр Черкасов, око государево, зоркий глаз, приметливый ум, про секретные таланты которого шептались шпионы и тайные агенты всей Европы. Он не смог бы даже назвать цвет ее платья. Ольга – была что-то яркое, сияющее, награждающее и наказывающее своим присутствием, радостное и мучительное. Ольга. Потерянная навсегда, единственная любовь. Как же он ее ненавидел.
-Это… вы?.. – все, что он смог ей сказать. Но да, это она, и он мог видеть ее, говорить с ней.
-С каких пор мы с тобой снова на «вы», Петя? Ты все забыл?
Он не забыл. Ну и что?
- Не понимаю, о чем вы изволите говорить, дорогая мадам Монго-Столыпина. – Петр был безукоризненно любезен, и холодом веяло от этой его любезности.
- Очень хорошо, что зашли. Садитесь. У меня к вам есть несколько вопросов.
Ольга послушно села на предложенный Петром стул.
-С тех пор, как я видела тебя у нас дома, я думала о тебе. И знаешь что? Как бы я не сопротивлялась… меня с тобой связывает какая-то ниточка… она крепче цепи, правда… я так и не смогла забыть, Петя.
- Вот мой вопрос, сударыня… - произнес Черкасов. Что делал ваш муж в день убийства этой девушки?
Ольга смотрела прямо ему в лицо. Он старался не поднимать глаз от бумаг, чтоб не встретиться с ней глазами.
- Ты совсем не слышишь меня? Что с тобой? Посмотри на меня…
Петр наконец встретился с ней глазами, и – о ужас – пол точно поплыл под него ногами. Ничего не изменилось, подумал он в отчаянии. А Ольга наклонилась к его столу, и перо на ее шляпе коснулось его щеки.
Ольга заговорила дружески, доверительно.
-Петя, ты в самом деле, веришь, что мой муж – виновен в том, в чем его обвиняют? Что он бессердечный убийца? Что он мог делать всё это – насиловать, убивать, заметать следы. Таиться годами… обманывать…
- Я думаю, что вам нужно ответить на мой вопрос, мадам. Это поможет следствию.
-. Он не может быть таким двуличным чудовищем… я верю ему, а ты поверь мне.
-Улики говорят против него. У меня есть свидетельства очевидцев, которые видели вашего мужа в день убийства, даже больше – в час убийства в той самой комнате, у той самой девушки!
-Пётр, кому как не тебе знать, как сильно порой ошибаются люди, и как легко можно обмануться, слепо доверяя только букве закона!
-Вы отклоняетесь от темы. Итак, где был ваш муж…
-Пётр, я умоляю тебя – прекрати это. Я выполню любое твоё желание!
Петр сразу понял ее, с первом минуты, как увидел ее в дверях своей квартиры, все понял, но боялся поверить.
-Что вы имеете в виду? – спросил он деревянным голосом.
- Я знаю, ты любишь меня… любил…я небезразлична тебе… скажи мне, это так?
Теперь Ольга смотрела ему прямо в лицо, и он почувствовал, как вся его каменная решимость исчезает. Свет ее глаз словно пронзал его, и в груди точно узелок развязался, словно камень свалился с души… Нежность, нерассуждающая нежность затопила его душу. И с этой нежностью он был бессилен бороться. Ольга встала со стула и, подойдя к окну, задернула занавески.
- Никто не должен узнать об этом, Петруша…- сказала Ольга решительно.- Пётр, я буду твоей… сколько захочешь… ты ведь любишь меня… вспомни. Как хорошо нам было вместе…Иди ко мне…
Петр приник к ней, медленно провел рукой по шее, по волосам. Страсть уступила место нежности, но близость Ольги сводила его с ума. Петр забыл обо всем.
-Ты… действительно пришла… и хочешь снова быть со мной…
- Петя, но ты… ты должен снять с Романа Евгеньича все обвинения…
О чем она? Петр кивал рассеянно и все прижимал к губам ее легкую руку. Боже, как знаком ему каждый ее пальчик, каждый ноготок. Как он мог жить столько времен без этой руки. Как он не умер без нежности этой щеки, без этой щекочущей его ненасытные губы белокурой пряди…Точно умирающему от жажды дали несколько капель воды…
Ольга попыталась отпрянуть от него, вдруг заговорила умоляюще.
-Я… Петя, подожди… давай… давай поговорим о моем муже… он…
Петр не слушал ее. Музыка ее голоса так близко – вот что делало его счастливым. Оленька. Любимая. Он осыпал поцелуями это милое, родное лицо.
- Я знаю… ты не могла прийти просто так… тебе нужен был повод. Ты придумала этот… видишь – я все понимаю… ты глупая… такая глупая… я знал… я ждал, что ты придешь ко мне…
Он целовал ее щеки, ее глаза, пил ее слезы… Но отчего она плачет сейчас, когда они наконец вместе?
-Петя… Петя… послушай… прежде чем… это случится… я хочу знать, что ты обещаешь… что мой муж… что с него снимут все обвинения…
Петр не верил своим ушам. Что такое она говорит? Губы, которыми он припадал к ее нежным щечкам, к ее шее, стали вдруг холодными как лед. Петр выпустил ее из своих объятий.
-Так ты… - заговорил он медленно, подбирая с трудом подходящие слова, описывающие то, что он сейчас понял, - ты действительно собиралась отдаться мне ради…
Ольга смело выдержала его сверкающий взгляд.
-Я должна спасти своего мужа! Я уверена, он невиновен…
Петр молчал.
- Неужели ты так любишь его, Оленька? –тихо спросил он.
Ольга молчала. Слезинка висела на ее ресницах. Петр смотрел на нее, и сердце сжималось вечной, неистребимой любовью- уже не страстью, жалостью… Он подошел к ней и обнял утешая, как ребенка.
-Оленька… - прошептал он. - Почему все так?
-Петя, неужели это мы с тобой? Неужели все это происходит с нами?
И какое-то время они стояли, приникнув друг к другу, как двое несчастных, потерявшихся детей. Но вот Петр начал приходить в себя, Ольга съежилась под его изучающим взглядом.
-Попытка повлиять на решение должностного лица? – со спокойной иронией осведомился он. И продолжил с улыбкой, от которой застыла кровь в ее жилах…- Как часто, мадам Монго-Столыпина, вам приходилось действовать подобным образом?
Ольга, красная от стыда и унижения, поправила волосы, устремилась к двери. Но Петр поймал ее за руку, властно усадил на стул.
Петр положил перед собой бумагу, очинил перо, начал писать, проговаривая в слух слова
-Сего дня сего года… подлежащий дознанию через окольных лиц Роман Евгеньевич Монго-Столыпин подослал в канцелярию свою жену, которая…
Ольга вскрикнула, закрыла лицо руками. Петр бросил перо и резко отвел руки Ольги от ее лица.
- Это он подговорил тебя? – спросил Черкасов с интересом. - Он заставил предложить себя в обмен на его свободу? я знал, что твой муж хитрый и расчетливый, но не думал, что он может так поступить с тобой…
Ольга плакала, со страхом глядя на Петра.
-Все, что ты говоришь, это ужасная, несправедливая ложь, я…
-Теперь он заплатит за все! Иди же к своему мужу и скажи ему, что Черкасова нельзя купить. Даже твоими прелестями. Уходи. Ты не нужна мне больше. Уходи.
Ольга пошла к двери.
-Прости меня, - тихо сказала она в дверях. Но Петр не поднял головы от бумаг, в которые он углубился.
Родной дом был пуст и тих.
Варя заперлась в своей любимой комнате. Сидела за роялем. Хотела наиграть «Колыбельную» Степана… Тронула клавиши… Степан… Друг… Дорогой друг… Вспоминать было еще больнее, чем пытаться играть. И Варя заиграла.
Мелодия звучала нежно, хотелось жить, любить… Перед глазами стояло лицо Степана с его улыбкой. «Да разве они так вас любят, как я вас люблю, барышня? – будто услышала она знакомый голос. « Я вас на руках отнесу к тому, кого вы любите, ковром вам под ножки лягу»… Варя играла, с душой, с блеском, которого он так хотел от нее добиться во время их прекрасных уроков музыки… «Ему бы понравилось, как у меня наконец вышло это престо», - подумала Варя, и долго сдерживаемые слезы так и брызнули из ее глаз..
- Это было очень красиво, Варвара Петровна. Прекрасная мелодия.
Этот человек появился неслышно, как всегда. И смело и ласково смотрел ей в лицо своими зелеными глазами.
Варя порывисто вскочила из-за фортепьяно. Листки нот рассыпались. Моабад-хан – а это был именно персиянин – с подчернутой учтивостью стал собирать листочки.
- Я снова у твоих ног, Северная звезда, - спокойно молвил он. И – поцеловал край ее платья.
Теперь во всем, что делал персиянин, чудилась Варе угроза легкая насмешка. А близость его теперь пугала, точно близость опасного и непонятного зверя.
- Как вы посмели сюда явиться? – вот и все, что пролепетала Варя. «Слова, достойные какой-нибудь жеманницы, московской кузины», - пронеслось у нее в мыслях по старой привычке анализировать все свои чувства. Лучше не думать, не пытаться понять себя, не вглядываться в эти зеленые глаза, а пропищать отшлифованную формулу жеманных барышень. – Как же вы посмели? Прошу вас покинуть этот дом….
- Но что вас удивляет? Я хотел видеть вас. Вы – моя невеста.
Своими бесшумными шагами персиянин приближался к Варе, и улыбка играла на его губах.
- Вдруг… вы уехали из Невревки… так кажется называется это имение? Слова мне не сказали… вы меня совсем запутали… разве русские девушки бегают от своих женихов?
«Не издевается ли он надо мной», - вдруг подумалось Варе.
- Не подходите ко мне! Я не могла там больше оставаться. После того, как вы смертельно ранили ни в чем не повинного человека!
Моабад-хан пожал плечами.
- Это был честный поединок. Я не виноват, что стреляю лучше, чем он.
- Бедный Степан не сделал вам ничего дурного.
Моабад-хан посмотрел на нее с интересом.
- Дуэль - это мужское дело. Женщина не должна в это вмешиваться. Даже по обычаям франков… По которым вы здесь живете…
«Говорит не то, что думает… Отчего я раньше этого не понимала? Говорит, а сам изучает меня. Что мне Степан, изучает. Бедный, бедный Степан… Я предаю тебя сейчас, глядя в эти глаза!»
Варя отвернулась от Моабад-хана, отошла. Все равно ей казалось, что она чувствует тепло его горячих рук.
- Но Степан был моим другом! – воскликнула Варя. Попытаться ему объяснить на прощанье… На прощанье? Неужели они и впрямь расстанутся?
Моабад-хан нахмурился. Впервые в его ласкающем голосе прозвучало раздражение.
-У вас так много друзей, мадмуазель, что я запутался… , - сказал он на своем безукоризненном французском… - Мсье Толстой. Мсье Лугин. Теперь этот Степан. Я понимаю – франкские девушки смеются и шутят до поры до времени. Но… Мне это все не нравится.
- Если бы вы знали, кого вы загубили! – Варя еле сдерживалась. - Степан был гениальным музыкантом. Эта музыка, которую вы слышали… ее написал он!
Зеленые глаза глядели недобро и будто изучая, но голос был по-прежнему спокоен и ласков.
- Мадемуазель. Если этот музыкант услаждал ваш слух, то я действительно могу понять причину вашей печали. Но, может быть, мне удастся как-нибудь искупить мою вину?
- Этого нельзя искупить. Никогда!
- Отчего же? Я подарю вам своего музыканта Али, он путешествует со мной. Я купил его в Багдаде за огромные деньги. Я осторожен со словом «гениальность», но сказал бы, что Али весьма искусный исполнитель. Вы прикажете ему выучить те же пьесы, которые играл Степан. И вскоре вы не заметите разницы, уверяю вас.
Спокойное бессердечие этих слов на минуту лишило Варю дара речи. Она задохнулась. И увидела, что ее жених явно забавляется ее волнением.
«Я совсем, совсем не знаю этого человека…» - подумала она. «Я погибла, отдав ему свое сердце. Что делать?» - а уста ее, будто вспомнив уроки благопристойности тетушки Евдокии, вымолвили заученное:
- После этих ваших слов, я прошу вас, сударь, лишь об одном - покиньте этот дом.
И хотя Евдокия всегда категорически запрещала Варе любые движения руками во время светской беседы, Варя не удержалась и махнула рукой – в строну бюстика Руссо, к выходу, к двери, увитой выращенной ею лианой. Прочь из ее жизни.
Но персидский принц с улыбкой проследил за гневным, изгоняющим его движением Вариной ручки, а двинулся в совершенно противоположном направлении, прямо к Варе, не сводя с нее глаз. Варя снова чувствовала жар, исходящий от него.
Теперь он смотрел на Варю с любопытством.
- Разве ты этого хочешь, северная звезда? Ты же говорила, что не можешь жить без меня. Неужели ты меня обманывала?
- Я… совсем не знала… вас… как вы могли стрелять в Степана? Как?
Моабад-хан пожал плечами, как скучающий человек, вынужденный объяснять всем понятные вещи.
- Что ж в этом плохого? Человек, сумевший сделаться из крепостного раба офицером, - опасный соперник. Вот и хорошо, что я покончил с этим. Я убью всякого, кто захочет быть с тобой. Я мужчина, а ты женщина, и ты принадлежишь мне. Разве я не прав?
Он был уже совсем рядом. Тепло шло от его плеч, его рук, его глаз… Аромат гвоздики от его аккуратной рыжеватой бороды… Ни у кого из ее знакомых кавалеров не было и не могло быть бороды, мелькнуло в голове у Вари. Закрыть глаза, положить голову на это горячее плечо, забыть обо всем… Голубые глаза Степана смотрели из прошлого с нежным пониманием. «Прости, Степушка… Да… Он простит. Он мечтал только, чтоб я была счастлива».
- Я никому не принадлежу! Закричала Варя. Она уже не думала об уроках благопристойности, не смущалась опасной близостью того, кого она полюбила. Варя смело встретила взгляд своего возлюбленного. Бывшего возлюбленного.
- Разве ты это мне хочешь сказать сейчас, Северная звезда? Разве ты не хочешь, чтоб я остался с тобой? Русские девушки так же лживы, как и персиянки. Жаль.
- Наша помолвка разорвана!- закричала она громко, торжествующе.
И впервые за весь этот разговор персидский принц перестал улыбаться своей неуловимой улыбкой. Ее сердце невольно сжалось.
…Варя следила, как Моабад-хан, учтиво поклонившись, своей бесшумной походкой шел к выходу. На секунду ей захотелось, чтоб он обернулся. Но он не оборачивался. Он уходил из ее жизни… навсегда? Но- Варя с ужасом это поняла – не из ее сердца…
_________________ Третье тысячелетие наступило. Увы, на те же грабли... 
Последний раз редактировалось Лотта 03-02, 00:48, всего редактировалось 1 раз.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
